Было ли бессмыслицей продолжать борьбу?

Главной проблемой для каждого немца на исходе войны был вопрос о целесообразности продолжения борьбы. Сравнительно гуманным концом первой мировой войны мы обязаны главным образом прозорливости нашего военного руководства. От руководства Третьего рейха такой прозорливости ожидать было, разумеется, нельзя, потому что оно находилось в совершенно иных условиях. Вместо обычных умеренных военных целей противник поставил своей целью уничтожение. Вместо обещаний Вильсона, которым никогда не суждено было осуществиться, немецкому народу теперь грозили планом Моргентау, а вместо спокойного тыла на востоке Германию подстерегала смертельная опасность. В таких условиях ни руководство, ни население не строили себе никаких иллюзий о том, что принесет им безоговорочная капитуляция. Страх перед национальной катастрофой был у многих значительно большим, чем страх перед теми страданиями, которые причиняет сама война. Отвратить или хотя бы смягчить эту катастрофу стало единственной целью и движущей силой всей кампании 1944 года.

Во многих областях военной науки и техники немецкие ученые и конструкторы добились исключительных результатов. Созданием новых реактивных истребителей, новых подводных лодок, приборов для обеспечения большей видимости танкам в ночное время и оружия, управляемого на расстоянии, надеялись положить конец поражениям и найти путь избавления от безоговорочной капитуляции. Предпосылкой для этого могло служить то, что как раз в это время немцам удалось остановить продвижение противника на линии Зигфрида и на Висле и создать таким образом нечто вроде «крыши над Германией». При наличии этой двойной защиты Германия могла использовать на фронте свое новое оружие в достаточном количестве и в подготовленных для этого войсках. Однако все это могло быть сделано только при том условии, что «крыша» будет обеспечена необходимым количеством авиации, ибо без этого невозможно было защищать промышленные районы Германии, удерживать фронты и осуществлять те технические усовершенствования, которые могли бы оказать влияние на ход войны. Даже самые неисправимые оптимисты утверждали в конце года, что надежды на армию и новое вооружение иллюзорны.

Несмотря на это, германское командование и не помышляло о капитуляции. Для Гитлера, одержимого манией Пророчества, решающим была, вероятно, его непреклонная вера в свою миссию, а в каждом последующем ударе судьбы он видел только новое, еще более суровое испытание. Этому, однако, противоречит сказанное Гитлером без свидетелей одному из своих адъютантов перед катастрофой на Висле, сразу же после провала наступления в Арденнах. Подозревая, что он уже не может доверять никому, в том числе и Гиммлеру, Гитлер сказал, что «с нетерпением ждет того момента, когда сможет покончить с собой». Эти слова заставляют нас предположить, что Гитлер полностью понимал безвыходность создавшегося положения, но почитал святым долгом держаться во что бы то ни стало.

Страшный призрак безоговорочной капитуляции изгонял у людей всякую мысль о собственном «спасении», тем более что пропаганда без устали твердила о том. что грядущие поколения немецкого народа станут спрашивать не о том, какие были потери и как долго длилась война, а о том, все ли средства были исчерпаны, чтобы избежать подобного конца.

Последней соломинкой, за которую еще можно было ухватиться, был «развал коалиции союзников». Утверждали, например, что союзников связывает только враждебное отношение к Германии и что при встрече их фронтов коалиция распадется. Насколько близки к действительности были эти предположения, можно было увидеть из того, что при встрече русских и американских войск 25 апреля в районе Торгау, происшедшей уже после смерти Рузвельта, скончавшегося 12 апреля, не все обошлось благополучно; это еще раз подало Гитлеру слабую надежду. А Гиммлер ровно за день до капитуляции заявил даже, что со своими отрядами SS он не более чем через три месяца «выровняет чаши на весах».

Однако военные круги, стоявшие близко к Гитлеру, отнюдь не питали подобных надежд. Они, правда, одобряли продолжение войны и причем не просто в силу солдатской привычки подчиняться, а из своего глубокого убеждения. С вступлением русских войск в Германию война приобретала для них совершенно новый смысл — спасение населения восточных областей Германии.