И снова о больницах и попах

Аще какой поп брезглив, или имеет боязнь крови (ну а вдруг?), или нрав впечатлительный, да не перешагнёт он порога больничного со Святыми Таинствами вовек!

А если серьёзно, то пациент больницы, желающий креститься, исповедаться, причаститься или пособороваться, может оказаться плохо пахнущим (тут вам и гной, нестираная одежда, кровь, пот, опрелости и т.п.). Он может быть похожим на мумию, весь в бинтах и ожогах, источающих сукровицу. Он может лежать с эмалированной уткой, у него может быть калоприёмник или мочеприёмник. Он может оказаться полностью раздетым, едва прикрытым простынёй, если это реанимация. У него может недоставать черепной пластины, рук, ног, а из разреза в животе может вываливаться петля кишечника. В конце концов, у него, как правило, повышенная раздражительность из-за болезни и стресса. И тут главное не ответить человеку в таком же тоне.

Я знал одного попа, который в ожоговое отделение без надушенной маски даже войти не мог. Ему было очень трудно совершать духовное окормление больниц. Как можно скорее он добился перевода на обычный приход.

За десять лет больничного служения я выслушал множество различных жизненных историй. На исповедях и в беседах. Такого количества я не встречал даже во всех прочитанных мною книгах. Столько судеб! Столько счастья и страданий! Столько роковых ошибок!

Однажды я крестил в палате женщину лет пятидесяти. У неё был обширный ожог керосином по неосторожности. Пока я на тумбочке раскладывал всё необходимое, она рассказала историю, произошедшую с ней четверть века тому назад.

Ранним утром она шла на работу по безлюдной улице и остановилась поговорить со знакомой дворничихой, чей рабочий день начался ещё раньше. После краткого, но эмоционального обсуждения новостей они разошлись.

Женщина начала переходить дорогу, находясь под впечатлением от общения, и не посмотрела ни налево, ни направо, как учили её ещё в школе. Шагнула под колёса грузовика, заметив его в самый последний момент, будучи не в силах остановиться. Кто-то сзади схватил её за одежду и с силой отшвырнул обратно на тротуар. Грузовик промчался мимо, а женщина, оглядевшись вокруг, стала благодарить знакомую за спасение своей жизни. Та решительно отреклась, заявив, что с расстояния десяти метров она только и могла что наблюдать, оцепенев от ужаса. Больше на улице никого не было.

— Я поняла тогда, что Бог существует и Он хотел, чтоб я осталась жива, — добавила женщина, приподнявшись с кровати.

— Однако Вам не хватило и двадцати пяти лет, чтобы креститься, — заметил я, — и только вновь оказавшись между жизнью и смертью, вы послали за священником.

А сколько человек, даже крестившись, навсегда забывают о Боге! А сколько тех, кто, даже оказавшись на больничной койке, Бога и знать не хотят!

— Смотри, вон поп идёт! — Это я следую за сестрой милосердия по коридору геронтологического отделения мимо трёх незнакомых мне стариков, сидящих на кушетке под дверями процедурной.

— Прошёл и даже не поздоровался! Гордый какой!

Ох, мой ядовитый язык! Каких усилий мне стоило не повернуться и не ответить:

— Простите, не узнал.

Но так, к сожалению, бывает не всегда, и я потом переживаю, что явился для кого-то соблазном.

Сёстры милосердия тоже люди, и тоже могут допускать ошибки. Некоторые из таких ошибок способны увести людей от Христа. Даже если каждая из них имеет основы духовного образования и регулярно повышает свою квалификацию, стоит быть в курсе того, что сестра рассказывает больным во время катехизации. Порой бывает достаточно прочитать одну из многочисленных книг про ИНН, штрихкоды, отрока Вячеслава, Пелагею Рязанскую, очередного таинственного древлеправославного старца или Шарбеля Махлуфа, чтобы позабыть решительно всё. От Библии и Вселенских Соборов до Святых Отцов и Символа веры. Не подумайте только, что всё, что я тут понаписал, хоть как-то намекает на непогрешимость моей пастырской практики. Мне частенько случалось и говорить и делать что попало по скудоумию и поспешности, да простит меня Господь.

О песке и камне

«Всяк человек ложь», — утверждает Давид. Как это? Уж мой-то сын не ложь. Я всегда могу на него положиться. Не знаю, могут ли на него положиться его жена и дети, боевые товарищи в окопе, умирающий от голода сосед. Какое мне до них дело, в конце концов? Но вот я точно могу опереться на единственного сына, на кровиночку свою, как на монолитный фундамент.

Лейте, лейте, ливни злые, не рухнет дом моего счастья вовеки! Стойте, а что это за старики кругом? Где я? Почему дом престарелых? Какой ещё Наф-Наф? Камень, егоже небрегоша зиждущии, сей бысть во главу угла? Что, вот прямо всю жизнь надо было строить на Христе? Не на Пасху и Крещение только, не «Отче наш» двакраты по субботам, а вообще всю жизнь целиком? И сына так воспитать? Что за дикость? Правда, Ильинична? Тьфу, глухая тетеря! Нашли кого мне в комнату подселить!

