Предисловие к дополненному изданию 1968 г.

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ХРАНИТЕЛЬ

МОСКВА

2006

УДК 316 ББК 60.5

М52

Robert К. Merton SOCIAL THEORY AND SOCIAL STRUCTURE

Перевод с английского Е.Н. Егоровой, З.В. Кагановой, ВТ. Николаева, Е.Р. Черемиссиновой

Научный редактор доктор философских наук З.В. Каганова Оформление и компьютерный дизайн СВ. Шумилина

Подписано в печать 12.07.06. Формат 60x90 Vu. Усл. псч. л. 55. Тираж 3000 экз. Заказ № 4624077.

Мертон, Р.

М52 Социальная теория и социальная структура / Роберт Мертон. — М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — 873, [7] с.

ISBN 5-17-029089-6 (ООО «Издательство ACT»)

ISBN 5-9713-0703-7 (ООО Издательство «ACT МОСКВА»)

ISBN 5-9762-0143-1 (ООО «ХРАНИТЕЛЬ»)

Роберт Кинг Мертон (1910 — 2003) — выдающийся социолог XX столетия, один из крупнейших представителей структурно-функционального анализа, основатель социологии науки, автор более чем 20 монографий.

«Социальная теория и социальная структура» — основная работа Мертона — переиздавалась более 30 раз и переведена на 12 языков.

УДК 316 ББК 60.5

© Перевод. Е.Н. Егорова, 2006 © Перевод. З.В. Каганова, 2006 © Перевод. В.Г. Николаев, 2006 © Перевод. Е.Р. Черемиссинова, 2006 © ООО «Издательство ACT», 2006

Памяти Чарльза Хопкинса, учителя и друга

Предисловие к дополненному изданию 1968 г.

Данное издание не является заново переработанным, а всего лишь дополненным. Переработанное издание 1957 г. остается неизменным, за исключением того, что его короткое вступление значительно рас­ширено и представлено здесь как главы 1 и II. Другие изменения не­значительны и носят технический характер: исправлены типографс­кие ошибки и внесены поправки в предметный и именной указатели.

Когда впервые писались статьи, составляющие данную работу, они не были задуманы как последовательные главы одной книги. Поэтому напрасно было бы предполагать, что статьи в их нынешней компоновке представляют собой естественную последовательность, с суровой неизбежностью диктующую переход от одной статьи к дру­гой. И все же мне не хотелось бы думать, что книга в целом не отлича­ется связностью, единством и четко выраженной позицией.

Чтобы сделать связность более наглядной, книга разделена на че­тыре основные части, при этом в первой задается теоретическая ори­ентация, на основе которой в дальнейшем исследуются три комплек­са социологических проблем. Цель коротких вступлений к каждому из этих трех самостоятельных разделов — избавить читателя от необ­ходимости затрачивать умственные усилия при переходе от одной части к другой.

В целях единства статьи собраны таким образом, чтобы отразить постепенное развертывание и развитие двух социологических тем, проходящих через всю книгу и полнее выраженных в перспективных установках, которые можно найти во всех главах, чем в их конкрет­ном содержании. Это тема взаимодействия социальной теории и со­циального исследования и тема кодификации как фундаментальной теории, так и методик социологического анализа, особенно качествен­ного анализа.

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

7

Разумеется, эти два объекта внимания не отличаются чрезмерной скромностью объема. На самом деле если бы я дал понять, что статьи делают нечто большее, чем просто очерчивают грани этих больших и нечетко обрисованных областей, то сама чрезмерность притязаний лишь подчеркнула бы скромность результатов. Но поскольку объе­динение теории и эмпирического исследования и кодификация тео­рии и метода проходят красной нитью через все главы книги, вполне уместно сказать несколько слов о теоретической ориентации, изло­женной в первой части.

В первой главе представлены факты, относящиеся к отличающим­ся друг от друга, хотя и взаимодействующим функциям историй со­циологической теории, с одной стороны, и к формулировкам ныне используемой теории, с другой стороны. Едва ли нужно лишний раз отмечать, что современная теоретическая социология основывается на наследии прошлого. Но весьма полезно, как мне представляется, изу­чить интеллектуальные требования к подлинной истории социологи­ческой мысли: чтобы она была не просто хронологически подобран­ным рядом кратких обзоров социологических доктрин. Точно так же полезно рассмотреть, что именно современная социологическая тео­рия черпает из предшествующей.

Поскольку за последнее десятилетие много внимания уделялось социологической теории среднего уровня, есть все основания пересмот­реть характер и развитие такого рода теории в свете применения и кри­тики, которые возникли за это время. Такова цель второй главы.

В главе III предлагается система для социальной теории, извес­тная как функциональный анализ. В ее основе находится парадиг­ма, кодифицирующая предположения, понятия и методики, неяв­но (а иногда и явно) присутствующие в функциональных интерпре­тациях, разработанных в областях социологии, социальной психо­логии и социальной антропологии. Если отбросить многозначность слова открытие, то можно сказать, что элементы парадигмы в ос­новном были открыты, а не изобретены. Они были найдены отчасти в результате критического и тщательного рассмотрения эмпиричес­ких исследований и теоретических дискуссий ученых, применяющих функциональную ориентацию при изучении общества, и отчасти в результате пересмотра моих собственных работ по социальной струк­туре.

В последних двух главах первой части дается краткий обзор видов взаимосвязи теоретических и эмпирических исследований, существу­ющих ныне в социологии.

В главе IV разграничиваются связанные между собой, но совер­шенно особые виды исследования, обозначенные зачастую нечетко

8

использованным термином социологическая теория: методология или операциональная логика, общие ориентации, анализ понятий, ин­терпретации ex post facto*, эмпирические обобщения и теория в стро­гом смысле слова. Изучая взаимосвязи между ними (а тот факт, что они связаны, подразумевает и их различие), наряду с функциями об­щих ориентации в теории я подчеркиваю их недостатки, которыми социология наделена в гораздо большей степени, чем множеством эм­пирически подтвержденных и точно определенных закономерностей, выведенных из общей теории. Таким же образом я подчеркиваю и пытаюсь охарактеризовать важность эмпирического обобщения, а не только его половинчатость. В этой главе высказывается мнение, что такие разрозненные обобщения можно сопоставить и свести воеди­но путем кодификации. Тогда они становятся отдельными проявле­ниями общего правила.

В пятой главе изучается вторая сторона этого взаимоотношения между теорией и эмпирическим исследованием: разнообразные виды последствий эмпирического исследования для развития социологи­ческой теории. Только те, кто скорее просто читает об эмпирическом исследовании, а не занимается им непосредственно, могут продол­жать считать, что его исключительной или даже первейшей функци­ей является проверка выдвинутой ранее гипотезы. Это представляет собой существенную, но узкую и далеко не единственную функцию эмпирического исследования, которое играет гораздо более активную роль в развитии теории, чем роль пассивного подтверждения. Как под­робно описано в этой главе, эмпирическое исследование также зак­ладывает основы социологической теории, заново формулирует, пе­реориентирует и уточняет ее. И поскольку оно тем самым обогащает теорию, становится ясно, что социолог-теоретик, далекий от всякого эмпирического обследования, знающий о нем, так сказать, понаслыш­ке, рискует отгородиться оттого самого реального опыта, который ско­рее всего может подсказать ему, какое направление его поисков явля­ется наиболее плодотворным. Его ум не оплодотворен реальным опы­том. Он далек от довольно частого опыта неожиданных открытий, сде­ланных случайно, не являвшихся предметом целенаправленного поиска, — опыта, которым обладает подготовленный к новым откры­тиям ум. Отмечая это, я считаю такую непреднамеренность открытия фактом эмпирического исследования, а не его философией.

