Противоречие между военной необходимостью и военным правом

После второй мировой войны американская прокуратура в Нюрнберге утверждала, что германский офицерский корпус с давних пор относился отрицательно к нормам военного права а существование определенных законов и обычаев войны признавал только на словах. Она приводила в пример распространенные в Германии выражения вроде: «цель войны оправдывает средства» и «военная необходимость важнее военного права». Нельзя отрицать, что мнение об оправданности некоторых отклонений от норм военного права, вызванных военной необходимостью, получило в Германии довольно широкое распространение. Во всех крупных послевоенных процессах немецкие военачальники и офицеры оправдывали свои действия военной необходимостью. Даже в показаниях немецких свидетелей нередко можно было услышать, что военная необходимость оправдывает любое «неприятное» мероприятие. Это мнение берет свое начало от прусского генерала Гартмана. который в 1877 году опубликовал несколько статей в газете «Дейче Рундшау», где высказывался против кодификации военного права, а «идеализму права» противопоставлял «реализм войны».

Этот прусский генерал не был одинок в своем мнении. Годом раньше, в 1876 году, швейцарский полковник Рустов в своей книге «Военная политика и военные обычаи» вообще отрицал существование какого-либо военного права. Он придерживался той точки зрения, что в принципе воюющим дозволено все и что они при определенных обстоятельствах могут применять любые средства для достижения победы над противником. Характерно, что в то время британское правительство также не было согласно с кодификацией военного права, что вместе с отрицательным отношением к этому немецких военных кругов затянуло кодифицирование военного права на целые 25 лет, до первой Гаагской мирной конференции 1899 года. В 1874 году в Брюсселе состоялась конференция, целью которой было уменьшить страдания людей посредством кодификации законов и обычаев войны. Интересно, что делегат Англии на этой конференции получил от своего правительства указание не принимать никакого участия в дебатах. Русский специалист по международному праву Мартене, чей проект международной конвенции относительно законов и обычаев войны лег в основу работы Брюссельской конференции, писал, что «пресловутое молчание английского делегата компрометировало конференцию гораздо сильнее, чем если бы он отсутствовал вовсе». На первой Гаагской мирной конференции 1899 года английский делегат снова пытался помешать принятию соглашения о соблюдении законов и обычаев войны. На заседании 10 июня 1899 года он заявил, что цель его правительства состоит в том, чтобы внести в свой военно-юридический справочник лишь те статьи декларации о законах и обычаях войны, «которые оно считает совместимыми с принципами международного права и с которыми до сих пор оно сообразовывало все свои действия». Против этого решительно выступил упомянутый уже русский специалист Мартене, являвшийся председателем второй подкомиссии, которой была поручена выработка законов ведения сухопутной войны.

Германский военный уполномоченный на Гаагской конференции 1899 года стремился включить в проект соглашения о законах и обычаях войны специальную оговорку о том, что военная необходимость в отдельном случае может оправдать те или иные мероприятия и действия. Председательствовавший на Брюссельской конференции 1874 года русский уполномоченный барон Жомини указывал на то, что, строго говоря, слова «при условии военной необходимости» можно было добавить к любой статье соглашения. Германский уполномоченный полковник фон Шварцгофф на заседании I июня 1899 года предложил дополнить статью 46 проекта, содержавшую основные права гражданского населения, словами «насколько это позволяет военная необходимость». Профессор Ролин в своем докладе пленуму конференции выразился по этому поводу таким образом:

«Впрочем, как следует из замечания полковника фон Шварцгоффа. которое, кстати, ни у кого не встретило возражений, эти положения при известных обстоятельствах не ограничивают свободу действий воюющих». Еще во время прений по отдельным статьям оккупационного права Ролин заявил, что оно ставит оккупанту такие правовые границы, которые он не может перешагнуть, «за исключением случаев военной необходимости».

В соответствии с этим в тетради 31 «Об обычаях сухопутной войны» из серии военно-исторических монографий, изданной в 1902 году по поручению германского генерального штаба, высказывается мнение о том, что в сравнении с законами и обычаями войны военная необходимость играет первенствующую роль.

Такую же точку зрения отстаивало и английское военное министерство в изданном им в 1902 году «Field Service Pocket Book».[100][100] «Справочник по полевой службе».

 Он содержал ряд положений Гаагской конвенции под общим заголовком: «Настоящие положения являются общими правилами поведения, насколько это допускает военная необходимость. Силы международной конвенции они не имеют». Однако последнее не соответствовало действительности, хотя и в немецком тексте Гаагской конвенции, опубликованном в 1902 году, имелась подобная же оговорка.