Ну не бывает такого, чтобы всяк человек был подобен песку, так что и дома на нём не воздвигнуть. Ведь несвойственно людям болеть, умирать, сходить с ума. Не может тот, на кого я надеюсь, разлюбить меня и оставить одну со своими проблемами.

О, а вот тут ещё Павел считает, что Иисус Христос вчера, сегодня и вовеки Тот же. Скукотища какая, правда, Ильинична? Скучно, говорю! Вот же глухомань подселили ко мне...

Детская реанимация

Детский реаниматолог был человеком неверующим, и его сильно раздражали сёстры милосердия. Вездесущие, они часто норовили проникнуть в блок, где на маленьких кроватках лежали малыши. Побольше, поменьше. Им всем оказывался должный уход и самая лучшая врачебная помощь. Причём над каждым ребёнком трудилась целая бригада докторов, приходя поочерёдно. И болезнь либо отступала, либо нет. В зависимости от тяжести случая, правильности предыдущего лечения и своевременности попадания сюда, в Кемеровскую областную больницу.

А тут эти церковные тётки мешаются. Разрешите, мол, окрестить ребёнка. А чего его крестить, если он в любом случае умрёт? Пришлось даже тайну врачебную огласить. Медицина в данном случае бессильна, он как врач сделал всё, что мог. Крести ребёнка, не крести, молись, не молись, а жить ему оставалось от силы день.

А тётки всё зудели, что к ним обратилась мама ребёнка, что батюшка-де наденет любой халат, любую маску, шапочку, да хоть скафандр, лишь бы пустили его.

— Ну почему Вы так уверены, что Бог не может исцелить ребёночка? — повторяла самая мелкая из них.

Сдался врач, слегка вспылив:

— Ладно, крестите. Если ребёнок не умрёт, то я сам окрещусь и начну верить в вашего Бога.

Но недооценил доктор возможностей детского организма и силы современной реаниматологии. После крещения малыш пошёл на поправку и вскоре был выписан домой, к неописуемой радости матери. Тут снова появилась та приставучая сестра милосердия со смешным платком на голове. Мол, вы обещали в Бога поверить и крещение принять. Ну вот ещё! При чём тут Бог? Трудился я, а вся заслуга Богу? Ну уж нет! Так он ей и сказал. Улыбнулась юродивая тётка:

— Просто Вы ещё не готовы.

Но с тех пор врач старался не препятствовать сёстрам и попам приходить в реанимацию. Правда, под надзором и в строго оговоренное время.

Музыка

Удивительное дело: музыка всегда была способна вызывать во мне совершенно разные эмоции — от резкого неприятия до наслаждения. И никогда не оставляла равнодушным. Словно что-то внутри, услышав пароль, отзывается. Если условный сигнал верный, проходи, тебя здесь ждут, а если нет — тревога, враги, нарушители!

Похоже на то, как устроен иммунитет человека. Антитела в организме человека распознают чужака и не пускают его дальше. Вот так и мой мозг реагирует на «чуждые» звуки и заставляет меня зажимать уши или же просто морщиться. Тогда я говорю, что эта музыка дурна, некачественна. Хотя на самом деле она просто диссонирует с моей душой, раздражая её. Может быть, она сама по себе вовсе неплоха. Да, скорее всего, именно так. Каждый из нас сам определяет, как охарактеризовать те звуки, что он слышит.

Что я могу сказать о той музыке, что я люблю? Одни музыкальные произведения могут успокаивать, другие — веселить, третьи — умягчать сердце. Когда царь Саул бесновался, то его успокаивала игра Давида на десятиструнной псалтири.

Зеркало мира

Константин Никольский, замечательный музыкант, считает, что от взора поэта не может укрыться сущность явлений. Само собой, куда ж ей, родимой, деться? Взглянул Адам на животных, уведал, то есть постиг, их суть и нарёк всем имена. Итак, Адам — второй поэт. Почему поэт? А что же такое поэзия? В переводе с греческого — это сотворение, творчество.

Истинным Поэтом является, конечно же, Господь Бог, сочинивший и сотворивший весь мир. Что же творит человек? Ведь уже готова Вселенная и всё, что её наполняет. Мне кажется, что поэт-человек, будь он музыкантом или художником, скульптором или стихотворцем, не только видит жизни секреты, но и является преподавателем сути вещей, которые отражаются в его душе — в зеркале мира. Чем бережнее обращаешься с этим хрупким инструментом, тем более точно оно передаёт «изображение». Бог как бы берёт в соавторы поэта, которому открывается особенная красота и значение каждого из творений и их взаимодействий.

Это чудесное и в то же время страшное служение — быть соавтором Поэзии Творца! Ведь если твоё зеркало криво и заляпано грязью, то грязь и преподашь, выдавая её за красоту, смешав беспорядочно все краски на палитре. Тогда ты обманщик и лжепророк. Что возвестишь ты людям? Чему научишь? Какие чувства пробудишь? И что ответишь ты потом, стоя у Престола Всевышнего?