Макс Вебер был прав, присоединяясь к мнению, что не надо быть Цезарем, чтобы понять Цезаря. Но для нас, социологов-теоретиков, существует соблазн иногда поступать так, будто нет необходимости даже изучать Цезаря, чтобы его понять. И все же мы знаем, что взаи-

* постфактум (лат.). — Примеч. пер.

9

модействие теории и эмпирического исследования способствует как пониманию отдельного случая, так и расширению общего правила.

Я глубоко признателен Барбаре Бенген, приложившей свой редак­торский талант к первым двум главам, д-ру Хэрриет А. Цукерман — за ее критические замечания по поводу их чернового варианта и миссис Мэри Майлз, превратившей неразборчивый рукописный текст с мно­жеством пометок и исправлений в четкий машинописный вариант. Подготовку этих вступительных глав мне помог осуществить грант Национального научного фонда.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк Март, 1968

Предисловие к исправленному изданию 1957 г.

Примерно более трети содержания в этом издании — новое. Глав­ное изменение заключается в наличии четырех новых глав и двух биб­лиографических дополнений с обзором последних достижений в об­ластях, рассмотренных в главах, к которым они прилагаются. Я так­же постарался улучшить изложение в различных частях книги, пере­писав абзацы, которые были не такими ясными, как следовало бы, и устранил несколько досадных ошибок, которых вообще не следовало допускать.

Из четырех глав, добавленных к этому изданию, две взяты из опуб­ликованных работ, одна из которых вышла из печати, а вторая скоро будет издана. Книга «Модели влияния: локальные и космополити­ческие факторы влияния», впервые вышедшая в«Комьюникейшнз Ри-серч», 1948—1949 (П.Ф. Лазарсфельд и Ф.Н. Стэнтон, издатели), яв­ляется частью продолжающегося цикла работ Отдела прикладного социального исследования при Колумбийском университете, посвя­щенных роли личностного влияния в обществе. В этой главе мы вво­дим понятие «фактор влияния», определяем два самостоятельных типа личности как факторы влияния («локальный» и «космополитичес­кий») и соотносим эти типы со структурой влияния в местном сооб­ществе. Вторая из этих глав, «Вклад в теорию референтно-группово­го поведения», была написана вместе с м-с Алисой С. Росси и снача­ла опубликована в работе «Связи в социальных исследованиях» (Р.К. Мертон и П.Ф. Лазарсфельд, издатели). Опираясь на обширные до­казательства, представленные «Американским солдатом», автор фор­мулирует определенные условия, при которых люди ориентируются на нормы различных групп, в частности тех, в которые они не входят.

Две другие главы, добавленные в этом издании, ранее не публико­вались. Первая из них, «Связьтеории социальной структуры и аномии», пытается объединить новый эмпирический и теоретический анализ

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

11

такого нарушения социальных норм, которое известно как аномия. Во второй, «Связь теории референтных групп и социальной структу­ры», предпринята попытка выявить именно социологические в отли­чие от социопсихологических выводы из современного исследования поведения референтных групп. Цель в том, чтобы изучить некоторые теоретические проблемы социальной структуры, которые необходи­мо решить, прежде чем можно будет продвинуться вперед в социоло­гическом анализе референтных групп.

Библиографические дополнения кратко затрагивают функцио­нальный анализ в социологии и более подробно — роль пуританства в развитии современной науки.

Я выражаю особую признательность д-ру Элинор Барбер и миссис Мэри Клинк за помощь в чтении гранок и миссис Бернис Зелдич — за подготовку указателя. При внесении исправлений в книгу я восполь­зовался небольшой субсидией, предоставленной Программой пове­денческих наук Фонда Форда, которая является частью его списка грантов, заранее не ограничивающей предоставление субсидий ра­ботой над точно определенным проектом.

Р.К.М.

Гастингс-он-Гудзон, Нью-Йорк День благодарения, 1956

Благодарности

Никто в полной мере не знает, что именно сформировало его мышление. Мне трудно проследить в деталях происхождение кон­цепций, выдвинутых в этой книге, и докопаться до причин их по­степенного изменения в процессе многолетней работы. В их разви­тие внесли вклад многие социологи, и каждый раз, когда источник известен, на него сделана ссылка в многочисленных примечаниях к отдельным главам. Но среди них есть шесть человек, у которых я в особом долгу, в разной степени и по разным причинам, и именно им я хочу отдать дань уважения.

Самая первая и глубочайшая признательность лишь в какой-то мере и слишком поздно отражена в самом факте посвящения этой книги Чарльзу X. Хопкинсу. Благодаря тому, что этот чело­век, муж моей сестры, жил на этом свете, у многих людей укрепи­лось чувство собственного достоинства. И тюка живы те, кто со­прикасался с ним, будет жив и он. С любовью, уважением и благо­дарностью я посвящаю эту книгу Хопу, который обнаружил, что может научить других.

Своему хорошему другу Джорджу Итону Симпсону, ныне работа­ющему в Оберлинском колледже, я признателен за то, что он взялся за самонадеянного второкурсника, чтобы тот понял, как будоражит интеллект изучение работы систем социальных отношений. Более благоприятного знакомства с социологией я не мог бы для себя и пред­ставить.

Еще до того, как Питирим Сорокин погрузился в изучение все­мирных исторических процессов (что представлено в его «Социаль­ной и культурной динамике»), он помог мне избавиться от узости кру-

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

13

гозора, разрушив представление о том, что эффективное изучение об­щества ограничивается территорией Америки, и от подсказанного тру­щобами представления, что основная тема социологии заключается в изучении таких периферийных проблем общественной жизни, как развод и преступность несовершеннолетних. Я с радостью и честно признаю свой долг перед ним, который я еще не отдал.

Джорджу Сартону, пользующемуся огромным уважением среди историков науки, я благодарен, помимо консультаций, за дружеское расположение и за предоставленное мне право почти два года рабо­тать в его знаменитой комнате 189 в Гарвардской библиотеке. Малую толику его влияния можно обнаружить в первой главе этой книги, посвященной требованиям к истории социологической теории, и в части IV, посвященной работам по социологии науки.

Те, кто будет читать следующие страницы, вскоре осознают, как я обязан своему учителю и другу Толкотту Парсонсу, который еще в начале своей педагогической карьеры столь многих заразил своей ув­леченностью аналитической теорией. Масштаб его личности как учи­теля проявился в том, что он развивал пытливость ума, а не плодил послушных учеников. Интеллектуальная близость, к которой распо­лагало небольшое аспирантское отделение социологии в Гарварде в начале 30-х годов, позволяло аспирантам вроде меня поддерживать тесную и непрерывную связь с преподавателем уровня д-ра Парсон-са. Это был, по сути, узкий круг единомышленников. Такой в наши дни трудно найти на факультетах, где десятки аспирантов и неболь­шая группа перегруженных профессоров.

