Тема в когнитивной психологии 28 страница

теперь хорошо известные, появляются в определенных формах, мы должны были предположить, что они являются функци­ей этих соотношений. Я помню из собствен­ного опыта, насколько трудно четко раз­личать совокупности стимулов, т. е. геометрическую конфигурацию их, и зри­тельные формы как реальность. На этой странице, конечно, есть черные точки как части букв, которые, если их рассматри­вать вместе, образуют такую зрительную форму (рис. 9).

Рис. 9

Видим ли мы эту форму как зритель­ную реальность?

Конечно, нет, так как много черных точек изображено между ними и вокруг них. Но если бы эти точки были красны­ми, все люди, не страдающие цветовой сле­потой или слепотой на формы из-за пора­жения мозга, увидели бы эту группу как форму.

Это справедливо не только для плос­ких форм, изображенных на листе бума­ги, но и для трехмерных вещей вокруг нас. Мне хотелось бы предупредить от заблуж­дения, что эти проблемы единиц и их форм имеют значение только для эсте­тики или других подобных вещей высо­кого уровня, но не связаны с повседнев­ной жизнью. На самом деле на любом объекте, на любом человеке можно про­демонстрировать эти принципы зритель­ного восприятия.

Мы пришли к физиологическому вы­воду: если в системе имеется динамичес­кое взаимодействие местных процессов, они будут влиять друг на друга и изменять друг друга до тех пор, пока не будет достигнуто равновесие путем определенного распре­деления этих процессов. Мы рассматрива­ли зрительное поле в состоянии покоя, т. е. наблюдали психологическую картину в условиях равновесия в соответствующих процессах головного мозга. В физике дос­таточно примеров того, как процесс, начав­шийся в системе при определенных усло-

¹ Я не думаю, что слово “configuration” адекватно передает смысл немецкого “Gestalt”. Слово “configuration” означает, что элементы собраны вместе в определенном порядке, а мы должны избежать этой функционалистской идеи.

209

виях, смещает равновесие системы в ко­роткое время. Время, за которое достига­ется равновесие зрительных процессов, видимо, тоже невелико. Если мы предъяв­ляем стимулы внезапно, например, при помощи проекции, мы видим поле, его гра­ницы и их формы постоянными, неподвиж­ными.

В состоянии равновесия поле ни в коем случае не является “мертвым”. Вза­имные напряжения в фазе образования поля (которые, разумеется, взаимозависи­мы) не исчезают, когда устанавливается равновесие. Просто они (и соответствую­щие процессы) имеют такую интенсив­ность и напряжение, что взаимно уравно­вешивают друг друга. Местные процессы в состоянии равновесия — это определен­ное количество энергии, распределенное в поле. Физиологическая теория должна разрешить две различные проблемы, ко­торые относятся к описанным свойствам зрительного поля. Эти свойства, включа­ющие зависимость местного процесса от соотношения стимуляции широко вокруг, включающие далее образование единиц, их форм и т. д., кажутся почти удиви­тельными и часто считаются результатом действия сверхъестественных душевных сил. Первая задача, следовательно, состо­ит в том, чтобы показать, что подобные свойства вовсе не сверхъестественны в физическом мире. Таким образом, вста­ет более общая задача — продемонстри­ровать соответствующий тип процессов в точной науке, особенно если можно пока­зать, что в зрительном отделе нервной системы при определенных условиях, ве­роятно, происходят процессы общего типа. После этого встает другая задача — най­ти процессы того специфического типа, которые лежат в основе образования зри­тельного поля. Эта вторая задача, учиты­вая недостаточность наших физиологичес­ких знаний, гораздо труднее. Мы делаем только первые шаги к решению этой про­блемы, но одно замечание можно сделать уже сейчас. Вследствие неодинаковой сти­муляции в различных участках сетчат-

ки, в различных участках зрительной коры происходят различные химические реакции и, таким образом, появляется раз­личный химический материал в кристал­лической и коллоидной формах. Если эти неодинаковые участки находятся в фун­кциональной связи, то, конечно, между ними не может быть равновесия. Когда участки с неодинаковыми свойствами имеют общую границу, в системе есть “свободная энергия”. В этом контуре дол­жен быть основной источник энергии для динамического взаимодействия. То же самое будет в физике или физической химии при соответствующих условиях

