КОГДА БЬЁТ СЕРЕБРЯНЫЙ КОЛОКОЛ

В это лето Стасюку было чему радоваться: учебный год дал хорошие результаты, фабрика досрочно выполнила полугодовой план, основные весенние полевые работы были закончены. Колония усиленно готовилась к большому походу по следам Чапаевской дивизии.

И вдруг - война!

Первый день войны прошел в великом волнении. Сейчас, когда темнота окутала землю, Петр Филиппович одиноко сидел у себя в кабинете. Тыльной стороной ладони он несколько раз провел по глазам, точно отгоняя тяжелые думы. Перед ним лежал открытый томик Лермонтова.

Глаза машинально бегали по строчкам:

Садится солнце за горой,

Туман дымится над болотом,

И вот, дорогой столбовой,

Летят, склонившись над лукой,

Два всадника лихим полетом.

Один - высок и худощав,

Кобылу серую собрав,

То горячий нетерпеливо,

То сдержит вдруг одной рукой.

Мал и широк в плечах другой:

Храпя, мотает длинной гривой

Под ним саврасый скакунок -

Степей башкирских сын счастливый

Думы текли неспокойно. Они сменяли одна другую, не спрашивая человека. Как и многие миллионы граждан советской России, Петр Филиппович в этот день не раз задавал себе один и тот же вопрос: «Что я теперь должен делать?»

В час больших испытаний человек не может, не должен удовлетворяться своей обыденной работой, которой занимался изо дня в день. Хотелось совершить что-то возвышенное, великое, необыкновенное. Стасюк, сжимая руками виски, неожиданно вскочил и начал ходить по комнате большими шагами, заставляя умную овчарку подозрительно следить за собой.

Когда угасла заря, серебряный подголосок зазвенел тонкими переливами, и звон этот поднялся над колонией, пробежал над рекой, задержался над лесом и тихим эхом вернулся обратно. Казалось, что дежурный нехотя провожает этот чудесный и тревожный вечер июня.

Удары были редки, медленны и отчетливы.

Петр Филиппович остановился среди комнаты и прошептал: «Что мне делать? Заключать ли договор на вторую половину года на изготовление шифоньерок, заказать ли новые дисковые пилы, начинать ли строительство нового корпуса? Или послать все это к чорту и добиваться срочной отправки на фронт? Здоровый человек, отлично знающий военную службу, не может оставаться здесь, у себя: личный пример - решающее условие для воспитания нового человека. Как же пойдет на фронт молодежь, если я сам останусь в глубоком тылу? Как мало мне будет веры!»

Дверь окрылась второй раз. Комсорг Дмитриев, дежурный по колонии, кашлянул. Петр Филиппович, облокотившись на подоконник и задумавшись, не заметил его. Тогда парень, переступив порог, громко и решительно сказал:

- Разрешите доложить?

Петр Филиппович удивленно оглянулся, хладнокровно сказал:

- Да. Пожалуйста.

Дмитриев не увидел следов волнения на спокойном лице начальника, оно было по-обычному сурово, немного более бледно. Откашлявшись, он отдал честь по-военному и быстро доложил:

- Товарищ начальник уфимской колонии! Во вверенной вам колонии происшествий нет. Самоволок и больных нет. Проверки провели во всех корпусах. Доклады дежурных принял лично.

Петр Филиппович спросил:

- Все?

- Да!

- Вольно, можете идти.

Дмитриев продолжал стоять. Начальник с недоумением взглянул на него:

- Разрешите по личному вопросу?

Дмитриев после волнений этого дня пришел к одному, как ему казалось, правильному выводу: он должен быть там, где труднее, где свою верность Родине, право на ее любовь надо оправдать кровью и жизнью, самой высокой ставкой человека.

Петр Филиппович прочел эти мысли в глазах комсомольского вожака и спросил:

- А до завтра можно отложить личное дело?

- Да, - неохотно согласился Дмитриев.

Петр Филиппович перешел на официальный тон:

- Выходит, никаких происшествий нет?

Дмитриев был озадачен этим вопросом: «Неужели не усмотрел чего?»

- Так точно, - ответил он нерешительно.

И не тон дежурного, а внезапно появившееся решение что-то изменить в обычном течении жизни заставило Стасюка сказать:

- Сделаем обход. Будете сопровождать меня!

- Есть сопровождать!

Они вышли. Непроницаемая летняя ночь окутала колонию. Массивные здания бывшего монастыря в темноте напоминали нагромождение прибрежных скал, окутанных туманом. В неизмеримо высокой дали сверкали яркие звезды. Угрюмо молчал старый дуб, живой свидетель жизни многих поколений. Молчали и птицы. Соловей в эту ночь, казалось, тоже не решался нарушить торжественную тишину. И ветер, вечно равнодушный странник, никого не тревожил, не шумел, выжидая...

Старшие колонисты, дежурившие в эту ночь, были удивлены приходом начальника в неурочное время и докладывали тихо, как бы боясь разбудить первую военную ночь:

- Товарищ начальник, корпус отдыхает!

- Товарищ начальник, все спокойно!

- Товарищ начальник, происшествий нет!

В одном из корпусов дежурный Володя Еремеев, не скрывая довольной улыбки, докладывал Петру Филипповичу, зная, что на его участке полный порядок, уж он, комсомолец, не подведет. Петр Филиппович невольно поддался чувству особой торжественности, тому чувству, что наполняло колонистов в этот день. Он только сказал:

- Будьте внимательны.

В первом корпусе он задержался. Ему послышался разговор в темных спальнях, он прошел по коридору. Его сопровождали Дмитриев и дежурный по корпусу Митька Рыжий. Митька шел, громко стуча ботинками. Петр Филиппович недовольно поморщился:

- Нельзя ли, дежурный, потише?

Митька, словно не слыша замечания начальника, нарочно стучал ботинками, точно желая разбудить колонистов... Приоткрывая двери спален, он предупредительно включал свет и громко говорил:

- Видите, спят. Восьмой сон сменяют, товарищ начальник.

Ребята дружно храпели.

Стасюку не понравилось поведение Рыжего и он предупредил Дмитриева:

- Обратите особое внимание на первый корпус. Глядите в оба, спрос будет с вас...

Они расстались. Петр Филиппович пошел к себе, а - Дмитриев продолжал обход, проверяя все объекты, цеха, здания.

Придя в свою холостяцкую, строго и чисто прибранную комнату, Петр Филиппович снова начал читать.

Подозрения начальника были не напрасны: глухой ночью в первом корпусе происходили странные события.

СОБРАНИЕ БЕЗ ПРЕЗИДИУМА

Проводив начальство, Митька Рыжий долго прислушивался. В каждом шорохе ему чудилась опасность. Потом, вскинув голову и подмигнув кому-то, недобро улыбнулся. Проворно вбежав на второй этаж, он открыл двери спальни № 5 и прохрипел в темноту:

- Подъем, карапузики!

Комната перестала храпеть, ребята поднимались, кто-то кого-то будил, тихонько, через определенный промежуток времени, постукивали карандашом в стену.

В дверь вошло еще несколько темных фигур.

Странную картину представляла комната в этот поздний час. Колонисты сидели в верхней одежде на белых простынях, некоторые валялись на кроватях, подложив руки под головы. Митька говорил полушопотом:

- Рискнем, карапузики? Самый раз! Все подготовлено, проскользнем.

Так началось собрание без президиума и обычных формальностей. Протокола не писали, регламента не устанавливали.

- Лучшего времени не закажешь, - бросил в темноту Митька, один из вожаков этого сборища. - Начальничек только что был, я выпроводил его, полный порядочек. Училкам и воспетам не до нас, война им перепутала все думки. До утра никто не опомнится. Ясно говорю, карапузики? О том, что к чему, скажет Нос.

- Все здесь? - спросил из угла высокий неустановившийся тенорок. - Я больше не хочу мерзнуть в этой дыре. Подадимся в теплые края. Пусть на Урале мерзнут те, кому охота. Хватит с нас. Тянуть нам не на руку. Помните, в апреле помешал ледоход?

Митька грубо перебил его:

- Не тяни резинку!

Нос перевел дух:

- В мае чуть Матвеев не влопался. Ребята, надо отрываться! Право. К утру дойдем до Юматово, там подъем, устроимся на проходящий поезд...