Когда профессор Холлэнд издал положения Гаагской конвенции, снабдив их небольшими комментариями, в Англии произошел переворот во взглядах. В этих комментариях он отмечал, что военная необходимость оправдывает только такие мероприятия, которые могут быть совместимы с современными законами и обычаями войны. Еще раньше это мнение высказывал и профессор Либер в «Инструкциях по управлению войсками США на поле боя», изданных в 1864 году президентом Линкольном. В 1912 году профессор Оппенгейм, один из виднейших современных специалистов по международному праву, вместе с полковником Эдмундсом составил на основании положений Гаагской конвенции исчерпывающий свод законов под общим названием «Законы и обычаи войны». В 1914 году эти положения целиком вошли в официальное «Руководство по военному праву», предназначенное для служебного пользования в английской армии. В том же году американское военное министерство издало «Правила ведения сухопутной войны», представлявшие собой такой же полный свод законов и обычаев войны.

В обоих военных справочниках принцип военной необходимости был объявлен одним из основных принципов войны. Хотя тексты и допускали его толкование в том смысле, что «военная необходимость играет первенствующую роль перед военным правом», все же оба эти справочника ставили воюющим странам определенные границы в рамках писаных и неписаных норм военного права.

В Германии, как уже было сказано, продолжало существовать мнение, что после военного права решающее значение имеет военная необходимость. При этом немалую роль сыграло также и то, что у немецких офицеров и военных юристов не имелось в распоряжении свода законов и обычаев войны наподобие английского военного справочника или американских «Правил ведения сухопутной войны». Правда, во исполнение обязательств, данных державами, подписавшими Соглашение, и содержащихся в статье 1 Гаагской конвенции, ряд правовых органов опубликовал текст Соглашения о законах и обычаях войны в виде специальных уставов. Но для практики войны этого было явно недостаточно. Требовался надежный свод писаных и неписаных норм военного права. Полуофициальный комментарий «Нормы ведения сухопутной войны» вышел в свет только в 1942 году, и в таких важных вопросах, как например казнь заложников, он отражал в основном только официальное мнение, существовавшее в самой Германии.

Точку зрения о первенствующей роли военной необходимости разделяли в период, предшествовавший первой мировой войне, и некоторые крупные немецкие специалисты по международному праву (Мейрер, Цорн и др.), однако иностранными авторами эта точка зрения преимущественно отвергалась. Среди иностранных авторов, которые подчеркивали первенствующую роль военной необходимости, находился один из виднейших специалистов международного права Спэйт. Но его авторитет столь же мало способствовал признанию другими странами решающего значения военной необходимости, как и авторитет американца Фулке и бельгийца Ривье.

Поэтому и американский военный трибунал в Нюрнберге во время «юго-восточного процесса» (дело VII) и в процессе над сотрудниками главного штаба вооруженных сил (дело XII) отказался признать военную необходимость в качестве оправдательного мотива для отклонения от норм военного права, поскольку эти нормы сами не допускают исключений, рассчитанных на военную необходимость, как это делает, например, статья 23 (пункт «ж») Гаагской конвенции, которая в этом случае допускает разрушение или захват собственности противника.

Трибуналы государств-победителей не могли принимать в расчет и того, что было сказано перед первой мировой войной всеми авторами и специалистами права. Эти специалисты, подобно американцу Фенвику, англичанам Холлу и Гарнеру. немцам Людеру, Ульманну и Листу, а также швейцарцу Губеру, выпустившему в 1913 году наиболее полное теоретическое исследование, охватывающее весь комплекс вопросов военного права, оправдывали военную необходимость, вызванную такими исключительными обстоятельствами, как например необходимостью спасения своего государства, и в то же время отвергали военную необходимость, обусловленную оперативными и стратегическими планами.