Наше предположение дает физиологи­ческий коррелят для формы как зритель­ной реальности. С позиции независимых элементарных процессов такой коррелят найти нельзя. Эта мозаика не содержит никаких реальных форм или, если хотите, содержит все возможные формы, но ни од­ной реальной. Очевидно, коррелятом ре­альной формы может быть только такой процесс, который нельзя разделить на не­зависимые элементы. К тому же равнове­сие процесса, которое, как мы допускаем, лежит в основе зрительного поля, есть рас­пределение напряжения и процессов в про­странстве¹, которые сохраняются как одно целое. Поэтому мы сделали нашей рабо­чей гипотезой предположение, что во всех случаях это распределение является фи­зиологическим коррелятом простран­ственных свойств зрения, особенно формы. Так как наша концепция физиологичес­ких единиц относительна, то, считая, что любое резкое уменьшение связей динами­ческого взаимодействия в границах опре­деленного участка приводит к тому, что внутренняя область этого участка стано­вится реальной единицей, мы можем без противоречия рассматривать весь зритель­ный процесс как одно целое в данный мо­мент и утверждать формирование специ­фических (более близко связанных) единиц с их формами в зависимости от пространственного соотношения стимулов.

быть измерено в см, см², см³ <...>.

210

Г.Фолькельт

[ЦЕЛОСТНЫЕ ФЕНОМЕНЫ В ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ДЕТЕЙ]¹

За последние годы мы продолжали в различных направлениях и по отдельным частям проблемы те опыты изучения дет­ского графического выражения простых одноцветных и многоцветных плоских фигур и тел, изложение которых с иллю­страциями нами было дано в 1925 г. на Мюнхенском психологическом конгрес­се. Все с новых сторон и все настойчивее обнаруживалось, что маленький ребенок воспроизводит плоские фигуры целостнее, чем взрослый, причем на ранних ступе­нях это воспроизведение сплошь, а на пос­ледующих — во многих отношениях це­лостнее того воспроизведения, которое имеет место у взрослого человека. Исклю­чением могут служить разве только те

случаи, когда взрослый в своем изобра­жении стремится к сочетанию известных свойств и способов воздействия вещей в ярко выраженном экспрессионистичес­ком направлении. Графическое выраже­ние маленького ребенка действительно в некоторых основных чертах родственно эк­спрессионизму: как маленький ребенок, так и экспрессионист стремятся не столько к изображению исключительно внешне-оптических проявлений вещей, сколько к воспроизведению их целостной сущности, а следовательно также и к вос­произведению оборотной стороны или оп­тически совершенно не воспринимаемых свойств вещи. Сверх того они стремятся дать выражение полному взаимопротиво­поставлению (“Auseinandersetzung” — вы­ражение Д. Шмарзова) между самой сущ­ностью вещи и ее наблюдателем.

Единственно характерным и показа­тельным для новейшей психологии явля­ется то, что она, при описании всех пере­живаний, значительно сильнее, чем это делалось раньше, выделяет их целостные черты. Она заранее не стремится к описа­нию первоначально изолированных сово­купностей и их отдельных целостных черт и не переходит, под их влиянием, к ярко выраженному, отнюдь не целостному рас­членению на так называемые “элементар­ные содержания” (Elementarinhalte), как это раньше зачастую имело место².

В противовес этому наше теперешнее психологическое исследование много силь­нее и в высшей степени сознательно (зача­стую опять-таки слишком односторонне!)

¹ Фолькельт Г. Экспериментальная психология дошкольника. М.; Л.: Гос. изд-во, 1930. С. 113—
119.