Рыжий снова грубо крикнул:

- Не тяни!

Нос уже скороговоркой продолжал:

- Седой, Ротик, Прожектор пойдут первыми. Солнышко со мной. Рыжий и Матрос идут последними. Полундра и его группа догонят нас у воды. Все!

- Ну, карапузики, все дошло? - прозвучал в темноте вопрос Митьки.

Комната молчала. Если бы это сборище было вчера, все было бы по-иному. Не было бы этих речей, по приобретенной привычке все начали бы быстро действовать. Однако сегодня ребята молчали, точно ожидая чего-то. К выступлению Молотова по радио и в этой далекой от фронта колонии не остались равнодушными. Эта речь посеяла бурю в мальчишеских сердцах. Сироты и беспризорники, о которых так заботилась отчизна, не могли оставаться равнодушными к войне.

Кто-то подал голос, кажется, это был Ротик:

- Нам бы сейчас на фронт податься!

Сразу несколько голосов перебило его:

- А кто нас пустит туда?

- Что там будем делать?

Митька Рыжий торопил.

Александр Матросов, один из вдохновителей и организаторов этого побега, лежал на койке. Что с ним случилось? Почему он не подает голоса? Разве не он разработал подробный план побега? Разве не он нашел заброшенный подземный ход, когда-то служивший монахам? Кто прикрывал колонистов, устраняющих завалы? Кто назначил и настаивал на этом сроке побега-22 июня в ночь на понедельник?

Матросов поднялся. Он решительно отбросил одеяло, громко стуча ботинками, подошел к окну, через которое пробивался слабый свет. Он еще не успел разобраться в своих мыслях, чувствах, однако молчать не мог:

- Ребята, - проговорил он с трудом, кашляя и волнуясь. - Как хотите, меня не считайте с собой. Выхожу из игры.

Комната ахнула, заворчала, насторожилась. Митька метнулся в его сторону:

- Бузить задумал? А?

Чем больше угрожал Митька, тем спокойнее был Матросов:

- Я слышал Молотова. Немцы напали на нас. Немцы! А мы бежать? Не могу.

- Я же говорю: надо сейчас на фронт бежать! - крикнул Ротик.

Его голос потонул в общем шуме. Спор прекратился так же неожиданно, как и начался. Митька угрожающе произнес:

- Матрос! Сорвать задумал? Начальству продался?

Все умолкли. Тревожно забились сердца.

- Дезертиром не хочу быть, - спокойно проговорил Саша.

У окна блеснуло лезвие ножа. Все возбужденно поднялись на ноги. Рыжий понимал, что стон Матросова предрешит успех плана: никто не останется в комнате, где совершилось преступление. Но Митька не успел нанести удар. Сильный толчок по локтю выбил из его рук нож. В следующую минуту Митька полетел к двери, задев плечом за спинку кровати. Это сделал незаметно вошедший в комнату Рашит, который следил за развертыванием событий. Он знал, что только поймав ребят на месте преступления, можно было крепко взять их в руки.

Саша не оглянулся на спасителя и громко крикнул:

- Пусть поднимают руки те, кто не хочет бежать!

При зажженой спичке было видно: все дружно голосовали против побега.

Митька одиноко стоял у дверей, облизывая кровь, бежавшую с губ. Рашит отличался точностью удара: бокс научил его бить без промаха. С этой минуты Рашит по-настоящему вошел в роль командира:

- Рыжий! Марш вниз. Тебя там ждет Косой. Остальным по местам. Раздеться. И, разъярившись, крикнул: - Я вам это припомню!

После ухода Рашита комната замолчала. Саша не мог уснуть, ворочался с боку на бок, в душе образовалась какая-то пустота. Он и сам не понимал причины этого.

Серебряный колокол ударил один раз, потом второй и третий. Саша понял: он стыдился себя и своего поступка - организации побега. Имя этому поступку - черная неблагодарность.

Саша вспомнил всех, кто поставил его на ноги: Ольгу Васильевну, изо дня в день помогавшую ему учиться, Рашита, только что спасшего ему жизнь. С волнением вспомнил он Дмитриева, который так старался научить его работать на фрезерном станке.

Саша уважал Петра Филипповича. Разве он не мог расправиться с Матросовым за каждый проступок так, как считал это нужным. А вместо этого он упорно воспитывал в нем человека: сурово и ласково, гневно и заботливо. Как показаться теперь им на глаза? Внезапно решившись, он начал быстро одеваться.

Чистый звон серебряного колокола повторился раз, потом еще и еще. Перед глазами Петра Филипповича лежала открытая книга. Он шептал слова любимого поэта: «Уж в горах солнце исчезает, в долинах всюду мертвый сон...».

Петр Филиппович закрыл зеленый томик и встал. Он устало начал раздеваться. Кто-то осторожно постучал в стекло. Овчарка заворчала, подняв морду.

Петр Филиппович накинул шинель и вышел. На крыльце стоял Матросов.

- Почему так поздно? Заболел? - спросил начальник.

Саша покачал головой.

- Нет!

- Так что же меня перед утром беспокоишь? Кто разрешил? - рассердился Петр Филиппович. - Дежурный знает о твоей отлучке из корпуса?

- У меня дело, - упрямо сказал Саша.

- Дело можно отложить до завтра!

- Вы должны меня выслушать! - и в голосе подростка прозвучала незнакомая нотка.

Петр Филиппович с удивлением и интересом посмотрел на юношу.

Рассказывай!

Саша проглотил комок, подкатившийся к горлу, тихо начал:

- Моего отца убили на Балтике. Он не любил моря, - вспомнив далекий порт и разговор о деде, про говорил Саша. - Сейчас снова идут на нас. Я услышал сегодня про войну, и...- у Саши задрожал голос. - Я не могу скрывать от вас. Мы тогда были в подземелье, готовили подкоп, чтобы бежать...

Петр Филиппович крепко схватил Сашу за локоть:

- Говори быстрее, - сказал он, стиснув зубы. Торопись! Где подкоп, где?.. Показывай скорее...

Саша устало произнес:

- Уже не надо торопиться. Мы постановили: не бежать. Разве сейчас можно бежать?

Петр Филиппович порывисто обнял мальчика, поцеловал и горячо сказал:

- Спасибо!

Саша радостно взглянул на него.

- Только не подумайте, что я пришел фискалить. Я от радости, что не убежали...

ДРУЗЬЯ

Утром Саша стоял у окошечка, выдавая для слесарного цеха инструменты. Он был необычно криклив и придирчив. Косой, его первый цеховой учитель, недоуменно спрашивал у ребят:

- Что с ним случилось?

- С Матросовым случилось то же самое, что и со всеми нами после 22 июня, - добродушно улыбаясь, говорил Рашит.

Он был рад за друга.

В первые же дни войны Саша резко изменился: он добросовестно работал на фабрике, усердно занимался в школе. Записался в кружок самодеятельности и с Андреем готовился исполнить чечетку и танец моряков. В кружке бокса Саша начал с того, что брал уроки по тренировке пальцев. Многим казалось, что эта перемена пришла сразу. Митька Рыжий говорил сквозь зубы:

- Э, Матрос, выслуживается. Сразу я увидел, что за гусь!

Даже Лидии Михайловне, опытному педагогу, казалось, что перемена в характере Матросова произошла внезапно:

- Неужели война так изменила наших ребят? - спрашивала она Ольгу Васильевну, когда они ночью возвращались в город, чтобы отдохнуть хотя бы до шести часов утра. - А если бы не война, ребята так и остались бы трудными. Выходит, война, с одной стороны, великий воспитатель?

Ольга Васильевна соглашалась с ней только наполовину:

- Война - внешний удар по сознанию. А в перевоспитании «трудных» несомненно сказалась и наша творческая работа, вся наша система. Прекрасное ведь воспитывается годами, постепенно, и лишь внезапно вспыхивает ярким огнем. А у ребят это прекрасное проявитесь сейчас перед великим испытанием.

В июльский жаркий день Рашит, Саша, Митька Рыжий и Директор отдыхали под старым дубом. Митька больше молчал, зато Директор безумолку говорил о делах портновской мастерской, где он теперь работал. Саша читал книгу о Спартаке, Рашит просто лежал на траве, любуясь небом, могучим стволом дуба, слушая шелест листвы и считая кукованье кукушки: сколько еще придется прожить?