В последние годы, работая в одной упряжке в Отделе приклад­ных социальных исследований Колумбийского университета, я мно­гому научился у Поля Ф. Лазарсфельда. Поскольку из наших бес­численных разговоров очевидно, что он не представляет, до какой степени я ему обязан интеллектуально, я особенно рад представив­шемуся случаю привлечь его внимание к этому публично. Далеко не последнюю роль сыграла его скептическая любознательность, вы­нудившая меня еще яснее сформулировать причины, по которым функциональный анализ представляется мне в настоящее время са­мым перспективным, хотя и не единственным, теоретическим под­ходом к широкому кругу проблем в человеческом обществе. Более того, на своем собственном примере он укрепил во мне убежден­ность, что огромная разница между социологией как наукой и со­циологическим дилетантизмом заключается в систематическом и се­рьезном, то есть интеллектуально ответственном и строгом, изуче-

14

нии того, что поначалу кажется лишь интересной идеей. Это, как

мне представляется, также имеет в виду и Уайтхед в заключитель­ных строках эпиграфа к данной книге.

Другие четыре человека мало нуждаются в выражении моей при­знательности; одна — поскольку всем, кто меня знает, известно, на­сколько я ей обязан; трое других — поскольку, когда придет время, обнаружат сами, что именно вызывает у меня чувство огромной при­знательности к ним.

Часть 1

О теоретической социологии

I. ОБ ИСТОРИИ И СИСТЕМАТИКЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

«Наука, которая не торопится забыть своих основателей, об­речена».

«Для науки на ранней стадии характерна как честолюбивая глубина поставленных задач, так и дилетантство в обращении с деталями».

«Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое уже было сказано раньше кем-то, кто этого просто не осознал сам».

Алфред Норт Уайтхед «Организация мышления»

Хотя в этой книге я во многом опираюсь на труды социологов прошлого, в ней речь идет не об истории социологической теории, а о систематической сути определенных теорий, с которыми сейчас имеют дело социологи. Разница между ними весьма существенная. И все же их часто смешивают в учебных программах и публикациях. Фактически социальные науки вообще, за все большим исключени­ем психологии и экономики, склонны объединять современную тео­рию с ее историей в гораздо большей степени, чем такие науки, как биология, химия или физика¹.

¹ Эта дискуссия построена на материале ранее опубликованной статьи, посвя­щенной «положению социологической теории», American Sociological Review, 1949, 13, 164—168. Соответствующие замечания о роли истории социологической мысли в от­личие от роли современной социологической теории можно найти в Howard Becker, «Vitalizing sociological theory», 1954, 19, 377—388, особ. 379—381, и недавние четко и тщательно проиллюстрированные высказывания: Joseph Bcrger, Morris Zelditch, Jr. and Bo Anderson, Sociological Theories in Progress (Boston: Houghton Miffin Company, 1966), ix-xii, и в: William R. Catton, From Animistic to Naturalistic Sociology (New York: McGraw Hill, 1966). Несколько иную точку зрения на природу и функции социаль­ной теории можно найти в Theodore Abel, «The present status of social theory», American Sociological Review, 1952, 17, 156—164, а также в обсуждении этой статьи Кеннетом И. Боком и Стивеном У. Ридом, 164—7; и Herbert Blumer, «What is wrong with social theory?», ibid., 1954, 19, 3—10. — Примеч. автора.

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

19

Упрощенное понимание единства истории и систематики

Весьма знаменательно, что социологи склонны объединять ис­торию с систематикой теории. Ведь Огюста Конта, часто называе­мого отцом социологии, они также считают и отцом истории на­уки². Однако при этом заманчивом, но фатальном слиянии совре­менной социологической теории с историей социологических идей игнорируются их существенно разные функции. Столь необходимое признание разницы между историей и систематикой социологии могло бы привести к написанию реальных историй. В них бы были составные части и формальные характеристики лучших историй других наук. В них рассматривались бы такие вопросы, как комп­лексное происхождение социологических идей, пути их развития, связи теории с меняющимся социальным происхождением и, сле­довательно, социальным статусом ее представителей, взаимодей­ствие теории с изменяющейся социальной организацией социоло­гии, распространение теории от центров социологической мысли и ее модификация в процессе распространения, и то, каким образом

² Например, так делает Джордж Сартон (George Sarton, The Study ofthe History of Science (Cambridge: Harvard University Press, 1936, 3—4). Выдвижение Конта, Маркса, Сен-Симона или многих других на роль того самого отца социологии отчасти зави­сит от точки зрения, а отчасти является результатом неизученного предположения о том, как возникают и выкристаллизовываются новые дисциплины. Это и сейчас за­висит от точки зрения, поскольку нет общепризнанных критериев, позволяющих сказать, кто породил конкретную науку. Неизученное предположение состоит в том, что типично наличие одного отца для каждой науки, пользуясь биологической мета­форой. Фактически история науки свидетельствует о том, что правилом является по­лигенезис. Однако не приходится сомневаться, что Конт в 1839 г. создал термин «со­циология», нелепый гибрид, который с того времени обозначает науку об обществе. Во все времена ученые были против этого теперь уже прижившегося варваризма*. Одним из бесчисленных примеров возражения является высказанное в 1852 г. заме­чание талантливого и'мало цитируемого исследователя общества Джорджа Корнуэл­ла Льюиса: «...основным возражением против научного слова, созданного отчасти из английского и отчасти из греческого слова, является то, что оно непонятно иност­ранцу, незнакомому с нашим языком. Г-н Конт предлагает слово социология, но что нам сказать немецкому автору, употребившему словоgesellology или gesellschaftology''» Это несогласие с термином высказано в работе: Lewis, A Treatise on the Methods of Observation and Reasoning in Politics (London, 1852), II, 337n; что касается истории са­мого слова, см. Victor Branford, «On the origin and use ofthe word sociology...»Sociological Papers (London, 1905), 1, 3—24 и L.L. Bernard and Jessie Bernard, Origins of American Sociology (New York: T.Y. Crowell, 1943), 249. — Примеч. автора.

* Варваризм (лингв.) — заимствованное слово или выражение, не соответствую­щее нормам данного языка. — Примеч. пер.

20

на нее влияли изменения в окружающей культуре и социальной структуре. Осуществленное на практике разграничение способство­вало бы, короче говоря, созданию социологической истории социо­логической теории.

Однако у социологов сохраняется весьма ограниченное, упрощен­ное представление об истории социологической теории как о собра­нии критических обзоров прошлых теорий с добавленными для пи­кантности краткими биографиями главных теоретиков. И тогда ста­новится понятно, почему почти все социологи считают, что они вправе преподавать и писать «историю» социологической теории — в конце концов, они же знакомы с классическими работами прошлого. Но такое представление об истории теории не является фактически ни историей, ни систематикой, а лишь неудачным гибридом.

В действительности эта концепция — аномалия в современной интеллектуальной работе, говорящая о том, что социологи и исто­рики все чаще меняются ролями. Так, социологи придерживаются своей узкой и поверхностной концепции истории идей в то самое время, когда новое поколение специалистов по истории науки вглубь и вширь пропахивает поле социологии, психологии и политологии в поисках теоретических ориентиров для своих интерпретаций раз­вития науки³.

Специализированная история науки включает разумные, но ошибочные концепции, убедительные на момент их формулиров­ки, но позднее не выдержавшие эмпирических проверок или заме­ненные концепциями, более соответствующими дополнительным данным по этому вопросу. В нее также входят неудачные начальные попытки, ныне архаические доктрины и как бесполезные, так и по­лезные ошибки прошлого. Логическое обоснование истории науки заключается в том, чтобы понять, почему все произошло именно так в той или иной науке или комплексе наук, а не в том, чтобы привес­ти краткие обзоры научной теории в хронологический порядок. Бо­лее того, такого рода история не ставит своей целью обучить совре­менного ученого ныне практикуемой теории, методологии или ме­тодам в его науке. Историю и систематику научной теории можно соотносить друг с другом именно потому, что сначала признается различие между ними.