² Необходимость анализировать как раньше, так и теперь сохраняет свое значение и до тех пор
сохранит его, пока будет существовать психология. Однако существуют два направления в анали­
зе: одно стремится в сторону возможно более целостных черт, другое — в сторону возможно менее
целостных, т. е. таких моментов, которые по возможности не могут быть подвергнуты дальнейше­
му анализу. Прежде первое из этих двух направлений сильно пренебрегалось за счет второго, т. е.
необходимость анализировать понималась весьма односторонне и сужалась до элементарного ана­
лиза (Elementaranalyse), иначе говоря, до изолирования так называемых элементов. При этом обычно
совершенно упускался из виду целостный анализ, т.е. тот анализ, который стремится к описатель­
ному выделению целостных свойств. Это изменение в выборе предпочитаемого направления, по
которому должно идти расчленение, иногда неправильно понимается как отказ так называемой
целостной психологии от анализа вообще. На самом же деле эта психология, во-первых, при описа­
нии целостных качеств всегда до известной степени аналитична, так как все описания, даже наибо­
лее направленные на целостное, всегда учитывают, выделяют и обозначают направление некото­
рых определенных черт этих совокупностей, подвергающихся описанию; во-вторых, она безусловно
признает виды анализа, направленные на нецелостные моменты, поскольку они верны, и безусловно
не сможет длительно игнорировать такого рода расчленение. Правда, психология, направленная

211

направлено в сторону целостного изуче­ния. Это новое направление в исследовании¹ сыграло важную и эффективную роль для психологии как взрослого, так и ребенка. Однако настойчивее и убедительнее, чем в отношении сознания взрослого, психические целые в их своеобразии и доминирующем значении находят свое доказательство в из­вестных проявлениях психической жизни ребенка. По крайней мере, для человека, в данном деле стоящего несколько в сторо­не, эта большая убедительность на детском материале несомненна.

К самым веским доказательствам дан­ного факта я отношу выражение в рисун­ке маленьких детей известных обоб­щающих примитивных целостностей, а следовательно и целостных качеств, на сво­еобразное строение которых уже указыва­ли многочисленные другие примеры, с ко­торыми мы имели дело в рамках данного сообщения. Что же касается выражения простых изображений двух или трех из­мерений на рисунках маленьких детей, то в этом отношении я должен отослать к психологическим описаниям и иллюст­рациям, опубликованным раньше².

Из них, например, видно, что весьма час­то цилиндр изображается не как сумма или соединение кожуха и поверхностей срезов, а как сверху, снизу и кругом своеобразно ок­ругленное целое, в виде одного единого в выс­шей степени целостного овала. Или, напри­мер, когда ребенок изображает куб в виде квадрата, а это зачастую имеет место, квад­рат этот часто означает не одну отдельно взя­тую поверхность всего куба, как обычно прежде предполагалось, а сжатое выражение многосторонней или даже всесторонней квадратности куба.

Дальнейшей основной чертой ранних детских рисунков, сделанных по простым планиметрическим или стереометричес­ким образцам, является следующее: под­лежащие передаче формы двух или трех измерений находят свое выражение не в соответствии с объектом (и притом это­го соответствия здесь нет ни в духе пони­мания взрослых, ни в духе понимания де­тей), а главным образом в соответствии с тем воздействием, которое они оказы­вают на наблюдателя. Это значит, что предмет не изображается в его изолиро­ванном вещественном бытии. Ребенок вообще не передает нечто ему противосто­ящее, отделенное от него той пропастью, которая существует между нами, взрослы­ми, и “предметами", и которая действи­тельно делает эти предметы чем-то “про­тивопоставленным” по отношению к нам. Напротив, ребенок часто выражает в рисунке преимущественно способ воз­действия предмета на него самого, так как для него предмет многообразно сплетен с его наблюдателем и образует с ним тес­ный комплекс. Здесь мы видим многочис­ленные, весьма своеобразные целостности, в ярко выраженном виде встречающиеся лишь в детских переживаниях. Эти це­лостности охватывают в переживании ребенка, с одной стороны, его психическо-телесную примитивность, а с другой сто­роны, самую вещь. В них часто решаю­щее господство над целым принадлежит взаимодействующим связям между обо­ими полюсами, между ребенком и вещью. Это господство заходит так далеко, что нередко вещественность едва прогляды­вает из-под действенности отношения ребенка к вещи⁸. Наибольшее же воздей-

преимущественно на целостности, учит еще и тому, что самая суть анализа должна быть основа­тельно передумана (der Sinn aller Analyse griindlich umzudenken ist): ни то направление в анализе, которого придерживались раньше, ни то — за которое стоят теперь, никогда не растворяет данное психическое целое в его частях или даже в его кусках, напротив оба, и даже тот элементарный анализ, который отчетливо стремится к возможно более неразложимым конечным формам, не в состоянии добиться ничего другого, кроме выделения известных черт или моментов, присущих первоначальным психическим совокупностям. И в этом отношении примат целого неуязвим.