Существование каждого поэтического опуса (читай — каждого произведения искусства), в моём скромном понимании, оправдано той пользой, которое он может принести хотя бы одному человеку. Под пользой я имею в виду спасение души. Поэт поднимает целину. Он, если хотите, пахарь человеческих сердец, куда затем семя евангельское падает.

Лично я, когда прикасаюсь к любимым произведениям искусства, уверен, что без влияния Святого Духа они быть никак не могли. Хотя почему это только я? Ведь Константин Николаевич так и поёт, что всё это происходит в миг вдохновенья. Коснулся Дух зеркала мира — оно задрожало в волнении и озарило, отразило нечто очень важное. Нет, конечно, я не считаю, что лишь красота имеет право отражаться в душе поэта. Там и маски врагов, и неправда человеческая видна.

Главное — не исказить, показать всё как есть. И рассказать, что ты, поэт, чувствуешь, глядя на красоту Божию и на грязь грехов человеческих. Так, чтобы поверили тебе. Так, чтобы ещё одна борозда на сердечной грядке пролегла.

Да, в качестве постскриптума, я вот тут как-то подумал, что, не торгуясь, променял бы авторство всех своих неловких стихов, песен, мелодий и всей своей шероховатой прозы на авторство одной-единственной песни. Эта композиция называется Brothers In Arms, а написал её Mark Knopfler, лидер британской группы Dire Straits.

Поповские кошмары

Большинству людей время от времени снятся кошмары. Как правило, это переиначенные подсознанием дневные переживания. Или бессознательное стремление к чему-то нехорошему (в силу повреждённости человеческой природы грехом), которое надёжно блокируется цензурой сознания (в силу воспитания).

— Батюшка, мне сон давеча приснился. К чему бы это? — иногда спрашивают меня люди, желая получить некое мистическое истолкование.

— Так это не ко мне, — отвечаю я, — это к Пифийскому оракулу. С другой стороны, думаю, если человек во сне увидел, что он делает нечто греховное, пусть даже, как ему кажется, он на такое не способен, стоит задуматься о том, чтобы перепроверить свою духовную жизнь, приведя её к должному состоянию.

Но я отвлёкся. Какие же кошмары могут сниться священнослужителю, который не верит в бабаек из чулана и прочих монстров? Когда мне было семь лет, я напугался увиденную во сне семихвостую кошку-оборотня. Она не спеша двигалась ко мне (идут ли слонопотамы на свист, и если идут, то ЗАЧЕМ?) с неясными намерениями. Я же, не желая вступать с неправильной кошкой в диалог, убегал от неё. Понятно, что убегал я крайне медленно, как будто двигался в густом киселе. Благодаря цензуре подсознания я проснулся прежде, чем это порождение детской фантазии меня нагнало.

Были также всякие упыри и вурдалаки (спасибо вам, русские народные сказки под редакцией Афанасьева!) и прочая нечисть. К слову сказать, иногда православным свойственно недолюбливать зарубежные сказки за их мистические сюжеты, противопоставляя им сказки русские, лишённые всякой бесовской магии. Но как раз этого-то добра в них навалом. А ещё убийств, мошенничества, воровства, причём совершённых положительными героями. Кто не верит — перечитайте, сломайте шаблон.

Но вот я вырос, получил духовное образование, стал священником. Перестали ли мне сниться кошмары? А вот и нет. Но что может напугать русского православного попа?

Я обнаружил себя в алтаре, стоящим перед жертвенником в джинсах и футболке. С клироса доносилось чтение. Шестой час. Кроме меня в алтаре не было ни души. Что? Шестой час уже??? Ведь я должен был совершить проскомидию, а на Жертвеннике пусто! Где просфоры? Где сосуды? Пономарей нет, но я успешно справляюсь и без них. Пора совершать каждение алтаря и всего храма. А подрясник-то, подрясник где? Так он же дома, постиранный, но не поглаженный! А без подрясника никак. Подризник на майку не надевают. И тут я понимаю, что вот-вот прибудет архиерей, а у меня конь не валялся. А шестой час постепенно подходит к концу…

Думаете, это было не страшно? Если так, то ошибаетесь. Такого ужаса я не испытывал даже при встрече с семихвостой кошкой. Какие уж там бабайки! Проснувшись в холодном поту, я возблагодарил Бога за данный Им механизм, прекращающий нежелательное сновидение в момент угрозы психическому здоровью человека.

А мой друг, отец Геннадий, в ночь перед рукоположением увидел себя на амвоне кафедрального собора. Архиерей сидел на специальном сиденье кафедры и ожидал кандидата для совершения над ним хиротонии — Таинства посвящения в священный сан. Подрясника на молодом выпускнике медицинской академии тоже не было. Да что там подрясника! Брюки, и те отсутствовали! Вокруг суетились иподиаконы, ведь им точно влетит от владыки за то, что в службе серьёзная заминка, но и они не могли отыскать, чем прикрыть такой неуместный для храма наряд.

«Это всё мои духовные недостатки», — понимал друг, но ничего не мог с этим поделать. Пять-шесть сотен прихожан недоумённо взирали на это бесчиние, но молчали, поглядывая на архиерея. А тот терпеливо ждал. Ужас происходящего был весьма велик. Наконец владыка махнул рукой:

— Ладно, давайте его сюда таким, какой есть.

