Легализация и запрет искусственного аборта: социальные и демографические последствия.

Строгий запрет аборта, существовавший в дореволюционном российском законодательстве, уступил место его полной легализации в 1920 г. Но правительственное постановление, разрешавшее аборт, было двусмысленным. Аборт никак не связывался с объективной необходимостью планирования семьи, и не ставился вопрос о том, что же может быть альтернативой аборту. С другой стороны, постановление объявляло аборт «злом для коллектива», объясняло «моральными пережитками прошлого и тяжелыми экономическими условиями настоящего» и предсказывало его постепенное исчезновение.* Вопреки этим ожиданиям, аборт не только не исчез, но получил стремительное распространение в течение нескольких последующих десятилетий, при том, что либеральное законодательство в отношении аборта начала 20-х годов сменилось в 30-е годы запретительным и репрессивным.

В этом нет ничего удивительного. Поспешная легализация аборта без понимания истинного смысла этой меры лишь создала иллюзию свободы прокреативного выбора, заблокировав при этом поиски альтернативных путей планирования семьи. Неподготовленность общества к столь радикальному решению, традиционное неприятие намеренного ограничения деторождения родителями вызвали реакцию отторжения — запрет аборта стал частью общей антимодернистской реакции тридцатых годов. Косвенно этот запрет распространился и на контрацепцию: в запретительном постановлении 1936 г., как и в разрешительном 1920 г., ни о какой альтернативе аборту не говорилось, а ссылки на «условия социализма», «повышение материального благосостояния трудящихся», «максимальное развитие сети родильных домов, детских яслей, детских садов»** имели смысл только в том случае, если противопоставлялись всякому ограничению деторождения. В условиях сталинского СССР это практически исключало любую активность, направленную на развитие контрацепции.

Если аборт можно было запретить, то с демографическими и социальными сдвигами, которые делали планирование семьи объективной необходимостью, нельзя было ничего поделать. Эта необходимость оказалась сильнее не только закона, но и народной традиции, никогда не приветствовавшей аборты, — иначе не понадобилось бы законодательное запрещение искусственного прерывания беременности в 1936 г. Но и оно не смогло ничего изменить. У миллионов семей часто не было иного выхода, нежели прервать — вопреки закону и вопреки традиции — незапланированную беременность. Отмена в 1955 г. запрета на аборт была лишь признанием повсеместно распространившейся практики. Но при этом снова та же логика, что и в 1920 г. и 1936 г.: аборт — зло, «предотвращение абортов может быть обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материнства и мер воспитательного и разъяснительного характера».* В 1955 г. вряд ли кто-нибудь ожидал, что российские женщины снова станут рожать по 8 или 10 детей, но никаких указаний на то, как регулировать число детей иным способом, нежели аборт, и в чем здесь могут помочь «меры поощрения материнства», в Указе 1955 г. нет. По существу, это был указ, подталкивавший к абортам.

Последующие годы не принесли существенных изменений. Советское общество за семь десятилетий своего существования так и не смогло признать до конца права свободного прокреативного выбора женщины и семьи, обеспечить им условия, необходимые для реализации этого права, для свободного, сознательного и безопасного регулирования деторождения. После повторной легализации абортов в 1955 г. их число в России стало стремительно расти, в 60-80-е годы оно превышало 4,5 млн. чел., т.е. было в 2-2,5 раза больше, чем число рождений «Контрацептивная революция», совершившаяся на Западе и давшая женщинам весьма совершенные противозачаточные средства, миновала СССР, многие его бывшие республики стали рекордсменами по числу абортов, причем первое место неизменно принадлежало России. При примерно одинаковом уровне рождаемости годовое число абортов на сто родов в 1990 г. составляло в России 206, на Украине — 155, в Белоруссии — 80, Латвии — 112, Эстонии — 132, Молдавии — 106, тогда как в Швеции оно равнялось 30, Италии — 28, Великобритании — 25,Франции — 22, Финляндии — 19, Германии — 16, Нидерландах — 10(5,6). В Европе по числу абортов с Россией могла сравняться разве что только собственно Сербия (без автономий) — 218 абортов на 100 родов в 1986 г. (7).

Все это не означало, что рождаемость в России не модернизировалась, свобода прокреативного выбора родителей не получила общественного признания, а общество — выигрыша от расширившейся демографической свободы. При всех неизбежных оговорках, нельзя не признать, что Россия совершила переход от демографического равновесия старого типа (высокая смертность — высокая рождаемость) к равновесию нового типа (низкая смертность — низкая рождаемость) и что этот переход сделал весь воспроизводственный процесс намного более эффективным и экономичным. В этом и заключался главный социальный выигрыш, который в условиях СССР в очень большой мере был принесен на алтарь «построения социализма», советской мобилизационной экономики. Без него, в частности, невозможен был бы чрезвычайно высокий уровень занятости женщин, которым прославился бывший СССР. Но несомненно и то, что плоды новой демографической и социальной свободы ощутил и каждый человек, что она коренным образом изменила положение женщин и детей, открыла новые, пусть вначале лишь потенциальные, возможности самореализации личности, семейной и личной жизни.

Вместе с тем модернизация рождаемости породила и новые проблемы, решение которых до сих пор не найдено и которые остаются источником беспокойства в России, как, впрочем, и во всех странах, переживших демографический переход. И первая из них — это проблема депопуляции. Хотя теоретически равновесие низкой смертности и низкой рождаемости вполне возможно, практически оно не достигнуто ни в одной из постпереходных стран, рождаемость повсеместно опускается ниже уровня простого замещения поколений, что рано или поздно приводит к отрицательному естественному приросту.

Миграция – эмиграция и иммиграция.

Миграция населения