³ К наиболее важным представителям новой истории науки относятся Чарльз Гиллеспи, Генри Герлак, Руперт Холл, Мэри Боас Холл, Томас Кун, Эверетт Мен­дельсон, Дерек Прайс, Роберт Скофилд, Л. Пиерс Уильяме и А.С. Кромби. — При­меч. автора.

21

Научно-теоретические публикации в социологии

Социологи и историки науки кардинально поменялись ролями и в другом, тесно связанном с этим отношении. Историки энергично составляют «устную историю»⁴ недавнего прошлого науки, записы­вая на пленку проведенные методом фокус-групп интервью с глав­ными участниками этой истории; социологи до сих пор ограничива­ются обращением к опубликованным документам. Это еще один при­мер того, как переместившиеся на чужую территорию историки об­гоняют коренных жителей-социологов, которым они явно обязаны своими методами интервью. Короче говоря, историки физических и биологических наук начинают писать аналитические истории, осно­ванные на социологии науки⁵, тогда как социологи продолжают рас­сматривать историю социологической теории как ряд критических кратких обзоров следующих друг за другом теоретических систем.

Когда социологи исходят из этой ограниченной концепции, впол­не естественно, что главными источниками для них являются опуб­ликованные труды, описывающие эти теоретические системы: напри­мер, труды Маркса, Вебера, Дюркгейма, Зиммеля, Парето, Самнера, Кули и других, менее внушительных фигур. Но этот вроде бы очевид­ный выбор источников разбивается о подводный камень — различие между законченными вариантами научной работы в том виде, в кото­ром они появляются в печати, и действительным ходом проводимого ученым исследования. Оно слегка напоминает различие между учеб­никами по «научному методу» и тем, что на самом деле думают, чув­ствуют и делают ученые, когда занимаются своей работой. Книги, посвященные методам, выдают идеальные модели: как ученые долж­ны думать, воспринимать и поступать, но эти искусные нормативные модели, как известно всякому, кто занимается исследованием, не вое-

⁴ Созданная историком Элленом Невинсом как средство закрепления мимолет­
ных данных об историческом настоящем, «устная история» основана на методах ин­
тервью, свойственных скорее полевым социологам, чем историкам, которые знакомы
с традиционными способами сбора и анализа материалов. Доклад об «устной истории»
как методе исследования, вышедшем далеко за пределы своего первоисточника в Ко­
лумбийском университете, представлен в The Oral History Collection of Columbia University
(New York: Oral History Research Office, 1964), том 1 и ежегодных приложениях.

В качестве примера: Американский институт физики составляет под руковод­ством Чарльза Уэйпера «устную» и документальную историю ядерной физики; с его методами вполне могли бы соревноваться социологи, занимающиеся недавней исто­рией своей собственной дисциплины. — Примеч. автора.

⁵ Примеры истории науки с социологическим оттенком см. в ежегоднике History
of Science, впервые опубликованном в 1962 г. под редакцией А.С. Кромби и М.А. Хос-
кинса; также Marshall Clagett, cd. Critical Problems in the History of Science (Madison:
University of Wisconsin Press, 1959). — Примеч. автора.

22

производят те типичные отступления от нормы, которые они делают в ходе исследований. Чаще всего научная статья или монография пред­стает в безупречном виде, совсем или почти не отражающем интуи­тивные догадки, неудачные предпосылки, ошибки, несоответствия и счастливые случайности, которые на самом деле сопутствовали ис­следованию. Таким образом, научные публикации не предоставляют множество источников, необходимых для реконструкции действи­тельного хода научных разработок.

Концепция истории социологической мысли как ряда критичес­ких обзоров опубликованных идей очень сильно отстает от общеприз­нанной реальности. Даже до того, как три столетия назад был изобре­тен жанр научной статьи, было известно, что беспристрастный, глад­кий и условный язык науки может передать голую суть новых вкладов в науку, но не может воспроизвести действительный ход исследования. Другими словами, даже тогда признавали, что история и систематика научной теории требуют совершенно разных исходных материалов. В самом начале семнадцатого века Бэкон отмечал с недовольством,

что никогда никакое научное знание не было представлено в том же порядке, в каком было получено, в том числе и в математике, хотя следо­вало бы принять во внимание, что в утверждениях, идущих в конце, дей­ствительно используются для доказательства и наглядности утверждения или допущения, идущие в начале⁶.

С тех самых пор мыслители с присущей им наблюдательностью периодический, по всей видимости, независимо друг от друга отмеча­ли то же самое. Так, спустя век Лейбниц высказал во многом похожее замечание в своем неофициальном письме, которое к настоящему вре­мени стало историческим документом:

Декарт хотел нас уверить, что почти ничего не читал. Это было слиш­ком. И все же хорошо изучать открытия других ученых так, чтобы нам становился ясен источник открытий и они становились в некотором роде нашими. Хорошо, если бы авторы давали нам историю своих открытий и этапы на пути к открытию. Если они себя этим не утруждают, нам надо постараться угадать эти этапы, для того чтобы извлечь большую пользу из их работ. Если бы критики сделали это для нас при обзоре книг [здесь, конечно, закономерен вопрос к великому математику и философу: как?], они бы оказали публике огромную услугу⁷.

⁶ Francis Bacon, The Works of Francis Bacon. Собраны и изданы: James Spcdding,
Robert Leslie Ellis, and Douglas Denon Heath (Cambridge: England: Riverside Press, 1863),
VI, 70. — Примеч. автора.

⁷ Gottfried Wilhelm Leibniz,P/i/tojop/z/jce/j^c/jn/Ce/), С.I.,Gerhardt,ed. (Berlin, 1887),
HI, 568, в своем письме Луи Бурке из Вены, 22 марта 1714 г. — Примеч. автора.

23

По сути, и Бэкон, и Лейбниц говорят о том, что исходные мате­риалы, необходимые для истории и для систематики науки, отлича­ются существенным образом. Но поскольку ученые обычно публи­куют свои идеи и находки не для того, чтобы помочь историкам вос­становить их методы, а чтобы сообщить современникам и, как они надеются, потомкам о своем вкладе в науку, они по большей части продолжают публиковать свои работы скорее в логически обосно­ванном виде, чем в исторически описательной манере. Эта практи­ка продолжает вызывать такого же рода замечания, как у Бэкона и Лейбница. Почти через два века после Лейбница Мах отметил, что, на его взгляд, положение дел не улучшилось за тысячелетия после по­явления евклидовой геометрии. Научные и математические описания все еще тяготели скорее к логической софистике, чем к отображению путей исследования: «Евклидова система восхищала философов сво­ей логической безупречностью, и, очарованные ею, они не разгляде­ли ее недостатков. Великие исследователи, даже в недавние времена, были сбиты с толку и представляли результаты своих исследований, следуя примеру Евклида; тем самым они фактически скрыли свои ме­тоды исследования, что нанесло науке огромный ущерб»⁸.