И если бы «Божественная благодать, всегда немощное врачующая и оскудевающее восполняющая», не покрывала бы наши немощи и не очищала от грехов, то Святой Дух не пребывал бы в людях, потому что «всяк человек ложь».

Заповеди

Они очень трудны и придуманы исключительно с одной целью — максимально усложнить жизнь человека. Так, чтобы он никогда ничему не радовался. Что? Откуда я это взял? Да все это знают! Скажу больше: надёжные люди по секрету говорят, что вроде как их даже и не Бог придумал. Наверняка хитрые попы сидели и переписывали Библию раз за разом. Лишь бы нормальным людям досадить.

А то, что в притче о милосердном самарянине эти хитрованы забыли заменить немилосердного священника (помните, он же мимо прошёл того человека, которого разбойники избили до полусмерти?) на, скажем, немилосердного атеиста, так то мелочи. Всем ясно, что заповеди условны, и можно не так уж и сильно их соблюдать.

Рассудите сами: вознамерился я попасть в Царствие Христово. Нет, так неинтересно. В плавательный бассейн. Из своей квартиры. Карта ни к чему. Ведь маршрут-то изведан вдоль и поперёк. От печи до Царст… то есть до бассейна.

А заповеди — это, скажем, правила дорожного движения. И знаки ещё. Дорожные. Хотя, да кому они нужны? Захочу — и на красный свет пройду. Или проеду. И без ПДД и зебр до цели доберусь. Моя жизнь — мои правила.

Идти днём необязательно. Можно и ночью в бассейн попасть. Что значит — не круглосуточно? Бред какой-то. Без шапочки и трусов не пускают? Шовинисты, что ли? Двадцать первый век, между прочим!

 А кто сказал, что бассейн должен находиться именно за тем поворотом? А я хочу по другой дороге. Нет, не так. Я хочу, чтоб бассейн всегда был в той стороне, куда я пойду. Вчера вот на север, сегодня на юг. По большому счёту, бассейн должен сам ко мне приехать. Чего я плутать буду? Я же клиент, а клиент всегда прав.

Так нет же! Всё против меня! И бассейн-то недвижим, и куча всяких правил существует, без которых я не доберусь до него. Не собьёт машина, так ограбят. Или замёрзну по дороге. Придётся всё же трусы надеть. Да и всё остальное тоже. Закажу, что ли, такси да охрану найму. А ведь плавать уметь ещё надо…

А так ли уж нужно мне в этот басс… в это Царство Христово? Если не очень, то какой смысл брюзжать? Если не очень, то и обижаться на заповеди глупо. Они же для тех, кому нужно к Богу. Кто считает, что Бог у него в душе, тому и видимое, настоящее Царство никакое не требуется. Вполне достаточно и воображаемого. Так ведь?

Кстати, будь моя воля, милосердным в той притче оказался бы никакой не самарянин, а поп, причём русский, из Сибири. И не благочинный, не настоятель крупного храма, а простой штатный поп. Вроде меня. А то — самарянин, самарянин…

Вода

Царила сумятица. Все вокруг готовились к приезду какого-то чудака, который решил удивить местных жителей ни много ни мало — бесплатной цистерной воды. Как будто у нас своей не было. Вон же колонка стоит — через две улицы. Подумаешь, ржавая. Отстоится — становится прозрачной. А про вкус, помнится, уже высказывался один индус.

— Чего все такие оживлённые, а? — спрашивал я односельчан.

Те отмахивались, мол, отстань, молча указывая на плакат на дверях клуба.

Текст гласил, что вода аж с какого-то необитаемого канадского ледника. Заповедная зона, экология и всё такое. Если верить всему, что там было написано, чудодейственная вода разве что мёртвых не поднимала из земли. Вот и хорошо. Пущай себе лежат.

Канада... Ещё бы с ледников Исландии привезли водицу или с островов Фиджи, Модильяни меня разбери! Вода — она и есть вода. Так я и говорил всем, кто проходил мимо. Два дня подряд дежурил.

Кто-то возразил мне, что в столице за бутылку дают аж пятьдесят американских долларов. Вы слышали? Пятьдесят! Половину моей пенсии!

Ещё пару дней эта цифра не выходила из моей головы. Нет, ну конечно, я понимаю, что в городах воду продают в больших пластиковых бутылках. Но так она же человеческих денег стоит! А тут...

В общем, когда тот богатей цистерну-то пригнал, решил я этой аквавиты побольше набрать. Самая вместительная фляга стояла у меня в сарае, всяким хламом заваленная. Ну, я её на тележку — и вперёд.

А на площади народищу — не протолкнуться! Кто с бутылкой, кто с бидоном, а кто и с целой канистрой. Эдак мне не хватит. Поди, с окрестных деревень ещё понапёрлись. Ан нет — свои. Ну всё, не набрать мне золотой воды.

— Пачкуна-то пропустите, — прозвучал в толпе старушечий голос. Люди стали оглядываться, почему-то на меня, и расступаться. Тут я понял, что речь шла обо мне.

