Принципы построения и специфика античной науки. Теоретизм и рождение рационально-понятийного доказательства

 Процесс оформления в Гре­ции науки можно реконструировать следующим об­разом. О возникновении математики следует сказать, что вначале она ничем не отличалась от древневос­точной. Арифметика и геометрия функционировали как набор технических приемов в землемерной прак­тике, подпадая под «технэ». Эти приемы были так про­сты, что могли передаваться устно. Другими слова­ми, в Греции, как и на Древнем Востоке, они не име­ли: 1) развернутого текстового оформления, 2) строгого рационально-логического обоснования. Чтобы стать наукой, они должны были получить и то и другое. Когда это случилось?

У историков науки имеются на этот счет разные предположения. Есть предположение, что это сделал в VI в. до н. э. Фалес. Другая точка зрения сводится к утверждению, что это сделал несколько позже Демок­рит и др. Однако собственно фактическая сторона дела для нас не столь важна. Нам важно подчеркнуть, что это осуществилось в Греции, а не, скажем, в Египте, где существовала вербальная трансляция знаний от поколения к поколению, а геометры выступали в каче­стве практиков, а не теоретиков (по-гречески они на­зывались «арпедонаптами», т. е. привязывающими верев­ку). Следовательно, в деле оформления математики в текстах в виде теоретико-логической системы необхо­димо подчеркнуть роль Фалеса и, возможно, Демокри­та. Говоря об этом, разумеется, нельзя обойти внима­нием пифагорейцев, развивавших на текстовой основе математические представления как сугубо абстракт­ные, а также элеатов, впервые внесших в математику ранее не принятую в ней демаркацию чувственного от умопостигаемого. Парменид установил как необходимое условие бытия его мыслимость. Зенон отрицал, что точки, следовательно, и линии, и поверхность суть вещи, существующие в действительности, однако эти вещи в высшей степени мыслимые. Итак, с этих пор положено окончательное разграничение точек зрения геометрической и физической. Все это составляло фундамент становления математики как теоретико-рациональной науки, а не эмпирико-чувственного ис­кусства.

Следующий момент, исключительно важный для реконструкции возникновения математики, — разра­ботка теории доказательства. Здесь следует акценти­ровать роль Зенона, способствовавшего оформлению теории доказательства, в частности, за счет развития аппарата доказательства «от противного», а также Аристотеля, осуществившего глобальный синтез изве­стных приемов логического доказательства и обобщив­шего их в регулятивный канон исследования, на кото­рый сознательно ориентировалось всякое научное, в том числе математическое, познание.

Так, первоначально ненаучные, ничем не отличав­шиеся от древневосточных, эмпирические математи­ческие знания античных греков, будучи рационали­зированы, подвергшись теоретической переработке, логической систематизации, дедуктивизации, превра­тились в науку.

Охарактеризуем древнегреческое естествозна­ние — физику. Грекам были известны многочислен­ные опытные данные, составившие предмет изучения последующего естествознания. Греки обнаружили «притягательные» особенности натертого янтаря, маг­нитных камней, явление преломления в жидких сре­дах и т. п. Тем не менее, опытного естествознания в Греции не возникло. Почему? В силу особенностей надстроечных и социальных отношений, господство­вавших в античности. Отправляясь от изложенного выше, можно сказать: грекам был чужд опытный, экс­периментальный тип познания в силу: 1) безраздельного господства созерцательности; 2) идиосинкразии к отдельным «малозначащим» конкретным действиям, считавшимся недостойными интеллектуалов — свобод­ных граждан демократических полисов и неподходя­щим для познания нерасчленимого на части мирового целого.

Греческое слово «физика» в современных иссле­дованиях по истории науки не случайно берется в кавычки, ибо физика греков — нечто совсем иное, нежели современная естественно-научная дисципли­на. У греков физика — «наука о природе в целом, но не в смысле нашего естествознания». Физика была такой наукой о природе, которая включала познание не путем «испытания», а путем умозрительного уясне­ния происхождения и сущности природного мира как целого. По сути своей это была созерцательная наука, очень схожая с более поздней натурфилософией, ис­пользующей метод спекуляции.

Усилия античных физиков нацеливались на поиск первоосновы (субстанции) сущего – «архэ» - и его эле­ментов, стихий — «стохенон».

За таковые Фалес принимал воду, Анаксимен — воздух, Анаксимандр — апейрон, Пифагор — число, Парменид — «форму» бытия, Гераклит — огонь, Анак­сагор — гомеомерии, Демокрит — атомы, Эмпедокл — корни и т. д. Физиками, таким образом, были все до-сократики, а также Платон, развивший теорию идей и Аристотель, утвердивший доктрину гилеморфизма. Во всех этих с современной точки зрения наивных, неспециализированных теориях генезиса, строения природы последняя выступает как целостный, синк­ретичный, нерасчленимый объект, данный в живом созерцании. Поэтому не приходится удивляться, что единственно подходящей формой теоретического ос­воения такого рода объекта могла быть умозритель­ная спекуляция.