¹ Сравни преимущественно труды Ф. Крюгера, особенно Über psychische Ganzheit в журнале
“Neue Psychol. Stud.”, В. 1, 1926. К этому совсем краткое резюме: Н. Volkelt. Über die
Forschungsrichtung des Psychologischen Institute der Universität Leipzig, Erfurt, K. Stenger, 1925.

² Cm. Volkelt H. Primitive Komplexqualitäten in Kinderzeichnungen. Bericht lib. d. VIII. Leipziger
Kongress d. exper. Psychol., Jena, 1924, а также Успехи детской экспериментальной психологии
(первая часть настоящего перевода).

³ Некоторые формулировки на этих страницах явились в результате совместной работы с
Л. Гоффман.

212

ствие впечатления от оптического объек­та состоит в первую очередь отнюдь не в оптически воспринятых качествах данных предметов, а преимущественно в таких особенностях, которые играют главную роль при тактильно-моторном взаимо­противопоставлении (Auseinandersetzung) ребенка с объектами. Таким образом наи­большее влияние должно быть отнесено за счет качеств предмета, могущих быть воспринятыми тактильно-моторным пу­тем, и за счет тактильно-моторных воз­действий самого предмета на ребенка, осо­бенно же за счет реактивных и активных ответных проявлений самого ребенка. Все эти перекрестные воздействия значитель­но и во многих отношениях превосходят оптическое, они даже часто сильно ото­двигают оптическое на задний план в пользу других, преимущественно тактиль­но-моторных сторон переживания, отли­чающихся, как правило, очень сильно акцентуированной эмоциональной аффек­тивной и волютивной окраской.

Таким образом становится ясным, что детское графическое изображение этих переживаний, имеющих своим основным моментом, как правило, неоптически-пред­метное, отнюдь не заключается в непос­редственной передаче или в копии изо­лированно-оптического. Графически вы­ражая эти свои переживания, ребенок часто стремится уловить каким бы то ни было образом преимущественно неопти­ческое. Для нас, взрослых, в общем пре­валирующее значение имеют оптические свойства и задачи оптического изображе­ния при графической передаче предмета <...>. Однако, основываясь на этом, мы отнюдь не должны отыскивать преимуще­ственно оптического осознавания предме­та в графическом изображении его ре­бенком. Напротив того, способы выраже­ния, имеющие место в детской графике, носят значительно более опосредствован­ный характер. Они являются посредни­ком между нами и тем чрезвычайно многим и разнообразным, что не может быть передано непосредственно оптичес­ким путем уже по одному тому, что оно само содержит очень многое, часто почти исключительно неоптическое. До сих пор эту опосредствованную функцию выраже­ния в детском рисунке мы обозначали просто словом “символическая”. Скоро

мы однако убедимся и притом яснее, чем это было уже намечено в последних из­ложениях, что термин “символический” крайне недостаточен для выражения опи­санного своеобразия графического выра­жения в раннем детстве.

Наилучшими примерами примитивно­го выражения такого взаимопротивопостав­ления ребенка и объекта может служить изображение углов, например, у ромба, тре­угольника или у куба, или передача острия конуса. Заостренность всех этих форм пе­редается на ранних ступенях развития по­всюду в виде своеобразного выражения ди­намики углов и заострений и того, главным образом, тактильно-моторного взаимного противопоставления, которое существует между ними и ребенком, а вовсе не в виде копирующего срисовывания соответствую­щих линий или поверхностей, образующих данный угол или заострение. Как графи­ческое выражение острия мы здесь встре­чаем один или даже несколько лучей, ост­рые наросты, вздутые, колючие выступы или, очень часто, одну основательную точ­ку, помещенную в направлении действия острия <...>.