«Я те покажу пачкуна!» — хотел было возмутиться я, но благоразумно промолчал и воспользовался возможностью пройти без очереди.

На розливе стоял какой-то пройдоха. Чистенький такой, в белых перчатках, а у самого рожа толще председательской. И глаза такие наглые-наглые.

— Открывай, дед, ёмкость! — хозяйским тоном скомандовал он.

Ругаться времени не было. Разинешь рот — а воду всю и разберут. Скрипнув с досады зубами, я открыл крышку. Блестящий шланг в один миг наполнил флягу. На поверхность всплыла промасленная тряпка. Откуда ж ты взялась, окаянная? Вместе с тряпкой всплыл ещё какой-то мусор.

Пока никто не увидел, пора было делать ноги. Захлопнув крышку с помощью какого-то шалопая, я резво покатил тележку сквозь толпу.

Но вот же змейство! Фляга оказалась худой, и вода струилась сквозь ржу прямо на растрескавшуюся землю. Я припустил, что было духу. За мной предательски тянулся мокрый след. Деньги буквально утекали в дорожную пыль!

Укоряюще глянул петух, сидя на плетне. Кшу, чертяка!

Немного я довёз в тот день — от силы литров пять будет. Процедил я ту дорогущую воду, попробовал, сравнил с нашей, из колонки, а разницы-то и никакой, скажу я вам. Тот же ржавый да пыльный вкус.

Поп и гармонь

Когда я, штатный клирик кемеровского больничного храма, учился на биологическом факультете, многие недоумевали, мол, зачем попу гармонь? Но к тому времени я давно привык, что, согласно общественному мнению, попу вообще всё незачем. Окромя кропила и кадила, само собой. Одни из недоумевающих были верующими, другие — неверующими. На мои попытки возразить, что сам основоположник генетики был аббатом, никто не обращал внимания, так как люди знали наверняка, что Мендель из меня не получится.

Итак, чтоб соответствовать сложившемуся в обществе облику русского православного священнослужителя, я не должен был:

1. Учиться на РГФ (пришлось бросить из-за тяжёлой беременности супруги — ей требовался уход, как я уже говорил).

2. Получать дипломы генетика, педагога и зоолога («Не скрою, удивляют ваши увлечения», — посетовал один мой хороший знакомый. На что я туманно ответил: «Я лично бухаю, а кто-то колется»).

3. Вообще учиться в светских вузах. В принципе («От юности и от науки злы», — сказала мамина подруга, желая спасти меня от зла науки).

4. Писать прозу, стихи и песни (против был один московский игумен и кое-кто из писателей и поэтов).

5. Играть на гитаре (дозволялось лишь иеромонаху Роману, да и тот, как верно баяла одна бабушка, из-за этого ослеп).

6. Заниматься журналистикой (около года я подрабатывал внештатным сотрудником междуреченской газеты, подписываясь именем Сергея Чигракова (да простит меня лидер музыкального коллектива Чиж&C^o), чтоб не ругался благочинный отец Николай: «Ты священник или журналист?»).

7. Слушать какую-либо музыку, кроме церковной (а не всякую бесовщину вроде Пинков с Флойдами, да и Паганини, как поговаривают, тоже, скорее всего, душу диаволу продал, ну а кому ж ещё?).

8. Иметь пищевую аллергию («Аще что и смертное испиют — не вредит их!» — выговаривала мне церковная повариха, и возразить ей было нечего).

9. Пользоваться перед служением литургии противоастматическим ингалятором (два священника как-то раз на полном серьёзе отправляли меня за разрешением к духовнику, но я не пошёл, ибо мало ли что).

10. Жалеть мирных жителей Чечни (пока шла война, среди очень православных было принято желать смерти всем чеченцам, включая детей, женщин и стариков, считая, что «все они там террористы»; мои доводы в защиту жизней ни в чём не повинных людей не принимались во внимание).

11. Сомневаться в старцах людских (все, кого люди именуют старцами, автоматически получают полный духовный карт-бланш, а Православие перестаёт держаться на Соборах и апостолах, поскольку старцы намного надёжнее).

12. Добиваться законности («Вы же набожный человек! Почему вы спорите?», «Служители Церкви должны быть смиренными!»).

13. И многое-многое другое.

Тем не менее, я посещал лекции, сдавал зачёты и экзамены, получая удовольствие от учебного процесса. И приставал к научному руководителю с идеей выяснить, какой белок какого гена отвечает за непереносимость алкоголя. Аллергию на спиртное я мечтал с помощью генной инженерии щедрой рукой раздавать всем желающим. Эта достаточно редкая особенность есть у моей супруги, у которой даже небольшой глоток вина или пива вызывает сильный отёк слизистой (а на Причастие аллергии у неё нет), и мне казалось, что на эту тему можно написать дипломную работу.

Как оказалось, для такого научного изыскания следовало бы отыскать во всех крупных городах России тех добровольцев, кто проверит все больничные карты в поликлиниках на наличие аналогичных жалоб. Не говоря уже о том, что нужно собирать образцы ДНК, пересылать их в Кемерово, найти хорошего спонсора (государство-то денег не выделит) и убедить его, что сей научный проект принесёт ему сверхприбыль уже послезавтра.