И все же в некотором отношении наблюдение Маха возвращает нас вспять. Он не смог понять того, что так ясно осознал Бэкон не­сколько веков назад: научные отчеты и протокольные записи будут неизбежно различаться в зависимости от того, имеют ли они своей целью внести определенный вклад в современную систему знаний или улучшить понимание того, как исторически развивается научная ра­бота. Но Мах подобно Бэкону и Лейбницу все-таки дает понять, что нельзя надеяться восстановить подлинную историю научного поиска, уделяя внимание лишь конвенционализированным опубликованным сообщениям. Это же недавно подчеркнул физик А.А. Моулз, сказав­ший, что ученые «профессионально подготовлены скрывать от себя свои самые глубокие мысли» и «невольно преувеличивать рациональ­ный аспект» работы, проделанной в прошлом⁹. Здесь необходимо под­черкнуть, что эта привычка сглаживать недостатки реального хода исследования в основном вызвана сложившимися правилами науч­ных публикаций, предусматривающими безликость языка и формы сообщения. Из-за этого создается впечатление, что идеи развивают­ся без участия человеческого ума, а исследования проводятся без

⁸ Ernest Mach, Space and Geometry, перевод TJ. McCormack (Chicago: Open Court Publishing Co., 1906), 113, курсив мой. — Примеч. автора.

' А.А. Moles, La creation scientifique (Geneva, 1957) приводится по цитате: Jacque Barzun, Science: The Glorious Entertainment (New York: Harper & Row, 1964), 93. — При­меч. автора.

24

привлечения рук человека. Это наблюдение обобщил ботаник Агнес Арбер, заметивший, что «манера представления научной работы... формируется идейными пристрастиями этого периода». Но хотя сти­ли научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений конкретного отрезка времени, все они представляют собой скорее стилизованное. Это наблюдение обоб­щила ботаник Агнес Арбер, заметившая, что «способ представления научной работы... формируется идейными пристрастиями того перио­да, когда она создается». Но хотя стили научного изложения разнятся в зависимости от преобладающих интеллектуальных предпочтений кон­кретного отрезка времени, все они представляют собой скорее сти­лизованное воссоздание исследования, чем точное описание его фак­тического развития. Так, Арбер отмечает, что во времена Евклида, когда высоко ценилась дедукция, действительный ход исследования был скрыт за «искусственным методом нанизывания утверждений на произвольно выбранную нить дедукции», что делало неясным его эм­пирический аспект. Сегодня у ученого «из-за господства индуктив­ного метода, даже если он на самом деле пришел к гипотезе по анало­гии, возникает инстинктивное желание замести следы и представить всю свою работу — а не просто доказательство — в индуктивной фор­ме, как будто фактически все выводы получены благодаря именно это­му методу»¹⁰.

Агнес Арбер отмечает, что лишь в художественной литературе можно обнаружить попытки передать переплетающийся ход мысли:

Лоренс Стерн и некоторые современные авторы, на чью манеру пись­ма он повлиял [довольно явная аллюзия на таких импрессионистов, как Джеймс Джойс и Вирджиния Вульф], отчетливо представили себе и по­пытались передать посредством языка сложное, нелинейное поведение человеческого ума, как он мечется, пренебрегая оковами временной пос­ледовательности; но немногие [ученые] отважились бы на такой экспе­римент»".

Тем не менее есть основания надеяться, и далеко не в силу наи­вного оптимизма, что социологам в конечном счете удастся преодо­леть свое неумение отличить историю от систематики теории. Преж-

^w Agnes Arber, «Analogy in the history of science», Sudies and Essays in the History of Science and Learning offered in Homage to George Sarton, cd. By M.F. Ashley Montagu (New York: Henry Schuman, 1944), 222-233 at 229. — Примеч. автора.

¹' Agnes Arber, The Mind and the Eye: A sudy of the Biologist's Standpoint (Cambridge: University Press, 1954), 46. Главу 5 «Биолог и письменное слово» и фактически всю эту проницательную, тонкую и очень содержательную книгу надо включить в список обя­зательной литературы для историков каждой научной дисциплины, не исключая со­циологии. — Примеч. автора.

25

де всего некоторые из них осознали, что обычные публикации пред­ставляют собой недостаточную основу для того, чтобы докопаться до истинной истории социологической теории и исследования. Они восполняют этот пробел, обращаясь к другим источникам: научным дневникам и журналам (например, Кули),'переписке (например, Маркса — Энгельса, Росса — Уорда), автобиографиям и биографи­ям (например, Маркса, Спенсера, Вебера и многих других). Совре­менные социологи начинают издавать беспристрастные хронологи­ческие записи того, как практически проходили их социологические исследования, подробно описывая, какие интеллектуальные и соци­альные влияния они испытывали, как случайно натолкнулись на те или иные факты и идеи, отмечая свои ошибки и оплошности, откло­нения от первоначального замысла исследования и всякого рода дру­гие эпизоды, которые возникают при работе, но редко попадают в опубликованные сообщения¹². Хотя это только начало, хроники та­кого рода значительно расширяют практику, введенную Лестером Ф. Уордом в шеститомных «Зарисовках космоса»¹³, когда каждое эссе он предварял «историческим наброском о том, когда, где и почему имен­но оно было написано»¹³³.

Другой многообещающий знак — это появление в 1965 г. «Жур­нала истории поведенческих наук», первого журнала, полностью по­священного истории этих наук (тогда как истории естественных и биологических наук посвящены несколько десятков основных и сот­ни второстепенных журналов). Третий признак — растущий интерес

¹² Примеры: детальное методологическое приложение Уильяма Фута Уайта к рас­
ширенному изданию Street Comer Society: The Social Structure of an Italian Slum (Chicago:
University of Chicago Press, 1955); изложение И.Г. Сазерленда о развитии его теории
дифференциальной ассоциации в The Sutherland Papers, ed. By Albert Cohen, Alfred
Lindesmith and Karl Schuessler (Bloomington: Indiana University Press, 1956); Edward A
Shils, «Primordial, Personal, Sacred and Civil ties», British Journal of Sociology, June 1957,
130—145; MarieJahoda, Paul F. Lazarsfeldand hansZeisel, DieArbeitslosen von Marienthal,
2-е непереработанное издание (Bonn: Velag fur Demoskopie, 1960), с новым вступле­
нием Лазарсфельда об интеллектуальном происхождении, обстановке социологичес­
кого и психологического мышления и ходе исследования. В 1964 г. интерес к тому,
как на самом деле проходили различные социологические исследования, отражен в
двух сборниках таких описаний: Phillip E. Hammond, ed Sociologists at Work: The Craft
of Social Research (New York: Basic Books) and Arthur J. Vidich, Joseph Bensman and
Maurice R. Stein, eds., Reflections on Community Studies (New York: John Wiley & Sons). —
Примеч. автора.

¹³ New York and London: G.P. Putman, 1913—1918. — Примеч. автора.

^№ Еще один пример взаимодействия между работой, биографией социолога и социальной организацией в этой области см. в биографическом эссе: William J. Goode, Larry Mitchell, Frank Furstenberg in Selected Works of Williard W. Waller (в печати). — Примеч. автора.

26

к истории социального исследования. Именно на этот путь указал, на­пример, Натан Глейзер в своем подлинно историческом эссе о «Про­исхождении социального исследования в Европе», а Поль Ф. Лазарс-фельд основал программу специальных монографий, посвященных раннему этапу развития эмпирического исследования в Германии, франции, Англии, Италии, Нидерландах и Скандинавии¹⁴. А Олвин Гоулднер своей недавней работой о социальной теории Платона со­здает явный прецедент для монографий, связывающих окружающую социальную структуру и культуру с развитием социальной теории¹⁵. Таковы лишь некоторые признаки того, что социологи обращаются к явно историческому и социологическому анализу развития теории.

