Ограничения в научении животных

Помимо позитивистской философии, краеугольным камнем бихевиоризма были эмпирические исследования поведения животных. Дж. Уотсон начинал свою ка­рьеру как психолог животных, а Э. Ч. Толмен, К. Л. Халл и Б. Ф. Скиннер редко исследовали человеческое поведение, предпочитая более контролируемые ситуа­ции, в которые можно было поместить животных. Высказывались ожидания, что эксперименты на животных помогут выявить общие законы поведения, примени­мые к широкому спектру видов, включая человека, с внесением незначительных модификаций или вообще без них. Э. Ч. Толмен говорил о когнитивных картах крыс и человека, К. Л. Халл — об общих законах поведения млекопитающих, а Б. Ф. Скиннер — о распространении принципов поведения животных на вербаль­ное поведение. Полагали, что принципы, проявившиеся в искусственно контро­лируемых экспериментах, должны показать пути научения всех организмов, неза­висимо от формирования их условных рефлексов в процессе эволюции. Предпо­ложение об универсальности было решающим в бихевиористской программе, поскольку, если законы научения являются видоспецифичными, изучение пове­дения животных бессмысленно для понимания людей.

Но доказательства, накопленные на протяжении 1960-х гг., показали, что законы научения, открытые для крыс и голубей, не были общими, равно как и то, что суще­ствуют серьезные ограничения, в зависимости от того, какие животные и чему науча­ются, ограничения, диктуемые эволюционной историей животного. Эти доказатель­ства были получены как в психологии, так и в других дисциплинах. С одной стороны, психологи открыли аномалии в применении законов научения во многих ситуациях; с другой стороны, этологи продемонстрировали важность врожденных факторов для понимания поведения животного в естественной окружающей среде его предков.

Дурное поведение организмов.Работая над ракетами, управляемыми голубя­ми, Скиннер сотрудничал с молодым психологом Келлером Бриландом, на кото­рого возможности контроля поведения произвели такое глубокое впечатление, что он сам и его жена стали профессиональными дрессировщиками животных. Как писал Скиннер в 1959 г.: «Поведение можно формировать в соответствии с ин­струкцией и поддерживать его по своему желанию почти без всяких ограничений... Келлер Бриланд специализируется в изготовлении поведения как предмета тор­говли». Заявления Скиннера о Бриланде напоминают похвальбу Фрэзера из «Вто­рого Уолдена» о производстве человеческих личностей по заказу.

Но в процессе своей работы по обучению животных необычным формам пове­дения чета Бриландов обнаружила, что многие животные вели себя не так, как им следовало бы. В 1961 г. они сообщили о своих трудностях в статье, название кото­рой, «Дурное поведение организмов», обыгрывало название первой книги Скин­нера — «Поведение организмов». Например, они пытались научить свиней носить монеты и складывать их в свинью-копилку. Им удавалось научить животных, но затем они теряли навык. Свиньи подбирали монету, роняли ее на землю и зарывалиносом, а не складывали в копилку. Чета Бриландов отметила, что они обнаружили много случаев, когда животные «оказывались пойманными в ловушку сильного инстинктивного поведения», которое побеждало поведение, приобретенное в ре­зультате научения. В природных условиях свиньи отрывают носом свою пищу, и поэтому они зарывали монеты, которые были приучены собирать для того, чтобы получить пищевое подкрепление. Бриланды (К. Breland and M. Breland, 1961/ 1962) пришли к выводу, что психологам следует изучить «скрытые предположе­ния, ведущие к подобным разочарованиям» в общих законах научения, предложен­ных бихевиоризмом. Они явно ставили под сомнение прагматические предполо­жения бихевиоризма в свете экспериментальных аномалий.

Бриланды выделили три таких предположения: животное представляет собой tabula rasa; видовые различия не имеют значения; в процессе выработки условных рефлексов ответные реакции можно выработать на любые стимулы. Эти предположе­ния, для эмпиризма фундаментальные, и были высказаны ведущими бихевиориста-ми. Ограничения этих предположений высказывались и ранее, но после публикации данных Бриландов началась настоящая лавина сообщений, ставивших эти предполо­жения под вопрос, причем наблюдения были сделаны в контролируемых условиях.

Борьба с бумажной фабрикой Академии. Одним из исследований, данные которого подрывали основы бихевиоризма, стала работа Джона Гарсия (J. Garcia, В. К. McGowan and К. F. Green, 1972) и его сотрудников. Гарсия был студентом И. Кречевского, любимого ученика Э. Ч. Толмена. Гарсия исследовал то, что назы­вал «рефлекторной тошнотой» — пример классической выработки условного реф­лекса. Стандартные эмпирические предположения, сформулированные И. П. Пав­ловым, заключались в том, что любой стимул может действовать как условный раз­дражитель, благодаря которому посредством формирования условного рефлекса можно получить любую ответную реакцию в качестве условного ответа. То есть любой стимул можно сделать условным раздражителем для получения любого ответа. Дальнейшие эмпирические исследования указывали, что, для того чтобы научение имело место, условный и безусловный раздражители должны следовать друг за другом с интервалом в полсекунды.