Внезапно, заглушая все звуки, заговорил репродуктор. Радио несло в эфир слова товарища Сталина. Юноши вскочили.

- ...Чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей...

Прослушав речь, Рыжий и Директор сосредоточенно замолчали.

- Пошли в радиоузел, - предложил Директор.

Его поддержал Рыжий. Они усиленно приглашали с собой Матросова, но он отказался. Рашит спросил с улыбкой, когда те двое убежали:

- Что ж не пошел с ними?

Саша ответил:

- Мне здесь лучше. Знаешь, мне хочется поговорить с тобой.

- О чем?

Саша в упор взглянул на друга и, чуть побледнев, произнес:

- Знаешь, Рашит, я теперь нашел свое место. Я обязательно попаду на фронт. Ручаюсь, не будь я Матросом! Я буду защищать Родину, не жалея сил, если нужна будет моя жизнь, я отдаем ее. Поверь, это будет так, Рашит!

Рашит вздрогнул, таким тоном было это сказано.

Они долго сидели под дубом, делясь самыми сокровенными мыслями, мечтами.

- Рашит, ведь мы никогда не забудем 3 июля! - вдруг обернулся Матросов к своему другу.

Рашит задумчиво подтвердил:

- Никогда мы не забудем 3 июля!

- Как легко на душе, когда чувствуешь, что наши думы совпадают, что у нас одни мечты...

С каждым днем крепла дружба Рашита и Саши.

Саша любил играть на гитаре, Рашит - петь. Саша не понимал его песен, и мотивы были незнакомы. Длинные и грустные, словно ветер поет печально, поет и жалуется. А как хорошо думается под такую песню! Песня будила тихую, теплую грусть.

Рашит внезапно замолчал, потом быстро проговорил:

- А теперь споем Карабай. Я буду говорить слова, а ты играй!

И быстро, быстро побежали юркие, смешные слова, ноги сами просились в круг под этот веселый мотив. Саша пробовал аккомпанировать, но ничего не вышло. Тогда Рашит попросил:

- Ты один играй. Гитара мне напоминает шум дождевых капель ненастной осенью...

Саша, быстро перебирая пальцами, исполнил «Шотландскую застольную» Бетховена. Потом он запел. Рашит с просветленным лицом слушал незнакомую песню.

Осторожно отложив гитару, Саша сказал:

- Знаешь, Рашит, о чем я подумал?

- Что на свете песни разные, а смысл один...

- Нет.

- О чем же?

Юноша мечтательно проговорил

- Я думал о вечности.

- Помню мой дед говорил, что вечная жизнь там, - Рашит поднял смеющееся лицо к небу.

- Честное слово, тебе хочется шутить!

- Разве можно говорить серьезно о вечности?

- Можно, - упрямо проговорил Саша. -Знаешь, что бы я сделал? Я бы рыл новые каналы через пустыни, сажал бы березовые леса, - люблю березу, строил красивые города из стекла, чтобы было больше света...

К ним шел Дмитриев. Он держал в руках какую-то бумагу. Увидев его, юноши встали. Дмитриев торопливо, с нервной дрожью в голосе обратился к Рашиту.

- Всюду тебя искал, Габдурахманов, людей посылал за тобой. Что ж лежишь на траве, когда дело такое?

Рашит удивился:

- Я же ничего не знаю. Что случилось?

Сергей вскользь взглянул на Матросова и быстро сказал:

- Собираем комсомольцев. Получена телеграмма. Вот почитай!

Рашит взял в руки телеграмму и прочитал: «Фронт испытывает острую нужду боеприпасах тчк Отгрузка их задерживается отсутствием спецукупорки тчк Мобилизуйте все возможности отгрузки течение пяти дней шесть вагонов укупорки».

- Ясно! Всем комсомольцам необходимо считать себя мобилизованными, - продолжал Сергей.

- Есть считать себя мобилизованным, - ответил Рашит.

- Пошли.

Тогда Матросов обидчиво произнес:

- Почему одни комсомольцы? Почему нам, мне нельзя? Я тоже хочу работать для фронта. Если даже вы против...

Дмитриев улыбнулся:

- Кто сказал, что мы против?

- Пойдем с нами, Матрос. - нежно обнял товарища за плечи Рашит.

ПЯТЬ СУТОК

Матросов сидел на ящике. Его окликнул сосед - Косой. Саша повернулся и нечаянно ударил молотком по пальцу левой руки. На пальце выступила кровь. Косой с сожалением сказал:

- О! Кровь. Ты что же так торопишься. Когда разговариваешь, надо останавливаться. Беги сейчас в медпункт, перевяжут палец.

Саша отказался. Он перевязал палец носовым платком и, пересиливая боль, продолжал забивать гвозди.

Все восемьдесят человек делали ящики для, снарядов, которые и назывались спецукупоркой. Перед Сашей, как и перед другими ребятами, лежали бруски длиной в 80 сантиметров и поперечины длиной в 40 сантиметров. Саша скреплял их гвоздями. То же самое делалось во всех цехах и даже во дворе. В цехах нехватало места.

Саша, откинув левой рукой назад падающие на лоб волосы, ударял молотком по шляпке гвоздя, пытаясь одним ударом забить гвоздь. Он торопился. Он видел, что около Косого росла пирамида готовых ящиков. Такие же пирамиды стояли и там, где работали Ибрагимов, Салимов, Прожектор.

Неподалеку остановились Петр Филиппович и Сергей Дмитриев. Начальник проверял качество работы, делал короткие замечания работающим. Оставшись довольным работой Косого, Петр Филиппович сказал:

- Пять суток, указанных в телеграмме, мы должны понимать не как срок отгрузки, а как срок доставки. Отнимите трое суток, в вашем распоряжении остается двое суток.

- Понятно! - отрапортовал Дмитриев.

- Поэтому, - продолжал Стасюк, - снимите эту смену, они, кажется, десятый час работают? Поставьте новых людей.

- Есть! - отрапортовал Дмитриев, и тут же крикнул, чтобы слышали все работающие: - Смена кончилась. Сдавайте инструмент. Идите отдыхать.

Саша поднял голову, перед ним стоял Митька Рыжий.

- Ну, уступай молоток, - прохрипел он.

Саша продолжал работать.

- Тебе говорят или кому другому, - недовольно продолжал Митька. - Дай сюда!

Саша продолжал стучать молотком, точно не с ним разговаривали, точно не к нему обращались. Митька Рыжий крикнул:

- Дмитриев, тут до работы не допускают!

К спорящим подошли Петр Филиппович с Сережей.

- Сколько сделал? - спросил Петр Филиппович

Матросов живо поднялся:

- Не считал, товарищ начальник.

- Давай посчитаем вместе...

Насчитали двенадцать ящиков.

- Один сделал?

На вопрос начальника ответил Дмитриев:

- Один.

- Хватит на сегодня тебе. За отличную работу объявляю благодарность, иди отдыхать, - громко сказал Петр Филиппович.

Матросов молчал. Потом с дрожью в голосе спросил:

- Мне нельзя остаться до конца?

- Нет.

Петр Филиппович, подущав, предложил:

- После ужина, если захочешь, будешь помогать грузить машину.

- Есть помогать!

Пошел дождь. Крупный, быстрый. Минут за десять образовались бурлящие ручейки, рябые озерки.

Матросов, выйдя из столовой, был невольным свидетелем спора между Дмитриевым и незнакомым шофером, краснолицым парнем с широкими плечами. Саша не знал его. Комсорг горячился, уговаривал, сердился:

- Понимаешь, голова, фронтовой заказ!

- Разве я не понимаю, - отвечал сухо шофер. - Если машина застрянет на этих ухабах, то от этого дело пойдет быстрее?

- Что же делать?

- Я подъеду за полкилометра по шоссейке, а вы организуйте доставку, как и чем хотите.

- Все лошади на подсобном, - вслух размышлял Дмитриев, - пока их затребуешь, до утра простоять придется. Где же выход? Понимаешь, голова, в какое глупое положение поставил нас дождь.

- Не дождь, а сами себя. Давно бы наладили мост, как же без подъездов жить? - ворчал водитель, закуривая. - По мне хоть на себе таскайте!

Неожиданно для разговаривающих выступил Матросов.

- А что испугаемся? - крикнул он. - И на себе таскать будем.