Преемственность и прерывность в социологической теории

Как и прочие мастера своего дела, историки идей подвержены разнообразному профессиональному риску. Самая интересная его разновидность появляется каждый раз, когда они пытаются иденти­фицировать историческую преемственность и прерывность появле­ния идей. Заниматься этим — все равно что ходить по проволоке, так как часто достаточно немного отклониться от вертикального поло­жения, чтобы потерять равновесие. Для историка идей это чревато или тем, что он будет утверждать, что обнаружил преемственность мысли там, где ее фактически не существовало, или тем, что ему не удастся выявить ее там, где она действительно была¹⁶. Когда наблю-

¹⁴ Nathan Glazer, «The rise of social research in Europe», in The Human Meaning of the
Social Sciences, Daniel Lerner, ed. (New York: Meridian Books, 1959), 43—72. См. пер­
вую монографию, опубликованную в программе Лазарсфельда: Anthony Oberschall,
Empirical Social research in Germany 1848—1914 (Paris and the Hague: Mouton, 1965). —
Примеч. автора.

¹⁵ Alvin W. Goulgner, Enter Plato: Classical Greece and the Origins of Social Theory (New
York: Basic Books, 1965). — Примеч. автора.

" Вот характерный пример: я натолкнулся на во многом сходное с этим разграни­чение через несколько лет после того, как детально его разработал в курсе публичных лекций. См. Обсуждение «предшественников»: Joseph T. Clark, S.J., «The Philosophy of science and the history of science», в Clagett, op. cit., 103—140, и комментарии по поводу этой статьи И.Е. Драбкина [I.E. Drabkin], особенно стр. 152. Это совпадение идей вдвой­не удачно, поскольку я уже долгое время высказываю то мнение, что истории и социо­логии идей являются примерами некоторых одинаковых исторических и интеллекту­альных процессов, которые они описывают и анализируют. Отметьте, например, такое наблюдение, что теория многократных независимых открытий в науке подтверждает­ся ее собственной историей, так как ее периодически открывали заново на протяже­нии нескольких поколений. R.K. Mcrton, «Singletons and multiples in scientific discovery: a chapter in the sociology of science», 1961, 105,470—486, на 475—477. См. другие случаи

27

даешь за поведением историков науки, то складывается четкое впе­чатление, что их ошибки чаще всего, если не всегда, сводятся к пер­вому из этих заблуждений. Они, недолго думая, указывают на нали­чие ровного потока предвестников, предвидений и предвосхищений во многих случаях, где более тщательное исследование выявляет их как плоды воображения.

Вполне понятно, что для социологов это характерно не в мень­шей степени, чем для историков науки. Ибо и те и другие принимают модель исторического развития науки как приращение знаний; с этой точки зрения редкие паузы случаются только из-за неудачной попыт­ки восстановить полную информацию из трудов прошлого. Не зная предыдущих работ, ученые других поколений делают открытия, ока­зывающиеся переоткрытиями (то есть концепциями и сведениями, уже изложенными раньше в каждом функционально существенном отношении). Для историка, имеющего доступ и к ранним, и к более поздним вариантам открытия, это является показателем интеллекту­альной, хотя и не исторической преемственности идей, о которой не подозревал более поздний автор открытия. Это предположение о пре­емственности подтверждается тем фактом, что в науках имеют место многократные независимые открытия, о чем свидетельствуют мно­гочисленные примеры¹⁷. Отсюда, конечно, не следует, что поскольку некоторые научные идеи были полностью предвосхищены, то так было во всех случаях. В действительности историческая преемствен­ность знаний включает в себя новые дополнения к предыдущим зна­ниям, которые не были предугаданы; в какой-то мере также имеет место настоящая прерывность в форме квантовых скачков в форму­лировке идей и открытии эмпирических закономерностей. Фактичес­ки одна из мер по развитию социологии науки как раз и состоит в решении проблемы определения условий и процессов, вызывающих преемственность и прерывность в науке.

Эти проблемы воссоздания степени преемственности и прерыв­ности присущи всей истории науки. Но они приобретают особый ха­рактер в истории таких наук, как социология: здесь она в основном ограничивается кратким обзором идей, расположенных в хроноло-

гипотез и теорий, являющихся примерами самих себя, занесенные в указатель в: R.K. Merion, On the Shouldersof Giants (New York: The Free Press, 1965; Harcourt, Brace & World, 1967). — Примеч. автора.

" О последних работах, в которых собраны доказательства такого рода, по крайней мере со времен Фрэнсиса Бэкона до времени Уильяма Огберна и Дороти Томас, и которые дают дополнительные систематические подтверждения, см. Merton, «Singletons and multiples in scientific discoveries», op. cit. и «Resistance to the systematic study of multiple discoveries in science», European Journal of Sociology, 1963, 4, 237—282. — Примеч. автора.

28

гическом порядке. В трудах, исключающих серьезное изучение взаи­модействия идей и социальной структуры, на авансцену выдвигается утверждаемая связь между ранее и позднее высказанными идеями. Историк идей, признает он это или нет, в этом случае ограничивается различением степени сходства между такими идеями, причем спектр различий описывается терминами «переоткрытие», «повторное от­крытие», «предвидение», «предвосхищение» и, что уже крайность, «выискивание предвосхищений».

1. Повторное открытие и предоткрытие. Строго говоря, многократ­ные независимые открытия в науке относятся к сущностно идентич­ным или функционально эквивалентным идеям и эмпирическим дан­ным, изложенным двумя или более учеными, не подозревающими о работе других исследователей. Когда это происходит примерно в одно и то же время, их называют «одновременно сделанными» независимы­ми открытиями. Ученые не разработали общепринятых критериев «од­новременности», но на практике многократные открытия описывают как одновременные, когда они происходят в пределах нескольких лет. Когда между функционально взаимозаменяемыми открытиями более длинный промежуток времени, более позднее называют повторным. По­скольку у историков науки нет устоявшегося обозначения для более раннего, мы будем применять термин предоткрытие.

Не так-то легко определить степень сходства между независимо выдвинутыми идеями. Даже в таких более точных дисциплинах, как математика, решительно оспариваются претензии на независимые многократные открытия. Вопрос в том, при какой степени совпаде­ния можно говорить об «идентичности»? При тщательном сравнении неевклидовых геометрий, созданных Больяй* и Лобачевским, напри­мер, выясняется, что Лобачевский разработал пять из девяти основ­ных компонентов их совпадающих концепций более систематичес­ки, плодотворнее и более детально¹⁸. Точно так же было отмечено, что среди тех двенадцати ученых, кто «сам выявил важнейшие ком­поненты понятия энергии и ее сохранения», не было даже двух с аб­солютно одинаковой концепцией¹⁹. Тем не менее, немного ослабив критерии, их в целом описывают как многократные независимые от-

* Больяй (правильнее Бойай) Янош (1802—1860) — выдающийся венгерский математик. — Примеч. пер.

¹⁸ В. Petrovievics «N. Lobatschewsky et J. Bolyai: etude comparative dun cas special d
inventeurs simultanes», Revue Philosophique, 1929, cviii, 190—214; и более ранняя статья
того же автора на ту же тему для другого случая: «Charles Darwin und Alfred Russei
Wallace: Beitrag zur hoheren Psychologie und zur Wissenschaftsgeschichte», Isis, 1925, vii,
25—57. — Примеч. автора.