Используя разнообразные методы, Гарсия позволял крысам пить жидкость с необычным вкусом, а затем через час вызывал у них тошноту. Вопрос состоял в том, научатся ли крысы избегать места, где они чувствовали тошноту, безусловного раздражителя, напрямую связанного с тошнотой, или раствора, который они пили, хотя это событие было удалено по времени от безусловного ответа. Всегда проис­ходило последнее. Обычные законы классической выработки условного рефлекса не работали. Гарсия утверждал, что крысы инстинктивно знали, что тошнота долж­на быть связана с чем-то, что они ели, а не раздражителями, предъявленными в момент тошноты. Это имело большой смысл для эволюции, поскольку тошнота в условиях дикой природы с большей вероятностью вызвана питьем испорченной воды, нежели кустом, под которым крыса сидела в тот момент, когда почувствова­ла тошноту. С биологической точки зрения более адаптивно связывать с тошно­той вкус, а не визуальные или слуховые раздражители. Следовательно, весьма ве­роятно, что эволюция ограничивает то, какие именно стимулы могут быть ассоци­ированы с теми или иными ответными реакциями.

Исследования Гарсия вначале натолкнулись на крайний скептицизм, а ведущие журналы, посвященные поведению животных, не захотели опубликовать их ре­зультаты. Но работы других исследователей продемонстрировали, что в случае многих форм поведения эволюционное наследие животного накладывает явные ограничения на то, чему оно может научиться. Сейчас исследования Гарсия счита­ются классическими.

В 1961 г. Бриланды установили, что этологические исследования сделали для понимания поведения животных больше, чем бихевиористские лабораторные экс­перименты. В 1970-х гг. некоторые психологи животных заявляли, что в изучении научения животных произошла революция, вдребезги разбившая старую парадиг­му (R. С. Bolles, 1975). Хотя подобная оценка была преждевременной, существо­вание в 1970-е гг. книг и сборников статей, посвященных ограничениям научения, указывало, что это направление научения животных претерпевало период смуты: опора на общие законы научения канула в прошлое.

Этот кризис выявил интересный факт, связанный с влиянием на американскую психологию трудов Дарвина. И функционалисты, и бихевиористы рассматрива­ли разум и поведение как адаптивные процессы, приспосабливающие организм к окружающей его среде. Мы видели, что анализ научения, проведенный Скиннером, недвусмысленно и осознанно базировался на применении естественного отбора. Тем не менее бихевиоризм принимал эмпирические предположения парадигмы Спенсе­ра о tabula rasa и общих для всех видов законов научения и игнорировал вклад эво­люции в поведение. Это было продуктом еще одного бихевиористского допущения, периферической теории. Конечно, бихевиористы признавали, что собака не может реагировать на звук, который не может услышать, не может она и летать. Эти огра­ничения, однако, касались лишь периферических сенсорных и двигательных способ­ностей. Поскольку бихевиоризм отрицал существование центральных процессов, он не мог признать существования для них эволюционных ограничений. Следова­тельно, приходилось предположить, что, до тех пор пока организм может ощущать стимул, он может ассоциироваться с любым физически возможным ответом.

Но многие из загадочных явлений, открытых такими исследователями, как чета Бриландов и Гарсия, явно касались вкусов, изображений или звуков, которые жи­вотные могли ощущать, но не ассоциировали с поведением. Похоже, что такие открытия указывали на существование центрального контроля над научением — контроля, который хотя бы частично был обусловлен наследственностью. Следо­вательно, хотя бихевиоризм, вслед за функционализмом, принимал теорию есте­ственного отбора как концептуальный инструмент, он отрицал последствия эво­люции, имеющие видовую направленность, поскольку отрицал централизм.

Наконец, мы можем отметить, что крайний эмпиризм бихевиоризма отрицал уже установленные ограничения научения. Например, сам Э. Л. Торндайк обнару­жил огромные различия в том, насколько легко кошки могли освобождаться из различных проблемных ящиков. В частности, им было трудно научиться лизнуть лапу для того, чтобы освободиться. Подобное поведение в природе не связано с освобождением, и поэтому кошки очень медленно устанавливали подобную связь. Аналогично первые исследователи поведения животных, от Дарвина до этологов, описывали биологически определенные поведенческие паттерны. Все это согласуется с распространением научной парадигмы. Определенные аномалии тихо игно­рируют или списывают на плохие методы (например, метод устных рассказов) до тех пор, пока они не станут слишком серьезными, чтобы их можно было игнориро­вать, как это произошло в 1960-х гг. в научении животных.