Шофер внимательно посмотрел на юношу и ничего не ответил.

Матросов пошел первым, подняв на плечи три ящика. За ним шел Сивый. Косой и Ибрагимов сделали что-то вроде носилок и вдвоем несли четыре ящика.

Со стороны колонисты напоминали караван, пересекающий пустыню. Под тяжестью ноши они качались, ботинки их утопали в грязи. С трудом сохраняя равновесие, тяжело дыша (ящики нельзя было ставить на грязную землю), они шли к машине, стоявшей около размытого моста над оврагом.

Работа была тяжелая и подвигалась медленно.

Перед вечером Петр Филиппович вызвал к себе завхоза Сахарова, маленького, шумного человека.

- Докладывайте! - потребовал начальник.

- Продукция на четыре вагона уже есть. За ночь доделаем остальное, - докладывал Сахаров. - Во всяком случае, завтра к полудню погрузим всю продукцию. Так сказать, - раньше срока. За счет энтузиазма, Петр Филиппович, выходим из положения...

Начальник неожиданно стукнул по столу кулаком и крикнул:

- Энтузиазм - это прекрасно. А вот вы мне ответьте, что с мостом!

Сахаров опешил, он никогда не видел таким возбужденным начальника. Поэтому неразборчиво пробормотал:

- Так сказать, я рассчитывал...

- Это безобразие! - повышал голос Петр Филиппович. - Сколько раз предупреждал о мосте, вы успокаивали, что он переживет нас. А что получилось: первый же сильный дождь подмыл его. Меня не радует то, что колонисты на своих плечах таскают тяжелые ящики под дождем. Вас бы самого послать таскать их...

Сахаров, замигав глазами и съежившись, проговорил:

- У меня сердце слабое, мне нельзя таскать тяжести...

- Слабое сердце! Идите контролируйте погрузку, - смягчился Петр Филиппович, ибо бесполезно было кричать на Сахарова: он не мало сделал, организуя производство спецукупорки, доставая вагоны. - В двенадцать ночи поеду на товарную станцию, подготовьте машину.

Сколько бы не возмущался Петр Филиппович, такой способ погрузки был единственно реальным.

Стасюк вышел на улицу, надев плащ.

Наступила ночь. Никто из колонистов не просил отдыха.

«Что заставляет их после смены на фабрике, после того, как я им разрешил отдыхать, ходить по колени в грязи, крепко сжимая губы, упрямо носить намокшие ящики? - спрашивал себя Петр Филиппович, и тут же ответил. - Желание помочь фронту!»

Вот идет Матросов, взвалив на плечи три ящика. Позади него шагает Рашит. Еремеев и Петенчук несут тоже по три ящика. Сивый - два, Богомолов - один, кто сколько может поднять.

Шофер сказал Петру Филипповичу:

- Двадцать второй рейс делаю...

- На сегодня хватит, ребята устали. Пошлю на ночь одну бригаду на погрузку вагонов, а вы приедете рано утром, не позже шести.

Шофер увез последнюю партию ящиков. Петр Филиппович, собрав ребят, сказал им:

- Потрудились на славу. Идите ужинать и сушиться. С утра предстоит снова работа, - и, отозвав в сторону Дмитриева, продолжал:

- Из тех, кто не работал здесь, составьте бригаду для работы на станции. За ночь необходимо закончить погрузку доставленных туда ящиков. Кого хотите назначить бригадиром?

- В резерве я держал Андрея Богомолова.

- Не возражаю. Его бригаду немедленно направьте на станцию.

- Есть.

В кабинете Петра Филипповича дожидались учительницы. У них был воинственный вид. Он, снимая плащ, оправдывался:

- Виноват, Ольга Васильевна, не предупредив вас, сорвал уроки. Больше этого не будет. Фронтовой заказ!

Лидия Михайловна выступила вперед:

- Именно по поводу фронтового заказа мы и обращаемся к вам.

- Не бойтесь, мы не драться пришли, - сказала Ольга Васильевна. - Мы пришли с просьбой назначить нас на тот участок, где бы мы сумели помочь...

- Вы обидели нас, забыв, - добавила Лидия Михайловна.

Взволнованный Петр Филиппович горячо поблагодарил женщин.

Ночью он ехал на вокзал. Шел дождь, слепя глаза. Водитель то и дело тормозил машину, давал гудки.

На первом пути товарной станции, под единственным фонарем, стояло пять вагонов. Петра Филипповича никто не заметил, все колонисты были заняты погрузкой. Раздавался громкий голос Андрея:

- Торопись, публика! Остается мало времени, сейчас нагрянет начальник!

Колонисты устроили живой, подвижный конвейер - ящики, минуя землю, попадали прямо в вагон.

Петр Филиппович подошел к работающим. Ничего не говоря, он начал осматривать вагоны, карманным фонариком освещая дорогу. К нему подлетел Богомолов:

- Разрешите доложить?

- Не надо докладывать. Все вижу сам.

Были слышны гудки маневрового паровоза, топот тяжелых ботинок, стук ящиков, брошенных в вагон. Петр Филиппович остался доволен работой. Грузился последний вагон. Луч фонаря упал на фигуру Матросова, который пытался спрятаться за спиной товарищей.

- Что ты здесь делаешь? - спросил Стасюк.

- Помогаю, - нерешительно ответил Матросов.

- Я давал распоряжение отдыхать?

- Давали.

- Что полагается за невыполнение моего приказания?

- Наказание, - тихо ответил юноша.

- Верно, - подтвердил Стасюк. - Видно так или иначе придется нам дело иметь с дежурным по колонии.

- Есть доложить дежурному...

- Садись в машину, поедешь обратно.

- Есть садиться.

Они вместе вернулись домой. Сойдя с машины уже на территории колонии, Матросов подошел к кабине, где сидел Петр Филиппович, и сказал:

- Спокойной ночи, Петр Филиппович.

- Ты куда, Матросов, торопишься?

- Иду в распоряжение дежурного.

- Приказание отменяется, иди спать, - сказал Стасюк.

Это был редкий случай. Никто не помнил, чтобы начальник отменял свои распоряжения.

- Иди, Матросов, в общежитие, - повторил Петр Филиппович и дал знак шоферу трогаться.

Саша шел в общежитие, с трудом вытаскивая ноги из грязи, поеживаясь, хотелось броситься на землю и спать, спать, спать...

ЛЕНИНГРАДКИ

Петра Филипповича вызвали в обком партии, но причины вызова не сообщили. Недоумевая, по какому поводу его вызывают, он взял с собой кое-какие документы и спешно выехал.

Красивое здание обкома, построенное архитектором в восточном стиле, с башнями, напоминающими высокие минареты, стояло на тихой уличке. Медленно кружась под порывами осеннего ветра, опадали багряные листья клена, усыпая тротуар перед входом ярким огненным ковром.

В приемной Стасюка приветливо встретила седая женщина с плавной походкой:

- Товарищ Стасюк? Очень хорошо, - и взглянула на часы. - Немного придется подождать. С минуты на минуту ждем Галимова, вместе войдете.

Он узнал ее по голосу, именно она вызвала его по телефону. Но кто такой Галимов? И почему вместе с ним он должен войти к секретарю обкома партии? Долго раздумывать не пришлось. В приемную вошел быстрой походкой седой военный.

- Здравствуйте, Павловна!

Они, наверное, хорошо знали друг друга. Она улыбнулась ему:

- Добрый день. К зиме идем. Какой ветер! Заходите, вас ждет товарищ Мургазин.

Огромная дубовая дверь пропустила их в светлый кабинет. Мургазин, услышав шаги, поднял голову, молча встал и направился навстречу. Он подал им руки и запросто пригласил к столу:

- Садитесь. Не знакомы? Познакомьтесь!

- Военврач Галимов.

- Стасюк, начальник детской колонии.

Оба сели. До сих пор Петр Филиппович встречал Муртазина только на конференциях и партийных совещаниях.

- Приступим к делу. Всем нам дорога каждая минута. Товарищ Галимов, прошу коротко изложить суть. Три минуты достаточно?

- Уложусь, - ответил Галимов. - Ночью прибывает сорок дочерей Ленинграда. Мы обязаны их приютить. Между прочим, среди них много больных. Несколько раз попадали под бомбежку. Девушки изнурены, требуют внимательного ухода. Но я не имею права положить их в госпиталях.