Когда генерал фон Гартман в 1877 году изложил свою точку зрения о первенствующей роли «реализма войны» перед «идеализмом права», он исходил при этом из «континентальной» теории войны, берущей свое начало в философии Руссо. Согласно этой теории, войны должны вести только вооруженные силы. Этим самым «реализм войны» прошлого века в отличие от того, что мы пережили в наш век, был ограничен очень узкими рамками. Кроме того, генерал Гартман жил в то время, когда господствовавшие взгляды на мораль и честь вполне отвечали духу прусско-немецкого офицерства. «Можно думать, — писал русский юрист профессор Мартене в своей книге «Мир и война», — что генерал Гартман не хочет ставить военному насилию никаких границ и не стремится обуздать страсти разъяренных армий, однако на самом деле он весьма далек от этого. Он не ограничивается признанием некоторых законов и обычаев войны, а с усердием доказывает, что их соблюдение является для цивилизованной армии делом чести и совести. По словам генерала Гартмана, сознание права и высокая мораль должны влиять абсолютно на все действия воюющих».

Когда же, наконец, германскими вооруженными силами, насквозь пропитанными традициями, в основе которых лежит высокая мораль, овладел солдат, для которого мораль и человечность были пустыми звуками и для которого сознание ответственности являлось не чем иным, как слабостью, солдат, объявивший военную необходимость руководством к действию для всех воюющих, тогда-то и появились приказы и были проведены мероприятия, которые полностью разрушили все понятия о праве и человечности.

Теория военной необходимости развилась в рамках старых, традиционных представлений о континентальной войне. Совершенно другой теории придерживаются англосаксы, по убеждению которых война является борьбой между нациями. Когда генерал фон Гартман опубликовал свои труды, известный американский юрист и публицист В. Бич Лоренс высказал совершенно новую точку зрения, которую, русский юрист Мартенс охарактеризовал как нечто совершенно чудовищное. Этот американский автор восставал против всякой попытки уменьшить зло войны. По его мнению, чем больше бед приносит война и чем больше страдают народы, тем лучше. Еще в 1875 году он писал, например, что «война — это, конечно, ужасный бич для всего человечества. Но народы страдают гораздо больше от ее последствий, чем от нее самой. Короче говоря, именно поэтому война должна быть ужасной, ибо только тогда она будет вселять страх и народам и их правителям».

Воздействие английской и американской авиации на немецкий народ во время второй мировой войны, когда она беспрепятственно уничтожала огромное количество немецкого гражданского населения, полностью доказало правильность этого принципа. Жертвой того же принципа явилась и Япония, капитулировавшая после взрывов атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки. Однако различных авторов международного права этот вопрос до сего времени почти не занимал, их интересовало другое, а именно защита немцами принципа военной необходимости. Профессор Лаутерпахт (Кембридж) написал капитальный труд «Международное право и наказание за военные преступления», опубликованный в 1944 году в английском ежегоднике международного права, который наряду с книгой американского профессора Глюка «Военные преступления, их мера пресечения и наказание» стал важнейшей теоретической основой для всей политики союзников во время судебных процессов над военными преступниками. В этом труде он открыто заявляет, что ответить на вопрос о законности воздушных налетов в условиях судебного процесса, направленного против отдельных лиц, не представляется возможным.

Сейчас на повестку дня встал вопрос о том, вступило ли человечество с началом воздушных войн и с появлением атомной бомбы, используемой против гражданского населения, в новую фазу, когда самыми страшными средствами поражения противника являются достижения науки и техники, и не должны ли люди как-то соразмерять их с существующими нормами права? Статья 25 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны гласит: «Запрещается атаковать или обстреливать незащищенные города, деревни, жилища и здания какими бы то ни было средствами». Слова «какими бы то ни было средствами» были добавлены в 1907 году на второй Гаагской мирной конференции. Их целью являлось разъяснить то положение, что незащищенные населенные пункты не должны атаковаться и с воздуха. Делегаты сочли необходимым внести это добавление, потому что ссылка, сделанная 29 июля 1899 года «относительно запрещения сбрасывать снаряды и взрывчатые вещества с дирижаблей и других летательных аппаратов», не была включена в новый текст этой статьи. Эта ссылка была рассчитана на пять лет.

За последнее время сложилось мнение, что статья 25 относится только к использованию тактической авиации на театре боевых действий, а не к ведению воздушной войны как таковой. Мы не можем согласиться с тем, что это утверждение правильно. Что бы ни говорили, а бомбардировки американской и английской авиации по площадям без всякого разбора, в результате которых разрушались немецкие города и уничтожалось гражданское население, целиком противоречили нормам международного права. Во время этих воздушных налетов союзники не ограничивались уничтожением военных объектов и сооружений, складов и учреждений, предназначенных непосредственно для удовлетворения нужд германских вооруженных сил, их действия были всегда направлены против гражданского населения и рассчитаны на то, чтобы сломить волю народа к сопротивлению.