Во всех этих случаях находит свое вы­ражение не только то фигурное или про­странственное, что присуще углу или ос­трию, но и взаимодействие между углом или острием, с одной стороны, и рукой ре­бенка, с другой. Часто даже подчеркива­ется почти исключительно это взаимодей­ствие, причем перевес находится на стороне то одних, то других черт соответ­ствующего переживания, объединенного в один тесный комплекс.

Или, например, фигура, состоящая из квадратной решетки, охотно передается в виде конгломерата маленьких квадратов или кружков, которые должны выражать наличие дырок в фигуре и даже самый момент проникания через эти дырки <...>.

Или при передаче круглых предметов в детском решении обычно участвует то, что эти предметы могут кататься, и что есть возможность их постижения кругом со всех сторон <...>.

Короче говоря, всякий раз, тем или иным способом, привлекается для учас­тия в графическом изображении то жиз­ненное, деятельное, нередко многосторон­нее взаимопротивопоставление, которое имеет место между ребенком и объектом

213

и нередко играет почти исключительную, решающую роль в этом деле.

Опыты, недавно произведенные нами над учениками деревенской школы для взрослых (Fortbildungsschüler) и над не­сколькими “простыми людьми” более стар­шего возраста, жителями захолустного про­винциального городка, показали нам, насколько глубоко коренятся в человечес­кой натуре вышеуказанные примитивнос­ти, характеризующие стиль ребенка в пе­риод раннего детства. Этим испытуемым мы предлагали для рисования те же объек­ты, которые до того были даны и детям, и, как правило, их рисунки отличались от работ маленьких детей большой склонно­стью к перспективе. Однако наряду с этим, нередко в виде странного смешения стилей, повсюду выступали весьма примитивные черты, уже знакомые нам из работ малень­ких детей. Например, мы находим в этих рисунках вышеуказанное стремление пере­давать вещи не с одной единой точки зре­ния, создающейся при их рассмотрении с оп­ределенного места, а так, чтобы дать выражение самой сущности вещей. Так в некоторых рисунках, изображающих куб,

мы находим характерное соединение раз­личной окраски или разнообразных отме­ток, расположенных на различных его сто­ронах, т. е. таких основных свойств, которые, будучи присущи различным ча­стям куба, не могут быть восприняты при рассмотрении вещи с одной стороны. Или даже мы встречаемся с соединением в одно комплексное, относительно гештальтиро-ванное примитивное целое таких свойств объекта, которые сами по себе расположе­ны друг рядом с другом в совершенно рас­члененном виде. Так, например, к нашему удивлению мы здесь снова натолкнулись на слияние круглости и удлиненности цилин­дра в один характерный овал, т. е. на то, что мы так часто наблюдали у детей дошколь­ного возраста. Совершенно очевидно, что преподавание рисования в народной шко­ле зачастую прививает лишь побеги, кото­рые очень быстро снова отмирают.

Своеобразие этого естественного при­митивного стиля выступает, как и следо­вало ожидать, еще с большей силой, когда усложняются условия восприятия подле­жащих передаче объектов, например, со­кращается время экспозиции.

214

К.Роджерс

ПОЛНОЦЕННО

ФУНКЦИОНИРУЮЩИЙ

ЧЕЛОВЕК¹

В основном мои взгляды на значение понятия “хорошая жизнь” основаны на опыте работы с людьми в очень близких, интимных отношениях, называемых пси­хотерапией. Таким образом, мои взгляды основаны на опыте или чувствах, в проти­воположность, например, научному или философскому основанию. Наблюдая за людьми с расстройствами и проблемами, жаждущими добиться хорошей жизни, я составил себе представление о том, что они под этим подразумевают.