- Мы думаем устроить их у вас, - обратился Мургазин к Стасюку.

В первую минуту Петр Филиппович хотел категорически отказаться. Это предложение его испугало. Он сказал:

- Вы, товарищ Мургазин, прекрасно знаете, что наша колония не приспособлена к приему больных, тем более такого контингента. Кроме того, в колонии одни мальчики. У нас нет лишних корпусов, персонала, опыта...

- Медикаментов, транспорта, - добавил Мургазин.

- Да. У нас нет транспорта, медикаментов.

- Все это нам известно. Мы долго раздумывали, пока остановились на вашей колонии. У нас нет другого выхода.

Петр Филиппович понял, что вопрос решен. Он сказал:

- Есть устроить. Однако нам нужна помощь.

- Помощь окажет вам эвакоуправление. Товарищ Галимов, за вами транспортировка, медикаменты, медперсонал, а помещение, административный аппарат - за колонией.

- Ясно, - подтвердил Галимов, вставая.

Петр Филиппович вернулся к себе в полдень. Сейчас же созвал совещание. Весть о прибытии больных девочек была встречена без особого энтузиазма. Однако Петр Филиппович, как всегда, выслушав подчиненных, строго сказал:

- Прием ленинградок решен. Речь может пойти, только о том, как провести это мероприятие быстро и слаженно. Я думаю, придется освободить третий корпус: предоставим его девочкам. Договоримся так. Освобождением третьего корпуса и строительством забора - больных необходимо изолировать - займется Сахаров. Расселением юношей из третьего корпуса - Катеринчук. Транспортировкой девочек будет руководить Дмитриев. Женщины под руководством Ольги Васильевны занимаются благоустройством помещения. Временным начальником назначим Салимова. Прием больных начнем в три часа.

Салямов, тихий, молчаливый человек, попросил разрешение подобрать себе помощника из среды старших колонистов. Он предложил кандидатуру Рашита, но Петр Филиппович не согласился.

- Он мне нужен. На ком остановимся, товарищ парторг?

Михаил Трофимович не задумываясь предложил:

- Я лично остановился бы на кандидатуре Матросова. Он сейчас ищет себя, не может найти настоящего дела. А здесь - ответственная работа. Он может увлечься...

Колонисты ждали прибытия «пополнения» с открытым любопытством. В корпусах, за станками, во время перемен в школе шептались, шутили, громко обменивались мыслями по поводу «девчачьего взвода».

- Теперь пьеску настоящую будем ставить. Не придется больше мне изображать Анютку, - хитро подмигнул Андрей большими черными глазами.

- Сначала на ноги их надо поставить, - заметил Лысый.

- На ноги ставить! Это поручим Рыжему, - захохотал Директор.

Митька Рыжий недовольно ворчал:

- Не хватало баб... Придется и за них теперь работать.

Матросова вызвали с уроков. Петр Филиппович ждал его в учительской. Когда он вошел в комнату, Петр Филиппович, обращаясь к Ольге Васильевне, говорил:

- Понимаю, уход за девушками не входит в ваши непосредственные обязанности. Однако общий контроль за корпусом, прошу иметь в виду, за нами.

Увидев Матросова, начальник обратился к нему:

- Я назначаю тебя помощником начальника нового корпуса. Полную инструкцию получишь у Салимова. Предупреждаю, дело очень ответственное.

Саша не скрыл своего удивления. Ольга Васильевна укоризненно заметила:

- Испугался?

- Нет, - вымолвил юноша. - Но я думал... Я не знаю...

- Вижу, испугался, - с улыбкой заметил Стасюк. - Тогда я отменю свой приказ.

Саша поспешно заявил:

- Не надо, товарищ начальник, отменять приказ. Я выполню. Вот увидите!

- Тогда собирайся. Тебя ждет Салимов.

«Что же я там буду делать среди сорока невест?» - думал Саша, закрывая за собой дверь.

ЛИДА

В третьем корпусе суетились до последней минуты. Внизу устроили столовую, два кабинета для врачей, дежурную комнату. Весь верхний этаж отдали под лазарет. Стены протерли мокрыми тряпками, полы вымыли - все блестело. Приехали врачи, сестры из госпиталя. Ольга Васильевна придирчиво обошла все комнаты, осталась довольна, только потребовала переместить кухню в боковую комнату.

Саша с помощью пяти колонистов затопил все печи, вскипятил воду. То и дело его вызывал врач, седой старичок в роговых очках, и ворчливым голосом приказывал:

- Молодой человек, прекратите топку. Убрать лишних людей. Где же начальник корпуса?

Саша не знал, где Салямов, поэтому сам бегал, сломя голову, торопясь выполнить все распоряжения сердитого доктора.

Наконец по телефону сообщили, что со станции отправлена первая машина с эвакуированными.

Встречать больных вышли все. Освещая корпус двумя фарами, подошел синий автобус со знаком красного креста. Из кабины вышел санитар в белом халате, открыл заднюю дверцу автобуса и громко крикнул близ стоящему Матросову:

- Что растерялся. Помогай!

Саша подбежал. Санитар вынул два одеяла, носилки, крикнул в машину:

- Выходите!

Первой вышла высокая девушка в белом берете и черном летнем пальто. Она не легла на носилки, легонько оттолкнула санитара и сказала слабым голосом:

- Выносите скорее Зину. Ей очень плохо. Всю дорогу я ей помогала. Больше не могу - и пошла пошатываясь.

Санитар снова крикнул Матросову:

- Не видишь, что помочь надо. Упадет!

Девушка, качаясь, подходила к крыльцу, санитарки суетились у машины, помогая вынести Зину, врач отдавал распоряжения, и никто не заметил, как девушка опустилась на колени. Саша обнял ее за плечи, чуть приподнял легкое тело и повел в палату.

Через минуту внесли носилки, на которых лежала белокурая худая девушка с очень бледным лицом. Она открыла глаза и тихо простонала. Матросов услышал:

- Лида, где ты?

- Я здесь, Зина, успокойся, - бросилась к ней девушка, которую привел Саша.

- Я очень боюсь, в поезде не боялась, бомб не боялась, а сейчас боюсь. Никогда я не увижу Неву...

- Не плачь, Зина. Вон доктор, он поможет тебе... ты скоро выздоровеешь...

Зина ничего не ответила.

Саша взглянул на Лиду, она плакала, беспомощно вздрагивали ее худенькие плечи. Матросов растерялся, засуетился, подошел к ней, закрыл ее плечи одеялом.

Доктор строго крикнул:

- Что все столпились здесь? Разве не слышите, что прибыла новая машина?

Так начался прием ленинградок.

Колония спала. Луна совершала свой путь, легкие облака закрыли туманом россыпь бриллиантовых звезд. Резкий осенний ветер, завывающий за окнами, заглушал слабые стоны больных.

Саша не отдыхал ни минуты, носил больных. Четыре машины одна за другой остановились у подъезда. По распоряжению начальника колонии посторонних к третьему корпусу не допускали. Салямов давно ушел отдыхать. Вся работа легла на плечи Матросова.

Санитарки мыли девушек, одевали, измеряли температуру. На кухне готовили легкий завтрак.

К рассвету устроили всех.

Саша лежал в маленькой комнате на первом этаже. Но уснуть он не мог. Перед глазами проходил весь сегодняшний день. Несколько раз мысль возвращалась к Лиде. Вспомнил, как она, пересиливая слабость, идет к крыльцу, отказавшись от носилок ради подруги, вспомнил широко открытые серые глаза, со страхом следящие за Зиной, вздрагивающие плечи.

Он шептал: «Ленинград! Они оттуда. Из города, который защищал мой отец!»

Новая должность была тяжелой.

На второй день умерла Зина. Саша не зашел в тот день в палату Лиды, хоть несколько раз и останавливался в нерешительности у дверей.

Круглые сутки, забыв все на свете, Саша заботился о дровах, кипятке, стирке, питании. У Салямова были заботы, связанные с эвакоуправлением. поэтому он почти не бывал в корпусе. Рано утром на третий день Саша зашел к Лиде. Она, услышав скрип двери, повернула голову и попросила:

- Подойди ко мне!

Саша обрадовался, что она вспомнила его. Лида внимательно окинула его взглядом и упрекнула:

- Почему ты не заходил вчера?

- Был занят...