Нам предстоит ответить на два вопроса: каковы предпосылки возникновения в античности комплекса естественно-научных представлений и каковы причи­ны, обусловившие их именно такой гносеологический характер?

К числу предпосылок возникновения в эпоху ан­тичности описанного выше комплекса естественно­научных представлений относятся следующие. Во-пер­вых, утвердившееся в ходе борьбы с антропоморфиз­мом (Ксенофан и др.) представление о природе как некоем естественно возникшем (мы не отваживаемся сказать «естественно-историческом») образовании, имеющем основание в самом себе, а не в темисе или номосе (т. е. в божественном или человеческом зако­не). Значение элиминации из познания элементов антропоморфизма заключается в разграничении обла­сти объективно-необходимого и субъективно-произ­вольного. Это как гносеологически, так и организаци­онно позволяло соответствующим образом нормировать познание, ориентировать его на совершенно опреде­ленные ценности и во всяком случае не допускать возможности ситуации, когда мираж и достоверный факт, фантазм и результат строго исследования оказы­вались слитыми воедино.

Во-вторых, укоренение идеи «онтологической не­релятивности» бытия, явившееся следствием критики наивно эмпирического мировоззрения беспрестанно­го изменения. Философско-теоретический вариант этого мировоззрения разработал Гераклит, в качестве центрального понятия своей системы принявший по­нятие становления.

Оппозиция «знание — мнение», составляющая сущность антитетики элеатов, проецируясь на онтоло­гический комплекс вопросов, приводит к обоснованию двойственности бытия, которое слагается из неизмен­ной, нестановящейся основы, представляющей пред­мет знания, и подвижной эмпирической видимости, выступающей предметом чувственного восприятия и мнения (по Пармениду, есть бытие, а небытия нет, как у Гераклита; нет собственно и перехода бытия в небы­тие, ибо то, что есть— есть и может быть познано). Поэтому фундамент онтологии Парменида в отличие от Гераклита составляет закон тождества, а не закон борьбы и взаимопереходов, принятый им по сугубо гносеологическим соображениям.

Взгляды Парменида разделял Платон, разграничи­вавший мир знания, коррелированный с областью инвариантных идей, и мир мнения, коррелированный с чувственностью, фиксирующей «естественный по­ток» сущего.

Результаты продолжительной полемики, в которой приняли участие практически все представители ан­тичной философии, обобщил Аристотель, который, раз­вивая теорию науки, подытожил: объект науки должен быть устойчивым и носить общий характер, между тем у чувственных предметов этих свойств нет; таким об­разом, выдвигается требование особого, отдельного от чувственных вещей, предмета.

Идея умопостигаемого предмета, неподвластного сиюминутным изменениям, с гносеологической точки зрения являлась существенной, закладывая основы возможности естественно-научного знания.

В-третьих, оформление взгляда на мир как на вза­имосвязанное целое, проникающее все сущее и дос­тупное сверхчувственному созерцанию. Для перспек­тив оформления науки данное обстоятельство имело существенное гносеологическое значение. Прежде всего, оно способствовало учреждению столь фунда­ментального для науки принципа, как каузальность, на фиксации которого, собственно, базируется наука. Кроме того, обусловливая абстрактно-систематичный характер потенциальных концептуализации мира, оно стимулировало возникновение такого неотъемлемого атрибута науки, как теоретичность, или даже теорийность, т. е. логически обоснованное мышление с исполь­зованием понятийно-категориального арсенала.

Таковы в самой конспективной форме предпосыл­ки возникновения в эпоху античности комплекса есте­ственно-научных представлений, которые выступали лишь прообразом будущей естественной науки, но сами по себе ею еще не являлись. Перечисляя причи­ны этого, укажем на следующие.

 1. Существенной предпосылкой возникновения есте­ствознания в Античности, как указывалось, была борьба с антропоморфизмом, завершившаяся офор­млением программы архэ, т. е. поиска естествен­ной монистической основы природы. Эта програм­ма, конечно, способствовала утверждению понятия естественного закона. Однако и препятствовала ему ввиду своей фактической неконкретности и при учете равноправности многочисленных претендентов — стихий на роль архэ. Здесь срабаты­вал принцип недостаточного основания, который не допускал унификации известных «фундамен­тальных» стихий, не позволяя выработать понятие единого принципа порождения (в перспективе закона). Таким образом, хотя по сравнению с си­стемами теогонии, в этом отношении довольно бес­порядочными и только намечающими тенденцию к монизму, «фисиологические» доктрины досократиков монистичны, монизм со своей, так ска­зать, фактической стороны, не был глобальным. Иначе говоря, хотя в пределах отдельных физи­ческих теорий греки были монистами, они не могли организовать картину онтологически еди­нообразно (монистично) возникающей и изменя­ющейся действительности. На уровне культуры в целом греки не были физическими монистами, что, как указывалось, препятствовало оформлению по­нятий универсальных природных законов, без которых не могло возникнуть естествознание как наука.    