¹⁹ Thomas S. Kuhn, «Energy conservation as an example of simultaneous discovery», в
Clogett, op. dr., 321—356. — Примеч. автора.

29

крытия. А для характерно менее точных формулировок в большин­стве социальных наук становится еще труднее установить сущност­ное сходство или функциональную эквивалентность независимо раз­работанных концепций.

Вместо радикального сравнения ранних и поздних вариантов «од­ного и того же» открытия подтверждение другого рода может служить предположительным, если не определяющим доказательством иден­тичности или эквивалентности: это сообщение более позднего авто­ра, что другой пришел к открытию раньше его. По всей видимости, все эти сообщения правдивы. Поскольку нынешний век науки по­ощряет оригинальность (в отличие от прежних времен, когда новые идеи преднамеренно относили к авторитетам древности), маловеро­ятно, чтобы авторы открытий отрекались от оригинальности своей собственной работы. Во всех науках мы находим свидетельства того, что авторы более позднего открытия сами сообщают о предоткрыти-ях. Например, автор многих открытий в физике Томас Юнг сообщал: «Я потом обнаружил, что несколько неизвестных английским матема­тикам положений, которые, как мне казалось, я открыл первым, были уже открыты и доказаны зарубежными математиками». Перед Юнгом, в свою очередь, извинился Френель, узнавший, что невольно воспро­извел работу Юнга по волновой теории света²⁰. Так и Бертран Рассел отмечал, говоря о своем вкладе в книгу «Principia Mathematica», на­писанную им и Уайтхедом, что «большая часть работы уже была сде­лана Фреге, но мы тогда этого не знали»²¹.

В каждой области общественных и гуманитарных наук тоже есть свой ряд случаев, когда более поздние авторы заявляют, что их опере­дили, давая тем самым красноречивое подтверждение факту много­кратных открытий в этих дисциплинах. Рассмотрим хотя бы некото­рые примеры: Павлов настойчиво утверждал, что «честь проделать пер­вые шаги на этом пути [нового метода исследования Павлова] принад­лежит И.Л. Торндайку»²². Фрейд, который более 150 раз подтвердил в печати свою заинтересованность в приоритете своего открытия, сооб­щает, что позже «нашел существенные характеристики и наиболее зна­чительную часть своей теории сновидений — сведение искажения

²⁰ Alexander Wood, Thomas Young: Natural Philosopher 1773—1829 (Cambridge: University
Press, 1954), 65, 188—189. Френель пишет Юнгу: «Когда я подал ее [свою статью о тео­
рии света] в институт, я не знал о Ваших экспериментах и выводах, которые Вы из них
сделали, и получилось, что я представил как новые те объяснения, которые Вы уже
давно сделали». — Примеч. автора.

²¹ Bertrand Russell, «My menial development», в James R. Newman, ed., The World of
Mathematics (New York: Simon and Schuster, 1956), I, 388. — Примеч. автора.

²² I.P. Pavlov, Lectures on Conditioned Reflexes, перевод W.H. Gantt (New York:
International Publishers, 1928), 39—40. — Примеч. автора.

30

сновидения к внутреннему конфликту, своего рода внутренней нечес­тности — у автора, знакомого с философией, но не с медициной, у инже­нера Дж. Поппера, опубликовавшего свои «Phantasien eines Realisten» под именем Линкеуса»²³. Р.Г. Эллен и Дж.Р. Хикс, которые самостоя­тельно довели современную экономическую теорию стоимости до выс­шей точки развития в 1934 году, специально постарались привлечь внимание публики к тому, что позднее узнали о предоткрытии рус­ского экономиста Евгения Слуцкого, опубликовавшего ее в итальян­ском журнале в 1915 году — в такое время, когда война вышла на пер­вый план, оттеснив свободное распространение идей. Эллен посвятил статью ранней теории Слуцкого, а Хикс в честь него назвал фундамен­тальное уравнение в теории стоимости «уравнением Слуцкого»²⁴.

Такую же картину можно наблюдать среди философов. В работе Мура «Принципы этики», возможно, самой влиятельной книге по этической теории в двадцатом веке, встречается теперь уже хорошо знакомый нам тип описания достигнутых результатов: «Когда эта книга была закончена, я обнаружил у Ф. Брентано в «Происхожде­нии нравственного познания» идеи, более созвучные моим собствен­ным, чем у какого-либо другого известного мне автора». И затем Мур кратко излагает четыре главные концепции, о которых пишет со сдер­жанным юмором: «Брентано, по-видимому, полностью со мной со­гласен»²⁵. В сообщениях о предшествующих формулировках указы­вают даже на такие второстепенные детали, как вновь созданные ри­торические фигуры. Так, Дэвид Рисмен вводит понятие «психоло­гического гироскопа», а затем сообщает, что, «написав это, потом обнаружил применение той же метафоры у Гарднера Мерфи в его книге «Личность»²⁶.

²³ Sigmund Freud, Collected Papers, trans by Joan Riviere (London: Hogarth Press,
1949), I, 302. Подробное изложение участия Фрейда в предвидениях, предоткрытиях,
повторных открытиях и приоритете см.: Merton «Resistance to the systematic study of
multiple discoveries in science», op. cit., 252—258. — Примеч. автора.

²⁴ R.G. D. Allen, «Professor Slutsky's Theory of Consumer Choice», Review of Economic
Studies, февраль 1936, Vol. Ill, 2, 120; J.R. Hicks, Value and Capital (Oxford: Clarendon
Press, 1946). — Примеч. автора.

²⁵ Мур Дж. Принципы этики. М., «Прогресс», 1984, с. 40. Будучи скрупулезным
исследователем, Мур также сообщает об основном различии между своими идеями и
идеями Брентано. Тем самым он приводит пример главной составляющей той точки
зрения, которую мы здесь понемногу излагаем: что даже сходство определенных идей
в двух или более независимо созданных теориях не обязательно означает радикаль­
ное сходство между теориями как целыми системами. У социальных и гуманитарных
теорий, а иногда и у физических и биологических, нет такой упорядоченной логичес­
кой связности, когда сходство частей равно сходству целого. — Примеч. автора.

²⁶ David Riesman, in collaboration with Reuel Denney and Nathan Glazer, The Lonely
Crowd (New Haven: Yale University Press, 1950), 16, 6n. — Примеч. автора.

31

Когда наталкиваешься на предоткрытие своей собственной идеи, это может привести в такое же замешательство, как неожиданное стол­кновение в толпе со своим двойником. Экономист Эдит Пенроуз, безусловно, говорит о переживаниях множества ученых, когда заяв­ляет, что, «тщательно разработав самостоятельно то, что считала важ­ной и «оригинальной» идеей, я часто приходила в замешательство, обнаружив впоследствии, что какой-нибудь другой автор выразил ее гораздо лучше»²⁷.