- Неправда. Ты три раза останавливался у двери? Я слышала твои шаги.

Саша замялся. Он в первый раз в жизни не знал, как разговаривать с девушкой, она нравилась ему.

Лида попросила:

- Положи под спину подушку, я устала. Понимаешь я больше месяца так...

Саша неуклюже исполнил ее просьбу. Потом она сказала:

- Мне не нравится твой чуб. Я не хочу, чтобы ты напоминал хулигана.

Саша покраснел. Он не на шутку возмутился и хотел ответить ей резко, но вовремя сдержался. Лида с любопытством рассматривала его. Саша пошел было из комнаты, но она остановила его, когда он уже взялся за ручку двери:

- Какой ты странный! Это ты внес меня в палату? Как тебя звать? Давай познакомимся. Я - Лида.

Саша, поколебавшись, ответил:

- Я знаю, что ты Лида. Меня кличут Сашей.

- Фамилия?

- Матрос.

- Матрос?

- Да! - сказал Саша и вразвалку вышел из комнаты.

Ветер запорошил окна снегом, засыпал дорожки. Ветер заигрывал со всеми, кто попадался ему на пути: гнул ветви старого дуба, хлопал калиткой, стучался в окно.

Саша шел по двору, борясь с этим ветром, а в ушах его звенел ее голос:

- Какой ты странный! Матрос? Это ты внес меня в палату?

На другое утро Саша тайком от врача принес и накормил Лиду супом, полученным на кухне для себя. Ему самому казалось странным, зачем он так делает, поэтому он никому о случившемся не рассказал, боясь насмешек. Кроме того, он опасался, что этим обнаружит свои чувства к девушке. Но каким-то путем о супе стало известно строгому врачу в очках, и он четверть часа разносил бедного рыцаря, говорил о том, что Саша мог убить этим Лиду, что девочкам нужно особое питание и, наконец, строго приказал:

- Больше не повторять!

На улице бушевал буран.

В полночь Саша растапливал печи. Сосновые дрова горели с треском, синие языки пламени освещали комнату. Девочки спали неспокойно: стонали, иногда плакали, звали на помощь. Его окликнула Лида:

- Саша, дай воды.

Он спросил:

- Ты не спишь?

- Нет.

- Почему?

Наблюдаю за тобой.

Матросов подал стакан воды. Лида торопливо выпила. За столом клевала носом дежурная сестра Тамара. Юноша снова сел на свое место и устремил задумчивый взгляд на огонь.

- Тебе попало из-за меня?

Он отрицательно покачал головой. Лида рассердилась:

- Я не люблю, когда обманывают.

- Откуда узнала? - спросил он живо.

- Тамара сказала, что тебя вызывал Павел Павлович.

Он встал, чтобы уйти. Она окликнула:

- Саша, что у тебя в кармане?

- Книга.

Почитай мне. О чем там написано?

Он замялся, потом вынул маленькую книжечку и начал читать:

«За последние годы появился ряд новых лечебных средств против дизентерии. К ним относятся: сульфидин, сульфазол, дисульфан...»

Она недовольно прервала его:

- Не хочу, не хочу. Надоело слушать о болезнях.

Он спрятал книгу в карман.

- Иру тоже увезли на кладбище?

Он кивнул головой. Она заплакала. Но сразу же перестав плакать, заговорила:

- Хочу жить! Не хочу умирать. - Помолчав минуту, она добавила: - Возьми у меня под подушкой книгу. Ты знаешь ее?

Саша прочел на обложке:

- Николай Островский «Как закалялась сталь».

Об этой книге он многое слышал и с трепетом раскрыл первую страницу. Так началось знакомство с Павлом Корчагиным.

Читал Саша с увлечением. Лида давно уснула. Страницы мелькали одна за другой. Саша нашел своего героя.

А зимний ветер рыдал и стонал за стеной...

ПРОВОДЫ СТАСЮКА

По дороге к кабинету Стасюка Рашит думал: «Что случилось? По какому делу вызывает Стасюк? С учебой отряд справляется. По работе на фабрике и в мастерских никаких замечаний не имеем. А может опять письмо от тетки?»

Наконец он остановился у знакомой двери, обитой клеенкой. Секретаря не было. Рашит хотел было уже войти в комнату, но, услышав разговор, доносящийся через дверь, остановился. Он узнал голоса Петра Филипповича и Ольги Васильевны. Она горячо говорила:

- Почему же вы возражаете против того, чтобы торжественно отметить ваш отъезд? Ведь вы на фронт, на поле боя, на почетное место уезжаете? Разве это не явится примером для колонистов? А потом...

Петр Филиппович спокойно отвечал:

- Все это правильно, попасть на фронт сейчас - мечта каждого советского гражданина, но можно уйти на фронт, не создавая вокруг этого маленького события шума. Пока нет и основания для этого. Вот когда вернемся с победой, тогда я не буду возражать против торжественной встречи.

- Петр Филиппович...

Ольга Васильевна, все-таки будет так, как я сказал. Все узнают вечером, когда я отдам приказ о сдаче дел, а пока... - И как бы предлагая перейти на другую тему, он продолжал: - Для приобретения учебников я перевел восемь тысяч рублей. Учтите, что по этой графе можно будет получить кое-что еще после первого января.

- Спасибо.

- Ко мне никаких претензий нет? - весело спросил Стасюк.

Ольга Васильевна в свою очередь, как показалось Рашиту, печально спросила:

- Хоть с нами и ребятами распрощаетесь?

-Обязательно, но договоримся, что о моем уходе ни слова. Пусть поймут - как обычный обход... Для ребят это будет лучше, и сам буду спокойнее. Значит, до вечера...

Рашит глубоко взволновался, услышав об отъезде Петра Филипповича на фронт. Для него Стасюк был любимым воспитателем, и Рашиту казалось, что никто не сможет заменить его. Что станет теперь с колонией?

Он решил было сейчас же войти в кабинет, чтобы сказать начальнику, пусть он или остается или заберет с собой на фронт всех старших ребят. Идти, так идти всем... Однако Рашит быстро одумался. Разве он сам не готов сегодня же уйти на фронт? Разве после отбоя, когда в корпусах потухает свет, среди ребят не начинается заманчивая, долгая беседа о фронте?

Он с беспокойством подумал вновь о причинах вызова. Может быть все-таки Петр Филиппович решил только ему открыть тайну отъезда. Он всегда чувствовал, что начальник был очень внимателен и заботлив к нему? И вдруг его охватил тайный страх: может быть Стасюк вызывает перед отъездом, чтобы пожурить его...

Наконец Ольга Васильевна вышла из кабинета и Рашит немедленно постучался.

Войдя в кабинет, он быстро оглядел комнату. Все до обидного так обыденно, так знакомо, точно никто и не собирается оставить колонию...

- Здравствуйте, Петр Филиппович!..

Стасюк внимательно взглянул на командира отряда:

- Здравствуйте, Габдурахманов. Однако почему вы забываете устав? Как мне помнится, надо было обратиться ко мне официально, как к начальнику колонии...

Рашит хотел было сказать, что в этот день он, Рашит, как и все ребята, могут назвать его родным отцом, так он близок и дорог колонистам. Однако он промолчал, вспомнив, что и сам лишь случайно узнал об отъезде Стасюка.

Петр Филиппович усадил юношу, и спокойно начал расспрашивать его. Он интересовался последними отметками Рашита, делами отряда, вскользь напомнил, что необходимо написать письмо тетке. Юноша отвечал охотно, обстоятельно, ничего не скрывая, ничего не добавляя. Вдруг начальник проговорил:

- Габдурахманов, я вызвал тебя по одному делу, пусть это тебе не покажется странным...

Рашит даже встал, почувствовав, что просьба связана с отъездом. Петр Филиппович мягко спросил:

- Что с тобой, Габдурахманов? Садись... Пусть тебе не покажется странной моя просьба. Я хочу подарить тебе своего любимого Тигра. Ты дружи с ним и береги его...

Рашит невольно оглянулся на огромную овчарку. Тигр лежал около кресла, беспокойно переводя взгляд умных глаз с Петра Филипповича на Рашита. Неужели и он каким-то чутьем догадался, что решается его судьба, что речь идёт о нём…

- Есть дружить и беречь...