2. Отсутствие в эпоху Античности научного есте­ствознания обусловливалось невозможностью при­менения в рамках физики аппарата математики, поскольку, по Аристотелю, физика и математика — разные науки, относящиеся к разным предметам, между которыми нет общей точки соприкоснове­ния. Математику Аристотель определял как науку о неподвижном, а физику — как науку о подвиж­ном бытии. Первая являлась вполне строгой, вто­рая же, по определению, не могла претендовать на строгость — этим и объяснялась их несовмести­мость. Как писал Аристотель, «математической точности нужно требовать не для всех предметов, а лишь для нематериальных. Вот почему этот спо­соб не подходит для рассуждающего о природе, ибо вся природа, можно сказать, материальна». Не бу­дучи сращена с математикой, лишенная количественных методов исследования, физика функцио­нировала в античности как противоречивый сплав фактически двух типов знания. Одно из них — теоретическое природознание, натурфилософия — было наукой о необходимом, всеобщем, существен­ном в бытии, использовавшей метод абстрактного умозрения. Другое — наивно эмпирическая систе­ма качественных знаний о бытии — в точном смыс­ле слова даже не было наукой, поскольку с точки зрения гносеологических установок античности не могла существовать наука о случайном, данном в восприятии бытии. Естественно, невозможность введения в контекст того и другого точных количе­ственных формулировок лишала их определенно­сти, строгости, без чего естествознание как наука не могло оформиться.

3. Несомненно, в Античности проводились отдельные эмпирические исследования, примером их могут быть выяснение размера Земли (Эратосфен), из­мерение видимого диска Солнца (Архимед), вы­числения расстояния от Земли до Луны (Гиппарх, Посидоний, Птолемей) и т. д. Однако Античность не знала эксперимента как «искусственного вос­приятия природных явлений, при котором устра­няются побочные и несущественные эффекты и которое имеет своей целью подтвердить или оп­ровергнуть то или иное теоретическое предполо­жение».

Это объяснялось отсутствием социальных санкций на материально-вещественную деятельность свободных граждан. Добропорядочным, общественно значимым знанием могло быть только такое, которое было «непрак­тичным», удаленным от трудовой деятельности. Подлин­ное знание, будучи всеобщим, аподиктичным, ни с ка­кой стороны не зависело, не соприкасалось с фактом ни гносеологически, ни социально. Исходя из сказанно­го очевидно, что научное естествознание как фактуаль-но (экспериментально) обоснованный комплекс теорий сформироваться не могло.

Естествознание греков было абстрактно-объясни­тельным, лишенным деятельностного, созидательного компонента. Здесь не было места для эксперимента как способа воздействия на объект искусственными сред­ствами с целью уточнить содержание принятых абст­рактных моделей объектов.

Для оформления же естествознания как науки одних навыков идеального моделирования действитель­ности недостаточно. Помимо этого нужно выработать технику идентификации идеализации с предметной об­ластью. Это означает, что «от противопоставления иде­ализированных конструкций чувственной конкретнос­ти следовало перейти к их синтезу».

А это могло произойти лишь в иной социальности, на основе отличных от имевшихся в Древней Греции общественно-политических, мировоззренческих, акси­ологических и других ориентиров мыслительной дея­тельности.

Вместе с тем не вызывает сомнения факт оформ­ления науки именно в лоне античной культуры. Иначе говоря, древневосточная ветвь науки в ходе развития цивилизации оказалась бесперспективной. Является ли данное заключение окончательным? Для нас — да. Однако это не означает невозможности других мнений.

Древний этап синкретического сосуществования философии и науки намечает тем не менее предпосыл­ки их дифференциации. Объективная логика сбора, систематизации, концептуализации фактического ма­териала, рефлексия вечных проблем бытия (жизнь, смерть, природа человека, его назначение в мире, индивид перед лицом тайн Вселенной, потенциал по­знающей мысли и т. д.) стимулируют обособление дис­циплинарной, жанровой, языковой систем философии и науки.

В науке автономизируются математика, естествоз­нание, история.

В философии упрочаются онтология, этика, эсте­тика, логика.

Начиная, пожалуй, с Аристотеля философский язык отходит от обыденной разговорной и научной речи, обогащается широким спектром технических терминов, становится профессиональным диалектом, кодифици­рованной лексикой. Далее идут заимствования из эл­линистической культуры, ощущается латинское влия­ние. Сложившаяся в Античности выразительная база философии составит основу различных философских школ в будущем.