Мне следовало бы с самого начала по­яснить, что мой опыт получен благодаря выгодной позиции определенного направ­ления в психотерапии, которое развивалось в течение многих лет. Вполне возможно, что все виды психотерапии в чем-то основ­ном схожи между собой, но, поскольку сей­час я уверен в этом менее, чем раньше, я хотел бы, чтобы вам было ясно, что мой психотерапевтический опыт развивался в русле направления, которое мне кажется наиболее эффективным. Это — психотера­пия, “центрированная на клиенте”.

Разрешите мне попытаться кратко опи­сать, как выглядела бы эта психотерапия, если бы она была оптимальной во всех от­ношениях. Я чувствую, что больше всего узнал о хорошей жизни из опыта психоте­рапии, в процессе которой происходило много изменений. Если бы психотерапия была во всех отношениях оптимальной (как

интенсивная, так и экстенсивная), терапист был бы способен войти в интенсивные субъективные личностные отношения с клиентом, относясь к нему не как ученый к объекту изучения, не как врач к пациен­ту, а как человек к человеку. Тогда тера­пист почувствовал бы, что его клиент — безусловно, человек с различными досто­инствами, обладающий высокой ценностью независимо от его положения, поведения или чувств. Это также значило бы, что терапист искренен, не прячется за фаса­дом защит и встречает клиента, выказы­вая чувства, которые он испытывает на органическом уровне. Это значило бы, что терапист может разрешить себе понять клиента; что никакие внутренние барье­ры не мешают ему чувствовать то, что чув­ствует клиент в каждый момент их отно­шений; и что он может выразить клиенту какую-то часть своего эмпатического по­нимания. Это значит, что тераписту было бы удобно полностью войти в эти отноше­ния, не зная когнитивно, куда они ведут; и что он доволен, что создал атмосферу, ко­торая дает возможность клиенту с наиболь­шей свободой стать самим собой.

Для клиента оптимальная психотера­пия значила бы исследование все более не­знакомых, странных и опасных чувств в себе; исследование, которое только потому и возможно, что клиент начинает посте­пенно понимать, что его принимают без всяких условий. Поэтому он знакомится с такими элементами своего опыта, осозна­ние которых в прошлом отрицалось, так как они были слишком угрожающими и разрушающими структуру его “Я". В этих отношениях он обнаруживает, что пережи­вает во всей полноте, до конца эти чувства так, что на данный момент он и есть его страх или гнев, нежность или сила. И ког­да он живет этими различными по интен­сивности и разнообразными чувствами, он обнаруживает, что он чувствует свое “Я”, что он и есть все эти чувства. Он видит, что его поведение конструктивно изменя­ется в соответствии с его новым прочув­ствованным “Я”. Он подходит к осозна­нию, что ему больше не нужно бояться того, что может содержаться в опыте, и он мо­жет свободно приветствовать его как часть изменяющегося и развивающегося “Я".

215

Это маленький набросок того, к чему близко подходит центрированная на кли­енте психотерапия, если она оптимальная. Я представляю ее здесь просто в качестве контекста, в котором сформировались мои представления о хорошей жизни.

Наблюдение с отрицательным выводом

Когда я старался жить, понимая опыт своих клиентов, я постепенно пришел к од­ному отрицательному выводу о хорошей жизни. Мне кажется, что хорошая жизнь — это не застывшее состояние. По моему мнению, она не является состоянием добро­детели, довольства, нирваны или счастья. Это — не условия, к которым человек при­спосабливается, в которых он реализуется или актуализируется. Используя психоло­гические термины, можно сказать, что это не состояние уменьшения влечения, умень­шения напряженности и не гомеостаз¹.

Мне кажется, что при использовании этих терминов подразумевалось, что когда достигнуто одно или несколько из этих со­стояний, то и цель жизни достигнута. Ко­нечно, для многих людей счастье или при­способленность — синонимы хорошей жизни. Даже ученые в области обществен­ных наук часто говорили, что цель процес­са жизни — уменьшение напряженности, достижение гомеостаза, или равновесия.