Стасюк улыбнулся:

- Тут уже не обязательно быть официальным, просьба личного порядка... Ну, что же - Тигра заберешь завтра утром. А вечером еще раз мы увидимся... Сейчас я пройдусь по корпусам.

Габдурахманов запинаясь спросил:

- А вы не разрешите мне сопровождать вас в обходе?

Стасюк быстро и внимательно взглянул на Габдурахманова и ласково улыбнулся.

- Хорошо.

И они вдвоем начали обход. Петр Филиппович ходил по всем корпусам, заходил во все комнаты, говорил с каждым, в душе прощаясь с людьми. Рашит видел, как он задерживает в своих больших ладонях маленькие руки ребят, как тепло разговаривает с ними. Он обошел почти всех, трудно было ему прощаться со всем, что было так дорого…

В корпусе малышей был мертвый час, все ребята спали. Дежурная сестра попросила Петра Филипповича быть осторожным, чтобы не разбудить их.

Стасюк тихо вошел в большую комнату, на цыпочках обошел койки, подолгу останавливаясь у некоторых. Он задержался около одного безмятежно спавшего девятилетнего мальчика. Осторожно прикрыв маленького человека одеялом и нагнувшись над ним, Стасюк поцеловал его в лоб... Рашит обернулся на тихий стон, у дверей стояли незаметно вошедшая в комнату Ольга Васильевна и сестра и обе плакали. В ту же минуту Рашит почувствовал, что с ним что- то случилось. А что и сам не понял. Он выбежал из комнаты. Точно сердце разрывалось на части, слезы лились безудержно...

И все-таки ребята раньше вечера узнали об отъезде начальника. Когда он садился на машину, то его окружили почти все колонисты, все воспитатели. То, чего опасался Петр Филиппович, случилось. Он был взволнован не менее провожающих. Заметив в толпе Рашита, он спросил

- Почему не на посту? Кто разрешил оставить пост? Это никуда не годится...          

Рашит не сдержался, с дрожью в голосе ответил:

- Когда отца провожают на фронт, за это никто не упрекает.

К машине подбежала тетя Таня. Она подала пакет с пирожками-подорожниками и, не скрывая слез, сказала:

- На кого же вы, Петр Филиппович, нас оставляете?

Толпа замерла в ожидании ответа. Все услышали спокойный, бодрый голос начальника:

- Я передал колонию в верные руки, Татьяна Аввакумовна. Катеринчуку я верю, как самому себе. Не то важно, что один человек заменяет другого, а то, что они делают одно и то же дело...

Машина тронулась, подняв снежную пыль...

Вечером, как обычно, собрались в комнате комсомольского комитета. Но сегодня здесь царила скрытая печаль. Разговор вертелся все вокруг отъезда Стасюка. В другие вечера засиживались далеко за полночь, слушая рассказы Ольги Васильевны о Спартаке и Оводе, Лермонтове и Маяковском, Чапаеве и Лазо. Сегодня Ольга Васильевна говорила без обычного вдохновения, без увлечения. От Рашита не ускользнула легкая грусть, наполнявшая ее глаза. После того, как Ольга Васильевна перестала рассказывать, только Матросов неожиданно спросил: - А можно нам, Рашиту и мне пойти добровольцами на фронт?

БЕЛЫЙ ЛЕС

До отбоя оставалось еще около часа. Рашит с Сашей договорились пойти в клуб заняться боксом. Рашит хорошо владел левой рукой. Саша любил биться короткими ударами, но он горячился. Рашит в борьбе был выдержан, удары сыпал метко, обдуманно. Саша пытался взять силой, Рашит ловкостью. Оба они теперь считались лучшими боксерами колонии.

Только они начали тренироваться, как прибежал дежурный и вызвал Рашита к Дмитриеву. Саша ждал друга довольно долго и уже намеревался уходить, как вбежал Рашит.

- Ты что? Я жду тебя целый час... - набросился Саша на своего друга.

Рашит сумрачно проговорил:

- Только что получили новую программу выпуска укупорки на целый год. И когда подсчитали запас леса, оказалось, что у нас еле-еле хватит до лета. Надо сейчас, зимой заготовлять лес, чтобы летом привести плот.

- Ну, что же пойдем в лес сами и будем заготовлять, - решительно заявил Саша.

- Я предложил то же самое, но Катеринчук не решается на это, боится, что мы не справимся, говорит: нет опыта...

Саша озабоченно спросил:

-А раньше кто заготовлял?

-Леспромхозы.

- А теперь?

- Не дают. И без нас у них дел по горло.

- Значит, самим надо ехать и баста. Справимся! - воскликнул Саша.

Рашит крепко пожал руку друга:

- Правильно, пойдем к начальнику.

В этот вечер две пары боксерских перчаток сиротливо лежали на полу...

Прошло четыре дня с тех пор, как старшие колонисты под руководством Дмитриева оставили Уфу. Саша несколько раз вспоминал разговор перед отъездом в кабинете начальника колонии. Михаил Трофимович, указав на участок, находившийся в верховье Караидели, почти на границе с Свердловской областью, сказал:

- Нам выделили участок у устья реки Ай. Он по-башкирски называется «Ак-урман», что означает «Белый лес». Как мне сообщили специалисты, на этом участке прекрасный строительный лес. И места эти очень красивы. Достаточно сказать, что название реки Ай в переводе на русский язык обозначает Луна. Итак, вы едете в Лунную долину. Не раз вспомните Джека Лондона. Природа в горах сурова, стоят большие морозы, снега много...

У всех ребят, стоявших в кабинете, загорелись глаза. Они в своем воображении рисовали мужественные дни борьбы за лес, подвиги в борьбе со стихией... Добровольцы внимательно, с затаенным дыханием слушали Катеринчука.

И вот они в лесу.

Белый лес! Все бело кругом: ветки елей, стволы берез, кусты, закрытые серебряными чалмами, земля под плотным снежным покровом, даже серое зимнее небо кажется молочным...

Дмитриев первым делом предложил разжечь костер. Андрей Богомолов и Директор начали готовить обед, а остальных Дмитриев созвал на совет.

- Сегодня и завтра мы должны устроиться, - сказал он. - Работы впереди очень много. Сделаем шалаши, забросаем сверху снегом, будет теплее. Притащите побольше сосновых веток для постелей. А потом возьмемся и за дела.

Саша внимательно и придирчиво приглядывался к ребятам. Их настроение быстро менялось. Они то восторгались лесом, то начинали чувствовать себя обреченными и позабытыми. Ой, как в первые дни в лесу вспоминали колонию и мечтали о чистых и мягких постелях, об обедах тети Тани, об уютных вечерах в комсомольском комитете. Первая неделя оказалась особенно трудной. Как ни старались ребята, дело продвигалось медленно. Они не имели еще сноровки, а без опыта было трудно валить лес. Как-то раз подпиленное дерево, падая, чуть было не убило одного колониста. Трудно было и с жильем. У Директора прогорела телогрейка, он спал у костра. Юноши осунулись, на лбу у Саши легли первые тонкие морщинки. Рашит ходил сумрачный. Только Дмитриев был бодр, он, посмеиваясь, говорил:

- Орлы, не опускать головы. Сегодня уже дали двадцать кубометров на бригаду. Это почти вдвое больше, чем в первый день. Завтра должны приехать инструктора из леспромхоза.

Действительно из леспромхоза приехал молодой техник, он целый день учил ребят, как правильно пилить. Дело пошло быстрее. Дмитриев однако все еще не был доволен. И однажды после обеда, когда все собрались у костра, он сказал:

- Предлагаю начать соревнование между бригадами...

Сивый возразил.

- Все работаем одинаково, все стараемся для фронта. Никто, на мой взгляд, не отстает. Что же тут соревноваться!

- Как же работаете одинаково, когда бригада Матросова дала сегодня на три кубометра меньше, чем бригада Габдурахманова? - возразил Дмитриев.

Комсорг знал, что этим замечанием он заденет за живое всех колонистов, ведь они не привыкли отставать друг от друга. Что тут было, еле удалось утихомирить ребят. И тут же договорились об условиях социалистического соревнования.

А вечером вдобавок получили письмо из Уфы от Катеринчука. «Параллельно с заготовкой, начинайте свозить лес к устью реки, - писал он. - Учтите, что и сплавлять придется, вам самим. Конную тягу пришлю в начале марта... Посоветуйтесь с местным населением в выборе места для сплава леса...»