Так рухнула моя мечта о массовом излечении и профилактике алкогольных аддикций.

Но гармонь гармонью, а рясу-то уж поп должен носить или как? Так и спросил у меня один коммерсант — прихожанин храма, где я служил.

Я шёл домой, и он, поравнявшись со мной, выглянул из машины и посетовал, что никак не может дождаться золотых времён, когда я начну ходить по улице в рясе и в сапогах, как ходили дореволюционные батюшки. После чего спросил, когда же это долгожданное время наступит.

В тот момент мне захотелось сказать, что дореволюционный купец носил окладистую бороду, кафтан с жилеткой и ездил на очень даже лошадной повозке, но удалось сдержаться. Вместо этого я обозначил вполне реальные сроки золотых времён:

— А вот когда вы начнёте десятину платить с доходов, тогда у меня будут деньги на специальную уличную рясу.

Купец пожелал мне доброго здоровья, поднял стекло, хлестнул вожжами сто двадцать лошадей и уехал.

Анестезия

Мы не привыкли терпеть страдания. Чуть что — таблетка, укол, сигарета, стакан водки, телевизор, петля. Что-нибудь. Лишь бы не терпеть. Только б не лицом к лицу со своей болью. Закрыть гроб, не видеть лица покойника. Уволиться, срочно. Уехать. Чтоб не видеть тех, кто ранил, огорчил. Развестись. Сдать проблему в детдом, а дядьку-инвалида в психоинтернат. Вообще запретить инвалидов. Заболел неизлечимо — усыпить. Как собачку.

Кино? Мне — чтоб не думать. Цветные картинки подавайте. Чтоб полегче, без этой вашей чернухи, без драмы. Музыка? Попроще, чтоб текст понятный, позитивный, мелодия чтоб сразу запоминалась. Декаданс под цензуру! Криминальную хронику, кстати, тоже. Попам и врачам раздать розовую униформу. Чёрный — цвет траура, белый — больниц. Так это же напоминание о страданиях! Прочь с глаз!

Главное — обезболить, обесчувствить. Чувства ранят? Прозиум в студию! Тот, что из антиутопии «Эквилибриум». Любовь подразумевает жертвенность? Препарировать, ампутировать, изъять навсегда. Долой трудности, долой печаль, терпение — анахронизм.

«Сегодня подвиг блокадного Ленинграда невозможен, — сказал мне однокурсник Эдуард, — сразу начнём есть друг друга».

Конечно. А куда деваться? Ведь реклама взывает: «Ты сам не свой, когда голоден!» Срочно перекуси! Бьют — беги. Бьют не тебя — ещё быстрее беги, пока за тебя не взялись. За слёзы выдавать больничный лист. Приуныл — на пенсию. Мудрость в старости? Неоткуда. Да и незачем. Кефир, клистир и тёплый кашемир. А если что — всегда под рукой анестетик.

Живём-то в эпоху анестезии.

Поповские недуги

Они существуют, их очень много.

Кто-то из попов, например, не любит исповедовать. Ведь некоторые прихожане привыкли просто перечислять грехи. Без попыток что-либо исправлять в своей жизни. Другие каются «делом, словом, помышлением». Стоит только спросить: каким делом, что за слово и что за помышление такое — и человек может впасть в ступор. Иной скажет, что всеми грехами грешен. Мой друг на это обычно отвечает:

— Ой, тогда Вам нельзя причащаться.

— Как это? Почему?

— Ну, Вы же от Христа отрекались, людей убивали.

— Я? Да Вы что?

— Ну, Вы же только что сказали, что всеми грехами согрешили.

С другой стороны, если совсем не слушать, в чём люди каются, можно вообще забот не знать. Знай только накрывай епитрахилью. Пусть другие попы разбираются, если им надо. А моя хата с краю. Бывает и такое, к сожалению.

Кто-то не любит венчать. Приходят, мол, нехристи. Не знают, куда встать, когда крестное знамение на себя наложить. Да и всё одно — аборты будут делать, изменять друг другу, а потом разведутся. А архиерей потом спросит: «А кто венчал? Ах, отец такой-то? А ну-ка, иди сюда». Повенчайте кто-нибудь за меня, а?

Кто-то терпеть не может отпевать. Скорбь, слёзы. Как всегда, над гробом истерика будет. Зеркала занавешены зачем-то, на столе языческий стакан с водой и хлебом, под гробом топор лежит или замок, на поминках водку пить будут, ругаться из-за наследства. Да и запах нехороший опять же.

Кто-то избегает бесед с прихожанами. Ведь это отнимает время, силы, нервы. Да и вопросы зачастую сложные попадаются. Надо много читать, следить за церковными (да и светскими) событиями, знать синодальные документы.

Кто-то не любит проповедовать. Ну не знает он своей паствы, не интересуется их духовным состоянием. Нечего ему сказать нелюбимым своим пасынкам и падчерицам. Ведь даже неучёные батюшки радеют о воспитании своих чад, хоть и говорят с амвона порой косноязычно.