Поэтому я с удивлением и с некото­рым беспокойством понял, что мой лич­ный опыт не подтверждает ни одно из этих положений. Если я сосредоточусь на опы­те некоторых индивидов, достигших наи­высшей степени продвижения во время пси­хотерапевтических отношений и в после­дующие годы, кажется, показавших действительный прогресс на пути к хоро­шей жизни, то, по-моему, их состояние нельзя точно описать ни одним из выше­приведенных терминов, относящихся к ста­тичности существования. Я думаю, они сочли бы себя оскорбленными, если бы их захотели описать таким словом, как “при­способленные”; и они считали бы непра­вильным описывать себя как "счастливых", “довольных” или даже “актуализующих-ся”. Хорошо зная их, я посчитал бы невер-

ным сказать, что у них уменьшена напря­женность побуждений или что они нахо­дятся в состоянии гомеостаза. Поэтому мне приходится спрашивать себя, можно ли обобщить их случаи, есть ли какое-нибудь определение хорошей жизни, соответству­ющее жизненным фактам, которые я на­блюдал. Я считаю, что дать ответ совсем не просто, и мои дальнейшие утверждения весьма гипотетичны.

Наблюдение с положительным выводом

Если попытаться вкратце изложить описание этого понятия, я полагаю, это све­дется примерно к следующему:

Хорошая жизнь — это процесс, а не состояние бытия.

Это — направление, а не конечный пункт. Это направление выбрано всем орга­низмом при психологической свободе дви­гаться куда угодно.

Это организмически выбранное направ­ление имеет определенные общие качества, проявляющиеся у большого числа разных и единственных в своем роде людей.

Таким образом, я могу объединить эти утверждения в определении, которое по крайней мере может служить основой для рассмотрения и обсуждения. Хорошая жизнь с точки зрения моего опыта — это процесс движения по пути, выбранному че­ловеческим организмом, когда он внутрен­не свободен развиваться в любом направ­лении, причем качества этого направления имеют определенную всеобщность.

Характеристики процесса

Разрешите мне определить характер­ные качества этого процесса движения, качества, возникающие в психотерапии у каждого клиента.

Возрастающая открытость опыту

Во-первых, этот процесс связан с возра­стающей открытостью опыту. Эта фраза приобретает для меня все больший смысл. Открытость диаметрально противополож­на защите. Защитная реакция, описанная

216

мною в прошлом, — это ответ организма на опыт, который воспринимается или бу­дет воспринят как угрожающий, как не соответствующий существующему у инди­вида представлению о самом себе или о себе в отношениях с миром. Этот угрожа­ющий опыт на время перестает быть тако­вым, так как он или искажается при осоз­нании, или отрицается, или не допускается в сознание. Можно сказать, что я на са­мом деле не могу правильно понять все свои переживания, чувства и реакции, ко­торые существенно расходятся с моими представлениями о себе. Во время психо­терапии клиент все время обнаруживает, что он переживает такие чувства и отно­шения, какие до этого не был способен осоз­нать, которыми не был способен “владеть" как частью своего “Я".

Однако, если бы человек мог быть пол­ностью открыт своему опыту, каждый сти­мул, идущий от организма или от внеш­него мира, передавался бы свободно через нервную систему, без малейшего искаже­ния каким-либо защитным механизмом. Не было бы необходимости в механизме “подсознания”, с помощью которого орга­низм заранее бывает предупрежден о лю­бом опыте, угрожающем личности. На­оборот, независимо от того, воздействовал ли стимул окружающего мира на чув­ствительные нервы своим очертанием, формой, цветом или звуком, или это след памяти прошлого опыта, или — висцераль­ное ощущение страха, удовольствия или отвращения, — человек будет “жить” этим опытом, который будет полностью доступен осознанию.

Таким образом, оказывается, что од­ним из аспектов процесса, который я называю “хорошая жизнь", является дви­жение от полюса защитных реакций к полюсу открытости своему опыту. Чело­век все в большей мере становится спо­собным слышать себя, переживать то, что в нем происходит. Он более открыт сво­им чувствам страха, упадка духа, боли. Он также более открыт своим чувствам смелости, нежности и благоговения. Он свободно может жить своими субъектив­ными чувствами так, как они в нем су­ществуют, и он также свободен осознавать эти чувства. Он способен в большей мере жить опытом своего организма, а не зак­рывать его от осознания.