Есть и другого рода подтверждения подлинных предоткрытий — это когда ученые прерывают исследования, обнаружив, что их уже опередили. У более поздних авторов, наверное, был бы стимул раз­глядеть хотя бы малейшие различия между более ранними работами и своими собственными; если же они прекращают поиск в опреде­ленном направлении, это говорит о том, что, по их мнению, еще до них там были получены важные результаты. Карл Спеарман, напри­мер, рассказывает, что не успел он создать тщательно разработанную теорию «коэффициентов корреляции» для измерения степени кор­реляции, как обнаружил, что «большую часть моей теории корреля­ции уже разработали — и намного лучше — другие авторы, особенно Гэлтон и Адни Юл. И опять-таки, значит, огромная работа была впу­стую, а оригинальное открытие, в которое так верилось, было, к со­жалению, как таковое выброшено за ненадобностью»²⁸. Говорить об опережении в исследовании можно также в отношении к отдельным деталям научной работы. Например, историк Дж.Х. Хекстер сообща­ет со всей прямолинейностью, присущей ему вначале, что почти за­кончил приложение, где подвергал сомнению «тезис, что в Утопии Мор отмежевывается от взглядов на частную собственность, выска­занных Хитлодеем, когда мой коллега проф. Джордж Парке обратил мое внимание на отличную статью Эдварда Л. Сурца, в которой это уже доказано. ...Статья делает такое приложение излишним»²⁹. Доля таких обнародованных примеров опережения повторных открытий,

²⁷ Edith Penrose, Tlte theory of the Growth of the Firm (New York: John Wiley, 1959), 2. —
Примеч. автора.

²⁸ Carl Spearman в A History of Psychology ion Autobiography, Carl Murchison, ed. (New
York: Russell and Russell, 1961), 322. — Примеч. автора.

^я J.H. Hexter, More's Utopia: The Biography of an Idea (Princeton 2. University Press, 1952), 34n. Хекстер настойчиво утверждает, что его опередили и в другом аспекте ра­боты: «Из-за моего полного несогласия с интерпретацией Онкеном задачи, постав­ленной Мором в Утопии, и существенных возражений по поводу его анализа струк­туры книги мне вдвойне досадно, что он опередил меня в одном отношении. Моя иллюзия, что я первым заметил ошибку в книге 1 Утопии... потерпела крах при пос­ледующем чтении введения Онкена к немецкому переводу Риттера». Ibid., 13—14п. — Примеч. автора.

32

безусловно, ничтожно мала по сравнению с огромным числом неза­регистрированных случаев. Многие ученые не могут заставить себя сообщить в печати, что их опередили, поэтому эти случаи известны лишь ограниченному кругу близких им сотрудников³⁰.

2. Предвидения и предвосхищения. В своей новой книге³¹ историк науки Томас С. Кун проводит различие между «нормальной наукой» и «научными революциями» как фазами эволюции науки. В большин­стве опубликованных откликов на эту книгу внимание сосредоточе­но точно так же, как у самого Куна, на этих редких бросках вперед, знаменующих собой научную революцию. Но хотя эти революции — самые впечатляющие моменты в развитии науки, большинство уче­ных большую часть времени'занимаются «нормальной наукой», со­вокупными дополнениями расширяя знания, основанные на приня­тых ими парадигмах (более или менее согласованных множествах предположений и обозначений). Таким образом, Кун не отвергает устоявшуюся концепцию, согласно которой наука в основном растет за счет дополнений, хотя его главная задача — показать, что это дале­ко не полная картина. Но из его работы не следует, что накопление знаний, сертифицированных сообществом ученых, — это всего лишь миф; такое толкование находилось бы в вопиющем несоответствии с историческими данными.

При той точке зрения, что в основном наука развивается за счет аккумуляции знаний — хотя она может иногда свернуть в неправиль­ном направлении, пойти по проторенному пути или временно повер­нуть вспять, — подразумевается, что большинство новых идей и данных было предугадано или предвосхищено. В истории есть множество при­меров, когда ученый вплотную подходил к какой-то идее, которой в скором времени суждено было получить более полное развитие. Нуж­на соответствующая терминология для обозначения различных степе­ней сходства между более ранними и поздними формулировками на­учных идей и данных. Одну крайность мы уже исследовали: предотк-рытия и повторные открытия, для которых характерно сущностное сходство или функциональная равноценность. В случае предвидения речь идет о меньшей степени сходства, когда более ранние формули­ровки частично совпадают с более поздними, но не сосредоточены на том же комплексе заключений и не приходят к нему. Для предвосхи­щения характерно еще меньшее сходство: более ранние формулиров­ки буквально только предвещают более поздние, т.е. лишь отдаленно

³⁰ Другие доказательства см. Merton, Singletons and multiples in scientific discovery,
op. cit., 479 ff. — Примеч. автора.

³¹ Thomas S. Kuhn, The Structure of Scientific Revolutions (Chicago: University of
Chicago Press, 1962). — Примеч. автора.

£ Мертои «Социальп. теория»

33

и неявно соответствуют последующим идеям, и практически ни один из присущих им выводов не был взят на вооружение в дальнейшем.

Основное различие между предоткрытием и предвидением или предвосхищением передано в кратком изречении Уайтхеда, помещен­ном под заголовком данной главы: «Но близко подойти к подлинной теории и осознать ее точное применение — две совершенно разные вещи, как учит нас история науки. Все истинно значимое было рань­ше сказано кем-то, кто этого просто не осознал сам». Уайтхед пер­вым бы оценил насмешку истории, что в этом замечании его пред­восхитили, хотя и не опередили. Математик, логик и историк идей Огастес де Морган, к примеру, отмечал еще тридцать лет назад: «Едва ли было хоть одно великое открытие в науке, чтобы при этом не ока­залось, что в зачаточном состоянии оно находится в трудах несколь­ких современников или предшественников того человека, который собственно его и сделал»³². И наконец, еще один умелый теоретик, используя типично фрейдистские риторические фигуры, дал точное объяснение определяющему различию между предоткрытием и пред­видением: первое в отличие от второго заключается в разработке идеи или в достаточно серьезных наработках, делающих выводы из нее очевидными³³.

Но историки идей часто пренебрегают этими глубинными разли­чиями. Большая частота подлинных переоткрытий иногда приводит их к занижению стандартов сущностной идентичности или функци­ональной равноценности и к тому, что они объявляют «повторными открытиями» формулировки, лишь смутно обозначенные в прошлом; в крайнем случае историки вообще обходятся без таких стандартов и тешатся игрой в повсеместное обнаружение «предвидений» и «пред-

⁵¹ Augustus de Morgan, «Essays on the Life and Work of Newton» (Chicago and London: The Open Court Publishing Co., 1914), 18. Более поздний пример см.: наблюдение ны­нешнего главы американских психологов Edwin G. Boring, A History of Experimental Psychology (New York: Appleton-Century-Crofts, Inc., 1950, 2nd ed.), 4. «Почти всем ве­ликим открытиям предшествовали предвидения, которые потом раскапывает исто­рик». — Примеч. автора.

³³ Характерно, что Фрейд излагает проблему, выражаясь именнотак: «Я прекрасно осознаю, что одно дело — один раз, два или даже чаще выразить словами идею, кото­рая приходит в форме мимолетного вдохновения, и совсем другое — иметь серьезные намерения, буквально взяться за нее, преследовать, несмотря на все трудности, раз­рабатывая до мелочей, и отвоевать ей место среди принятых истин. Такова разница между случайным флиртом и серьезным браком со всеми его обязанностями и слож­ностями. «Быть преданным идее» — распространенный оборот речи». Sigmund Freud, «On the history of the psycho-analytic movement», впервые опубликованной в 1914 г. и переизданной ^Collected Papers, op. cit., 1,287—359 на 296. Этот глубоко личный очерк, посвященный истории идеи, изобилует наблюдениями, подходящими к нашей не­посредственной теме. — Примеч. автора.

34

1

открытий». Эта склонность преувеличивать сходство и игнорировать пазтичия между более ранними и более поздними формулировками является профессиональной болезнью, которой подвержены многие историки идей.