Всякие недостатки встречаются в среде духовенства. Ведь они такие же люди. Воспитывали их, мои дорогие читатели, ваши соседи. Ходили будущие пастыри в те же школы. Читали те же книги. А многие из них оканчивали те же вузы. И недостатки у попов и мирян бывают одинаковые в силу того, что все мы слеплены из одного и того же теста. Да и миром мазаны мы во время крещения тоже одним и тем же.

Галина, моя хорошая знакомая (слово «подруга», к сожалению, имеет обыкновение расцениваться в неправильном ключе), попросив подписать ей подаренную мной книгу «Ворваться в рай», сказала:

— Укажи там, что мы с тобой друзья, а то никто не верит, что у врача может быть друг священник.

— Конечно, не верят, — ответил я, — ведь попы сюда прилетают с Марса. Ну разве что тебе придётся сказать, что ты залетала туда по делам и мы там случайно пересеклись.

Но вернёмся к поповским недостаткам. Даже если что-то и не любит делать священник, всё равно это его работа, его призвание. Его жертва перед Богом, которую он обязан принести. Избегать своих обязанностей — грех. Списывать своё нерадение на чужие немощи — нехорошо. Потрудись, пастырь, над собой, и узнаешь, как вынимать чужие соринки. А вынимать надо. На то ты и поставлен Богом — учить, исправлять и вести за собой. А прежде ты сам должен внимательно смотреть, идёшь ли за Христом или в какую-то другую сторону.

В противном же случае, как однажды метко сказал мой друг протодиакон Павел:

— Если батюшка тяготится своим служением, может, ему профессию сменить?

Сам-то я понемногу страдаю всеми перечисленными тут поповскими недугами. Понемногу, оттого со стороны это бывает незаметно. Но мысль о смене своего служения на какое-то другое, слава Богу, всё ещё приводит меня в ужас. Не представляю себе, чем бы я занимался, окажись вдруг лишённым сана.

Однажды епископ Владимир (Агибалов), будучи ещё ключарём Знаменского собора города Кемерово, сказал мне в частной беседе, что не представляет себя вне священного сана:

— Без креста я — никто.

Меня его слова очень поразили, ведь я знал, что у него помимо богословского образования за плечами был исторический факультет госуниверситета. С тех пор я всегда повторяю, оплакивая свои грехи и духовные немощи:

«Помоги мне, Боже, удержаться в сане! Ведь я без креста — никто».

Зависть

Ей завидовали все соседи. А также родственники и друзья соседей. То было немудрено — у неё был красавец муж. Высокий, статный голубоглазый блондин с нордическим характером. А сама она была маленькая, невзрачная, хотя и веселушка.

— Не фигура, а фигуля, — говорила одна соседка.

С ней соглашались. Контраст семейной пары слишком уж резал глаза. Мозолил. Мешал спокойно жить.

— Как есть колдовка, — качала головой другая соседка, — такого мужика только присушить могла!

— И пронырливая ещё, — вставляла её подружка. — Вон какой огород у ей, ровненький, чистенький, а из земли-то всё так и прёт!

Огород действительно был образцовым. Его можно было снимать в глянце. Ни сорняка, ни лишней травинки. Понятия «неурожай», похоже, в этой семье не ведали.

— Вот охота же ей буквой «Г» целыми днями в огороде стоять! — ругались прочие.

— Почему одним и муж красивый, и урожай, и счастья полон дом, а другим — ничего? — гадали все вокруг. И печалились, так как хитрить и колдовать не умели. Да и не пронырлив был никто из них.

Однажды её муж ушёл к другой.

— Прозрел, — заговорили соседи, их близкие и дальние, — нашёл себе не дурнушку, всем же понятно было, что не пара она ему.

И все вокруг понимали, конечно же. А нечего хитрить, колдовать и пронырой быть.

Стала она тихой и молчаливой. Потом пошла как-то в баню мыться, да и умерла там. А огород её вскоре бурьяном порос. На радость соседям.

Скверный поп

Жил да был на свете скверный поп. Скверным его называли вовсе не за прогулки в скверах, а за то, что у него был вредный характер.

Вот, к примеру, позовут его больного причастить, а больной, желая оправдаться в нежелании вести духовную жизнь, возьми да и скажи, мол, знаю такого-то маститого митрофорного. Так ведь скверный поп на то непременно заметит, что такого-то маститого митрофорного знают все без исключения, а вот ежели такой-то маститый митрофорный сам знал бы больного, так, без всяких сомнений, сам возжелал бы его причастить.

Ещё он любил задавать желающим принять Святое Крещение каверзные вопросы, чем немало смущал даже своих собратьев.

— Веруете ли Вы в Бога? — пытал он как-то человека, прежде чем окрестить его.

— Ну, в абстрактного, — не растерялся мужчина.

Скверный же поп заявил, что поскольку он не знаком ни с одним абстрактным человеком, то и абстрактного Бога представить не в силах. И тут же неожиданно стал читать Символ веры, спрашивая после каждой строчки, в этого ли Бога верует ищущий просвещения. А получив отрицательный ответ, не постеснялся в Таинстве отказать.