Новая забота легла на плечи колонистов, но молодежь охотно принялась за работу. Прошел февраль с метелями. Заметно прибавился день. Удары топора разносились с утра до позднего вечера. Лес ожил.

Однажды утром Дмитриев озабоченно сказал бригадирам:

- Вот что, кому-то из вас придется сходить в аул, помните, мы его проезжали, когда ехали сюда, надо будет узнать у местных жителей, куда лучше свозить лес. Не сегодня-завтра могут прислать нам лошадей.

Ребята задумались. Дмитриев предложил:

- Матросов, может быть ты сходишь?

Матросов несколько замялся и впервые отказался от поручения комсорга:

- Пусть лучше Габдурахманов сходит, он знает язык, а то мне и не договориться с башкирами...

Рашит со смехом возразил:

-В ауле теперь нет ни одного человека, который не умел бы говорить по-русски...

Дмитриев понял, что никто из ребят не хотел уходить на целый день из бригады, чтобы не отстать от других. Тогда он решил:

- Пойдете оба. Тем более в незнакомом лесу двоим лучше будет. Только не забудьте взять у меня письмо.

На другое утро, в предрассветной мгле, друзья вышли в дорогу. Они рассчитывали добраться по санному пути, но не тут-то было, метели замели все дороги.

Они шли, еле вытаскивая ноги из снега, то и дело останавливаясь и с трудом переводя дыхание. Во время одной такой невольной остановки Рашит спросил:

- Письмо-то у тебя?

- Нет, - с беспокойством ответил Саша. - Я думал, что ты взял.

- Вернемся назад, без письма нельзя, - решительно заявил Рашит.

Саша отрицательно покачал головой.

- Зачем обоим? Надо одному. Ты подожди, я быстро вернусь один, по проторенной тропе легче будет идти...

Но Рашит настоял на том, что сходит он.

После ухода Рашита, Саша медленно пошел вперед. Пройдя с километр, он остановился, прислушался: лес молчал. Лесные обитатели оставили много следов на весеннем снегу. Если бы Саша умел читать эти следы, то он бы насторожился, однако он беспечно продолжал шагать.

Одному было тяжело идти, приходилось прокладывать, путь. Саша шел все медленнее, устало. Неожиданно он услышал за собой тяжелые вздохи. Юноша улыбнулся и подумал, что это подкрадывается Рашит, желая застать его врасплох. Так он прошел еще метров десять. Наконец ему надоела эта игра. Он резко обернулся и замер, почти не дыша: шагах в десяти от него стоял бурый медведь.

«Что делать? Неужели так глупо попался? Нет, без борьбы не сдамся!» - пронеслось в голове.

Медведь выжидал. Саша быстро оглянулся и, заметив впереди себя высокую ель, побежал к ней. Медведь догонял его. Саша оглянулся и, споткнувшись, упал.

... Рашит в лагере не задержался даже трех минут, взяв письмо у Дмитриева, он пустился в обратный путь. Он прошел уже несколько километров. По его расчетам, ему давно уже было пора догнать своего друга. Он шел по заснеженному лесу и пел о белом тумане, застилающем низины, о белках, птицей перелетающих с дерева на дерево, о молочных реках, о белом одеянии ущелий.

Вот охотничий шалаш, здесь он расстался с Матросовым. Дальше Саша пошел один. Неужели он ушел так далеко? Смутное беспокойство вдруг овладело Рашитом. Он ускорил шаг.

След Матросова вел к дереву, на гребне горы Саша отдыхал, прислонившись к сухому стволу. Свежая рана на молодом клене подсказала Рашиту, что Саша сломал себе палку.

Наконец, не выдержав одиночества, Рашит крикнул:

- Са-ша! Са-а-а-ша!

Никто не ответил, только гулкое эхо долго носилось по лесу, точно не могло выбраться на простор из лесной чащи.

Вдруг Рашит заметил на снегу свежие следы медведя, которые переплетались со следами Саши. Он почти побежал вперед, не замечая того, что вязнет в снегу, падает. Следы медведя не отходили от следов человека. Страшная догадка внезапно остановила Рашита, и, собрав все силы, он вновь крикнул:

- Са-а-а-ша!

Издали он услышал голос своего друга:

- Берегись, Рашит! Медведь!

И только теперь, в трудную минуту, Рашит по-настоящему понял, как дорог ему товарищ, брат, друг... Впереди, может быть, в лапах у смерти, Саша еще беспокоился о нем... Рашит кинулся вперед, затем растерянно остановился: чем же он поможет Саше? Чем и как?

По рассказам деда Рашит знал, что страшно встретить медведя, разбуженного от спячки охотниками. И сейчас, вероятно, шум, поднятый колонистами, разбудил лесного хозяина.

Голос Матросова больше не повторялся. Невдалеке дико рычал медведь. Рашит, выхватив из кармана перочинный нож и позабыв всякую осторожность, выбежал на поляну и в ужасе остановился: Саша сидел на дереве, а под деревом рычал медведь. Они оба следили друг за другом и не заметили появления Рашита.

Габдурахманов передохнул и чуть не заплакал от бессилия. Неожиданно он вспомнил советы деда: «Если в лесу встретишь медведя, не теряйся. Бурый медведь боится запаха чеснока и огня».

Рашит бросился к ближайшему дереву, сломал большую ветку. Он лихорадочно начал вытаскивать из кармана бумаги, собрал сухие ветки и зажег небольшой костер. Как только загорелся сухой кол, Рашит, взяв в руки горящий факел, выбежал снова на поляну. Медведь с беспокойством повернулся навстречу Рашиту и, зло зарычав, поднялся на задние лапы. Но Рашит, уже не владел собой, бежал прямо на медведя. Зверь неожиданно сделал прыжок в сторону и кинулся в чащу.

Его никто не преследовал.

Саша спрыгнул и обнял побледневшего друга:

- Спасибо. Этого я никогда не забуду.

Они пошли дальше. Шли два друга, два товарища, с честью выдержав первое тяжелое испытание в своей жизни. Русский Матросов и башкирин Габдурахманов шли друг за другом, помогая прокладывать новую тропу...

В АУЛЕ

... Выйдя из леса, юноши увидели небольшой аул, раскинувшийся у подошвы горы на берегу озера.

Из труб маленьких уютных домиков поднимались струйки дыма. По гладкому льду озера мелькали фигурки ребят на коньках, где-то кричал петух и лаяли собаки.

Рашит, улыбнувшись, тронул Сашу за локоть:

В таком ауле я рос. Красиво, а? Ну что ж, пойдем к тому дяде...

На крыше амбара, вероятно принадлежащего колхозу, сидел старик, постукивая топором. Рашит заговорил с ним на родном дзыке:

- Хаумы, бабай!1

Бабай, пристально взглянув на мальчиков, ответил:

- Рахим итегез, егеттар...2

Он слез с амбара, засунул топор за пояс и повторил:

Рахим итегез, егеттар, - и вытащив кисет, свернул большую козью ножку. Закурив, снова заговорил по-башкирски:

- Какое дело привело вас в этот глухой уголок?

Рашит торопливо ответил:

- Нам нужен сельсовет.

- Его нет в нашем ауле, сельсовет в пяти километрах от нас в Биктимировке.

- Хотя бы правление колхоза, - попросил Рашит.

- Его у нас тоже нет. В нашем маленьком ауле только бригада колхоза. А вам кого нужно?

Рашит, вытащив письмо, прочитал на конверте фамилию: «Мухаррямов».

- Нам нужен Мухаррямов, - сказал он.

- А, вам бригадира, его сейчас нет, вызвали на семинар в район, - охотно ответил старик.

Рашит почесал затылок. Матросов спросил:

- О чем ты говоришь с ним?

- Говорит, что нет того человека, на чье имя это письмо.

Помолчали.

Придется в Биктимировку добираться, не возвращаться же с полдороги, - шепнул Рашиту Саша.

Рашит кивнул головой. Старик, внимательно следя за юношами, спросил:

1 Хаумы. бабай-здравствуйте, дедушка.

2 Рахим итегез, егеттар-дебро пожаловать, парни.

- Зачем вам нужен Мухаррямов?

- Пришли просить помощи, - упавшим голосом произнес Рашит.

Старик прищурил глаза, беззвучно засмеялся: