Бихевиоризм получает определение, 1919-1930

Как и все развитие психологии в целом, дискуссию о бихевиоризме прервала Первая мировая война. Как мы увидим, психология была вовлечена в войну, что сильно изменило ее; когда психологи возобновили обсуждение бихевиоризма, основания дискуссии сильно отличались от того, что было до войны. Ценность объективной психологии доказали тесты, которые проводили психологи, отбиравшие солдат. После войны встал вопрос не о том, насколько законен бихевиоризм, а о том, какую форму он должен принять. В 1920-е гг. психологи пытались дать определение бихе­виоризма, но, как мы увидим, превратить его в однородное движение не удалось.

Варианты бихевиоризма.Еще в 1922 г. стало ясно, что психологи озабочены пониманием бихевиоризма и его более или менее приемлемой формулировкой. Уолтер Хантер (Walter Hunter, 1922), симпатизировавший Уотсону, написал «Открытое письмо антибихевиористам». Здесь он высказал такое же пониманиебихевиоризма, как и Уотсон: бихевиоризм — это трактовка психологии как исследо­вания отношений стимула и реакции. Хантер подверг критике другие определения бихевиоризма, мешавшие психологам увидеть, что же это такое на самом деле. Позднее Хантер (Hunter, 1925) попытался разработать особую науку о человече­ском поведении — антропономию. Но новая наука не прижилась, зато психология получила новое, бихевиористское, определение.

Некоторые психологи, в частности Альберт П. Вейсс (Albert P. Weiss, 1924) и Цинь Янг Kyo (Zing Yang Kuo, 1928), попытались дать формулировку бихевиориз­ма, подобную уотсоновской, но только более точную. Цинь Ян Куо определял би­хевиоризм как «науку о механизмах, касающихся механических движений орга­низмов» и утверждал, что «долг бихевиориста — описывать поведение точно так же, как физик описывает движение машины». Такую механистичную и редукцио­нистскую психологию, современный вариант идей Ламетри, наиболее активно на­саждал Карл Лэшли (1890-1958), студент, с которым Уотсон исследовал условные рефлексы у животных и человека.

Лэшли писал, что бихевиоризм стал «аккредитованной системой психологии», но, делая основной упор на «экспериментальном методе», не смог дать сколько-нибудь удовлетворительной «систематической формулировки» своих положений. В свете того, что бихевиоризм «столь решительно порвал с традициями психоло­гии», возникла потребность в более четкой формулировке бихевиоризма. Лэшли заявил, что предложено три формы бихевиоризма. Первые две мало отличаются друг от друга и являются разновидностями «методологического бихевиоризма». Они допускают, что «факты сознательного опыта существуют, но не пригодны для какой-либо научной обработки». По мнению Лэшли, методологический бихевио­ризм стал отправной точкой собственного бихевиоризма Уотсона, но был признан им неудовлетворительным, поскольку в значительной степени допускал существо­вание интроспективной психологии. Именно из-за признания «фактов сознания» методологический бихевиоризм допускал, что психология никогда не будет сфор­мирована полностью и окончательно, и был вынужден согласиться с существова­нием науки, или, по крайней мере, исследований разума, наряду с наукой о поведе­нии. Противовесом методологическому бихевиоризму стал «строгий» (или, как его называли М. Калкинс [М. Calkins, 1921] и Р. У. Уиллер [R. W. Wheeler, 1923], «ра­дикальный») бихевиоризм, утверждавший, что фактов сознания не существует. Однако Лэшли соглашался, что столь нетрадиционная точка зрения нуждается в серьезных доказательствах. Он писал:

Позвольте мне сбросить львиную шкуру. Моя ссора с бихевиоризмом заключается не в том, что он зашел слишком далеко, а в том что он колеблется... в том, что он не сумел превратить свои предпосылки в логические выводы. Для меня сущность бихе­виоризма заключается в вере в то, что исследование человека не покажет ничего сверх того, что адекватно описывается понятиями механики и химии... Я верю, что можно создать физиологическую психологию, которая сразится с дуалистами на их соб­ственной территории... и показать, что их данные можно включить в механистиче­скую систему... Физиологическое рассмотрение поведения будет полным и адекват­ным отчетом о всех явлениях сознания... требующим, чтобы все психологические данные, независимо от способа их получения, были подвергнуты физической или физиологической интерпретации (р. 243-244).

В конце концов Лэшли заявил, что выбор между бихеворизмом и традицион­ной психологией превратился в выбор между двумя несовместимыми мировоззре­ниями, научным и гуманистическим. Прежде психология настаивала, что «долж­но остаться место для человеческих идеалов и стремлений». Но «другие науки освободились от этого рабства», и поэтому психология также должна освободиться от «метафизики и ценностей», а также от «мистического обскурантизма», чтобы превратиться в физиологию. В физиологии можно отыскать принципы объясне­ния, которые сделают психологию естественной наукой, свободной от ценностей, способной обратиться к «наиболее интересным и жизненно важным проблемам, связанным с человеческим поведением». Это позволит психологии взяться за ре­шение практических проблем, ныне лежащих в сфере педагогики или психиатрии, что было невозможно в рамках интроспективной психологии. Очевидно, что взгля­ды Лэшли были очень близки к механистичному, физиологическому объяснению поведения и сознания Ламетри, а также к позитивизму О. Конта. Он проповедо­вал власть науки, а не гуманизма и полагал, что общественные проблемы можно решать с помощью технологии. К. Лэшли, А. Вейсс, Цинь Янг Куо и Дж. Уотсон попытались дать достаточно узкое определение бихевиоризма, следуя бихевиорист­ской версии пути через физиологию, почти уничтожая психологию как независи­мую дисциплину. Другие психологи и философы, занимавшиеся проблемами пси­хологии, считали физиологически-редукционистское определение бихевиоризма слишком узким.

Философ-неореалист Р. Б. Перри (R. В, Репу, 1921) не видел в бихевиоризме ничего нового, он рассматривал его как «простое возвращение к взглядам Аристо­телям, согласно которым разум и тело связаны друг с другом как деятельность и орган». Принятие бихевиоризма не означало отрицания того, что разум играет роль в поведении. Напротив, «если вы бихевиорист, вы считаете разум чем-то вмеши­вающимся» в определение поведения; бихевиоризм освобождает разум от бесси­лия параллелизма, навязанного интроспективной психологией. С другой стороны, неореалист Стивен Пеппер (S. Pepper, 1923), учившийся у Перри в Гарварде, отка­зывался считать идеи Уотсона бихевиоризмом. Дж. Джастроу (J. Jastrbw, 1927), один из основоположников психологии в США, не видел в бихевиоризме ничего нового, называя бихевиористами У. Джеймса, Ч. Пирса и Г. Р. Холла. Джастроу утверждал, что ошибочно смешивать «радикальный» бихевиоризм Уотсона с бо­лее общим и умеренным бихевиоризмом, которого придерживались большинство американских психологов.

Когда мы сопоставляем взгляды К. Лэшли, Р. Б. Перри, Р. Пеппера и Дж. Джа­строу, становится ясно, что термин «бихевиоризм» обладал почти бесконечной эла­стичностью. Он мог означать физиологический редукционизм или просто иссле­дование поведения объективными средствами; он мог означать принципиальный разрыв с прошлым, а мог быть и традиционным; он мог считать разум причиной, определяющей поведение, или отрицать роль разума как причинного фактора. Р. С. Вудворт (R. S. Woodworth, 1924) был прав, когда писал, что многочисленные претенденты на звание бихевиористов не образуют никакого единого направления. При этом Вудворт считал бихевиоризмом изучение законов поведения и поиск средств контроля за ним, а не нейромеханистичную интерпретацию психологии,данную Уотсоном. Вудворт отмечал, что психология начиналась как неинтроспек­тивное исследование времени ответной реакции, памяти и психофизики, но откло­нилась от своего развития по пути науки из-за работ Э. Б. Титченера, О. Кюльпе и других исследователей примерно в 1900 г. Таким образом, научная психология была обречена стать бихевиористской, и Уотсон не предложил ничего кардиналь­но нового.

Человек или робот? В нескольких статьях, защищающих бихевиоризм и свя­зывающих бихевиорализм с прошлым — функционализмом и будущим — когни-тивистикой, вставал один и тот же вопрос — об «автоматической возлюбленной» У. Джеймса. Противопоставляя бихевиоризм гуманизму, К. Лэшли отмечал, что «возражения против бихевиоризма в конечном итоге сводятся к тому, что он не в состоянии выражать жизненно важные, личные свойства опыта»; это возражение достаточно очевидно в аргументах У. Джеймса, относящихся к «автоматической возлюбленной». На этот аргумент против бихевиоризма указывал и У. Р. Хантер (W. S. Hunter, 1923). Отвечая на подобные возражения, Лэшли заявил, что «опи­сания опыта принадлежат искусству, а не науке», а Хантер утверждал, что рассуж­дения о том, можно ли любить машину, не имеют отношения к поиску научной истины. Более подробно проанализировал эту проблему с точки зрения бихевио­ризма Б. Г. Боде (В. Н. Bode, 1918). Он считал, что значительной разницы между возлюбленной-человеком и механической возлюбленной не существует, посколь­ку между ними нет существенных поведенческих различий:

Если не существует объективно наблюдаемых различий, то, значит, наличие у жи­вой девушки сознания никак не отражается на ее поведении — это просто побочный фактор. Все объясняется механическими причинами, и загадка вечной женственно­сти ничем не отличается от задач высшей математики (р. 451).

Наконец, критик бихевиоризма Уильям Мак-Дугалл сформулировал эту пробле­му в современных терминах, использовав слово «робот», только что появившееся бла­годаря фантастической пьесе Карела Чапека «R.U.R.». Мак-Дугалл (W. MacDougall, 1925) считал вопрос «человек или робот?» основным для бихевиоризма. В основе би­хевиоризма лежало утверждение о том, что люди являются всего лишь машинами — роботами, но это утверждение оставалось недоказанным. По мнению Р. С. Вудворта, оставалось установить, что роботы могли делать все то же самое, что и люди.

Интерес к «автоматической возлюбленной» У. Джеймса (или, как теперь стали говорить, роботу) являлся отголоском основной проблемы научной психологии XX столетия: можно ли последовательно считать людей машинами? Этот вопрос выходил за пределы всех систем психологии, поскольку был тесно связан с функ­ционализмом, реализмом, бихевиоризмом и когнитивной психологией. С появле­нием компьютеров один из их создателей сформулировал вопрос Джеймса по-но­вому: можно ли сказать о машине, что она мыслит, если вы, разговаривая с ней, по­лагаете, что разговариваете с человеком? А. М. Тюринг, а вслед за ним множество когнитивных психологов дали ответ, подобный тому, который давал Б. Г. Боде: если вы в состоянии принять машину за человека, значит, между машиной и чело­веком нет существенной разницы. Лэшли был прав, когда отмечал, что за дискус­сиями вокруг бихевиоризма стоит не только и не столько разное понимание пси­хологии, но имеющая гораздо большее значение борьба сторонников «механистического объяснения» и «окончательного определения ценностей», взгляда на людей как на роботов или как на деятелей, имеющих свои цели, ценности, надеж­ды, страхи и привязанности.

Поздний бихевиоризм Уотсона.После Второй мировой войны и неудачной службы в армии, где он разрабатывал тесты для летчиков, Уотсон выбрал новое направление исследований и защиты бихевиоризма. Теперь он интенсивно зани­мался психологией человека, основанной на условных рефлексах, исследуя при­обретение рефлексов детьми. Уотсон верил, что природа наделила людей очень малым количеством безусловных рефлексов, поэтому сложное поведение взрослых можно истолковать просто как результат приобретения условных рефлексов по методу И. П. Павлова на протяжении многих лет. В противовес евгенике и ее адеп­там, которые считали, что люди получают большую часть своего интеллекта по наследству, Уотсон (J. Watson, 1930, р. 94) утверждал, что «не существует такой вещи, как наследование способности, таланта, темперамента, психической консти­туции и характера». Например, он отрицал то, что предпочтение в использовании правой или левой руки является врожденным. Он не смог выявить ни структур­ных различий, ни разницы в силе между правой и левой рукой младенца. Поэтому, хотя он и испытывал замешательство по поводу того, что большинство людей прав­ши, он видел причину этого в социальном обучении и говорил, что превращение вех детей-левшей в правшей не принесет никакого вреда. Ничто не может проде­монстрировать радикальную периферическую теорию Уотсона лучше следующего примера: поскольку он не смог обнаружить периферических различий в силе и строе­нии рук, то пришел к выводу о том, что не существует никакой биологической основы праворукости или леворукости. Уотсон полностью игнорировал «загадочную» (J. Watson, 1913b) кору головного мозга, считая ее всего лишь трансляционной стан­цией нервных импульсов. Сейчас мы знаем, что левое и правое полушария головного мозга человека выполняют очень различные функции и что различия между пра­во- и леворукими закладываются именно здесь.

Наконец, Уотсон взялся за доказательство своего наиболее радикального убеж­дения: «Дайте мне дюжину здоровых младенцев и особую изолированную среду, чтобы их воспитывать, и я гарантирую, что случайным образом выберу любого из них и воспитаю из него специалиста любого типа — врача, адвоката, художника, торговца и даже попрошайку или вора» (J. Watson, 1930, р. 104). Наибольшую из­вестность среди его исследований младенцев получила работа «Обусловленные эмоциональные реакции» (J. Watson and R. Rayner, 1920). Здесь был описан экс­перимент Уотсона с ребенком, известным как Альберт Б. Целью эксперимента было продемонстрировать, что люди рождаются только с несколькими инстинк­тами — страха, ярости и половым, а эмоции являются условными версиями этих врожденных рефлексов. В качестве безусловного стимула (US), порождающего страх (безусловный рефлекс, UR) Уотсон выбрал громкий шум — звук, который из­давала металлическая балка при ударе по ней молотком; было установлено, что этот стимул был одним из немногих, пугавших маленького Альберта. Уотсон сопровож­дал шум условным стимулом (С5), крысой, с которой любил играть Альберт. Но теперь, когда Альберт дотрагивался до крысы, Уотсон ударял по балке; после семи таких сочетаний ребенок демонстрировал страх, как только видел крысу.

Уотсон заявил, что создал «условную эмоциональную реакцию», и утверждал, что обстановка его эксперимента является прототипом эмоционального научения нор­мального человека в нормальной окружающей среде. Уотсон считал, что продемон­стрировал, будто богатая эмоциональная жизнь взрослого человека — всего лишь большое количество условных рефлексов, выработанных на протяжении многих лет развития. Мы должны отметить, что заявления Уотсона весьма сомнительны, а этич­ность его эксперимента находится под вопросом (Е. Samelson, 1980); более того, этот эксперимент часто искаженно описывают во вторичных источниках (В. Harris, 1979). Но Уотсон был, по крайней мере, последовательным. Он влюбился в свою коллегу-аспирантку Розали Райнер (это вызвало скандал, стоивший ему работы в университете Хопкинса) и писал ей, что «каждая клетка, которая есть во мне, — твоя, все вместе и по отдельности» и что все его эмоциональные ответные реакции «позитивны и направлены к тебе... так же как и каждый ответ сердца» (цит. по: D. В. Cohen, 1979).

Уотсон всегда стремился к популяризации психологии. Он вплотную занялся этим после потери работы в университете. Так, в 1926-1928 гг. в журнале Harper's публиковались его статьи о психологии человека, написанные с бихевиористских позиций. Там Уотсон начал излагать бихевиоризм в качестве замены менталист-ской психологии и психоанализа, пленявшего ранее умы общественности. Он за­явил, что и психоанализ, и традиционная психология сознания никогда не имели права называться наукой, поэтому больше не заслуживают какого-либо внимания. В своих научно-популярных работах Уотсон настойчиво ассоциировал психоло­гию сознания с религией, утверждая, что ее понятия «разума и сознания» были не чем иным, как «пережитками церковных догм Средневековья». По его мнению, идея разума, или души, помогала церковникам удерживать общество под контро­лем; но теперь настало время науки.

Уотсон вызвал менталистов на спор о существовании сознания. На утвержде­
ния менталиста о том, что он обладает психической жизнью, Уотсон отвечал про­
сто: «У меня есть только ваши непроверенные и ничем не доказанные слова, что
вы обладаете образами и ощущениями». Поэтому концепции ментализма оста­
ются мифами. Вместо фантастической, скрыто религиозной, традиционной пси­
хологии сознания, бихевиоризм предложил позитивистскую, научную психологию
описания, предсказания и контроля поведения. Уотсон говорил, что бихевиори­
стская психология способна предложить эффективные, науч-ные методы контро­
ля за поведением: «Мы можем с рождения превратить любого человека в соци­
альное или асоциальное существо; частью научной работы бихевиориста являет­
ся определение того, для чего пригодна та или иная человеческая машина, чтобы
дать обществу необходимую информацию о ее способностях». В полном соответ­
ствии с традицией позитивизма О. Конта бихевиоризм Уотсона отвергал рели­
гию и нравственный контроль над поведением, ставя цель заменить их наукой и
технологическим контролем посредством бихевиористской психологии. В этом
бихевиоризм сблизился с прогрессивизмом. Прогрессивизм стремился к установ­
лению рационального контроля над обществом средствами науки, поэтому его
сторонники заинтересовались бихевиоризмом, который обещал им необходимую
для этого технологию.                                                                                                                           ;