Ну а если испытуемый отвечал, что в Бога он верует, скверный поп начинал от крещения отговаривать.

— Да зачем это Вам? — спрашивал он. — Неужели Вы хотите соблюдать посты, ежедневно молиться, читать Библию, ходить каждую неделю в храм и соблюдать заповеди? Неужто Вы готовы отказывать себе в том, чтобы выругаться матом, украсть что-то с работы, сходить налево разок-другой? Стоит ли крещение того, чтобы ломать себя, прощая врагов и смиряя свою гордость?

И был весьма доволен, если человек, напуганный средневековостью требований, решал, что креститься пока не готов.

Впрочем, то были ещё цветочки. Кающимся в абортах этот поп предлагал рассмотреть вариант возвращения в тот день на сатанинской машине времени:

— Вы тогда сохранили бы жизнь ребёнку или всё равно убили его?

— Что, всем пятнадцати? Всех рожать, что ли? — однажды попыталась образумить его пожилая женщина.

Тщетно, конечно. Скверный поп отказался даже молитву разрешительную прочитать!

Вот какой он был. На отчитку благословлял лишь тех, кто хрюкал да мяукал у Чаши, не в силах причаститься (то есть никого из горевших желанием пройти обряд экзорцизма, как вы понимаете). С подозрением относился к старцам и пророчествам о последних днях. Не верил в исцеляющую силу молока и мяса во время постов, проповедуя медицину даже в случаях изжоги. Не одобрял новых икон, больше надеясь в этих делах на архиерея, нежели на благодать.

А однажды дошёл до того, что не благословил бабушке лечиться подмором пчёл, сославшись на то, что он, видите ли, в пчёлах не разбирается. Ну ладно бы, запретил. Успокоить мог христианскую совесть. Так нет же! Ответил, что ни запрета, ни одобрения дать не может. Запутал бабушку, одним словом.

Но, несмотря на это, скверного попа любили постоянные прихожане:

— Молодой ещё, горячий, многого не знает, — защищали они его перед обиженными. Так и выезжал тот поп на людской доброте и снисхождении.

О помощи Божьей

Мы часто просим Бога о помощи. Дай нам то, помоги в этом, исправь наши ошибки, сделай так, чтоб круги от того камня, что я бросил в пруд, были квадратными. А тот мой плевок, что сейчас на лице у другого человека, преврати в нечто приятное, ведь я собираюсь у него денег занять. А тот факт, что я усердно пил водочку, пусть ничего не значит для моей печенки. Что? Какой ещё цирроз? За что?!

Господь милосерден. Он всё простит. Он просто должен мне всё простить. Обязан дать всё, о чём бы я ни попросил. А иначе какой Он Бог? Ведь Он когда-то очень сильно задолжал мне. И теперь я жду от Него расплаты. Приди, Господи, исправь всю мою жизнь. Но только так, чтобы я не менял своей траектории движения в ад. Сделай так, чтоб я продолжал делать всё, что мне нравится, а моя жизнь при этом считалась бы исправленной. Думаете, я утрирую? Ничуть. Именно так мы и «предстоим» перед Богом. Капризно и требовательно. А то и вовсе истерично. Но как ни крути, а без Божьей помощи не обойтись.

Тогда, прося у Бога помощи, стоит рассудить: а готов ли я повести себя правильно в момент Божественного вмешательства в мою жизнь? Хватит ли у меня доверия к Богу? Ведь у меня есть свой собственный план своей жизни, который частенько расходится с тем, что приготовил мне Господь. Я веду себя перед Богом точно так же, как порой ведут себя неблагодарные дети перед родителями. И всё-то им кажется, что их недолюбили. И всё-то они знают о жизни лучше папы и мамы. И всё-то горьки те пилюли, что они получают в дни болезни. А про уколы и вовсе умолчу, ведь нет ничего хуже их. И школа плоха, и домашние обязанности тяжелы. Ропщут дети, обижаются, ленятся и не доверяют ни отцу, ни матери.

И вот я стою перед Богом и говорю:

— Дай мне смирения.

Но, лишь стоило Богу предоставить в моё распоряжение хорошую возможность смириться, как я снова говорю Ему:

— За что, Господи, меня так обидели в маршрутке?

Будь я Богом, я бы сказал, глядя на меня:

— Ну что за дурак?

Но почему-то Бог продолжает меня терпеть. И любить.

Вместо послесловия

Вот и закончилась книга. И вспомнил я, как однажды некоторые люди сказали мне:

— Вот, мы прочитали твои рассказы, прочитали стихи и не нашли в них ничего, что было бы против канонов или догматов Святой Православной Церкви. Это очень хорошо.

А я от такой похвалы расстроился. Но не потому, что мои читатели искали в моём творчестве подвох, а потому, что во время поисков они не получили удовольствия от чтения. Очень надеюсь, мои дорогие читатели, что вам не было со мной скучно. Даже тем, кто ожидал прочесть в этой книге нечто большее, чем все мои наивные глупости. Но, так или иначе, я прошу ваших о себе молитв! Храни вас Бог!

[1] «Один проблеск, одна цель, одна истинная религия» (англ.).