ЕДИНОГО РУССКОГО ГОСУДАРСТВА

(XII— СЕРЕДИНА XV в.)

В XII—XIII вв. на Руси интенсивно протекал процесс политического обособления княжеств и городов, определяемый в нашей литературе как феодальная раздробленность. Он действительно заключался в усилении центробежных и ослаблении центростремительных политических сил в стране, во все большем дроблении государственной власти, в упадке влияния Киевского великого князя, в еще более жестоких, чем в XI в., княжеских междоусобицах, еще менее тесном единении князей для борьбы с напором кочевников. Но парадоксальность истории феодальной раздробленности в XII — начале XIII в. заключалась в том, что негативные процессы политической жизни совпадали с позитивными процессами экономического развития, и, прежде всего с успехами ремесла и городской культуры.

В это время значительно возросло число ремесленных специальностей и видов ремесленных изделий. По мнению Б. А. Рыбакова, рассвет древнерусского ремесла наступил в середине XII в. и продолжался до самого татарского нашествия. В те же годы на Руси и на Западе был сделан шаг по пути перерастания ремесла в мелкое товарное производство; все большие массы товаров приходили в движение. Число городов и численность городского населения тоже заметно увеличились. Без подобных успехов средневековых городов не могли бы столь широко распространиться и приобрести значительное влияние вечевые собрания, не развивались бы так успешно церковное военное строительство, литература, искусство и вся культура Руси. Характерной особенностью раннего периода феодальной раздробленности, т. е. времени, предшествовавшего монгольскому завоеванию, было не только ослабление политических связей и раздробление русских земель, но и значительный подъем средневековой городской культуры.

Все сказанное имеет самое непосредственное отношение к русскому летописанию XII — XIII вв. Если применительно к XI в. мы уверенно может говорить только о киевском и новгородском летописании, то в XII — начале XIII в. летописание возникло в ряде городов Северо-Восточной Руси (Владимире, Суздале, Переславле-Залесском, Ростове), на юге (в Чернигове, Переяславле). Существовало оно тогда и в Киеве, Галицко-Волынской, Новгородской и других русских землях.

Летописные своды того времени дошли до нас в составе позднейших: свода южного происхождения, доведенного до конца XIII в. и именуемого Ипатьевским (по названию монастыря, в котором летопись хранилась), доведенного до начала XIV в. Лаврентьевского (названного по имени переписчика 1377 г.), Новгородских и др. В XII в. становится более представительным состав летописцев. Кроме крупнейших и связанных с князьями монастырей, летописи велись непосредственно при княжеских дворах.

Летописные тексты исходили и из демократических кругов городского населения. Это, во всяком случае, относится к новгородскому летописанию. Так, среди занимавшихся составлением новгородских летописей церковников были тесно связанные е горожанами приходские священники.

Развитие культуры вообще и книжного дела в частности привело в XII в. не только к расширению географии летописания и круга летописцев, но и к некоторым изменениям в стиле — большей пространности летописных текстов, обстоятельности, а иногда и слитности изложения. Так, в Галицко-Волынской летописи XII в. в ряде случаев изложение вовсе освобождалось от погодного принципа и ведется в форме непрерывного рассказа. Сопоставляя «Повесть временных лет» с киевским летописанием последующего периода, М. Д. Приселков отмечал, что в пространности изложения, многоречивости и «литературной натарелости» последнее выигрывает, но в широте общерусского горизонта оно «решительно упадает»³. Это наблюдение должно быть отнесено не только к Киевской, но и к другим летописям XII — XIII вв.

Характерное для периода феодальной раздробленности преобладание интереса к местным делам отчетливо прослеживается в новгородском летописании. Иногда описываются местные события, представляющие общий интерес. Так, под 1136 г. сообщается о том, как новгородцы, «призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаша, яко изгонити князя своего Всеволода», как князь, его жена, дети и теща были 28 мая арестованы и содержались в течение двух месяцев под стражей в епископском дворце. Летописец перечисляет и обвинения, предъявленные князю Всеволоду Мстиславичу, и среди них то, что «хотел еси сести Переяславли» и променять новгородский стол на переяславский. Под тем же годом сообщается об освещении церкви Святого Николы 5 декабря и о других событиях уже чисто - местного значения ⁴.

Под 1160 г. летописец с болью повествует о стихийных бедствиях, постигших новгородцев: «Том же лете стоя все лето ведром и пригоре все жито, а на осень уби всю ярь мороз. Еще же, за грехы наши, не то зло оставися, нъ пакы на зиму ста вся зима теплом и дъждемь, и гром бысть; и купляхом кадку малую по 7 кун. О, велика скърбь бяше в людьях и нужа!». Голодовки, неурожаи, высокие хлебные цены, пожары, тяжело сказывавшиеся на положении новгородского населения, глубоко волновали летописцев. Повествуя об этих событиях местной жизни, они не могли сохранить бесстрастный стиль изложения. Иногда в летопись попадали события, не представляющие никакого политического интереса, но носившие характер местной сиюминутной сенсации, как например: «утописта два попа, и не да епископ над ними пети».

Специфические особенности политической жизни и социальной борьбы в севернорусских республиках, естественно, находили отражение в Новгородской летописи. Это вечевые собрания, избрание посадников, тысяцких и епископов, приглашение и изгнание князей, а также народные восстания, которые не всегда клеймились в духе представлений феодального боярства. Литературоведы отмечают, что «демократическому» содержанию новгородского летописания XII и следующих веков соответствовали его демократический язык, обороты деловой речи и народные просторечные выражения. На стиле новгородских летописцев отразился и язык вечевых собраний. «Вече,- пишет Д.С. Лихачев, - выработало какие-то свои формы обращения к массе, умение сжато и энергично выразить политическую программу в легко доступной и запоминающейся форме. Едва ли не именно этот отголосок веча составляет наиболее любопытную сторону новгородской летописи».

Но сильнее всего демократизм проявлялся в тех немногих текстах новгородских летописей, авторы которых выступали в защиту черного люда от бояр. Так, под 1255 г. говорится о конфликте «вятших» и меньших людей, причем сочувствие летописца было на стороне меньших, решивших стоять «за правду новгородскую, за свою отчину». Совещание же «вятших» он назвал «свет зол». С неодобрением к боярам относился автор летописного известия о татарской переписи населения Новгорода 1259 г. Он говорил, что бояре «творяху себе легко, а меншим зло». Конечно, антибоярские настроения были присущи лишь отдельным летописцам или авторам повестей, входивших в летописи. Но в широком потоке основанных на феодальных представлениях летописных текстах демократическая народная струя все же хорошо заметна. Под «отчиной», за которую в 1255 г. стояли меньшие люди, понималось нечто иное, чем отчина русских князей. В последнем случае подразумевались наследственные владения княжеских династий. Когда же о своей отчине говорили меньшие люди, имелась в виду отчизна, а поскольку «своя» отчизна выступает вместе с правдой новгородской, следует полагать, что здесь речь идет о Новгороде. Настроения местного новгородского патриотизма сказываются и в известиях о победе новгородцев над суздальцами в Липецкой битве 1216 г. «О, много победы, братье! - восклицает летописец. - Бещисльное число, яко не можеть ум человечьск домыслити избьеных». С таким восторгом в летописи не всегда говорилось даже об избиении «поганых».

Внимательно следя за жизнью своей республики и сочувствуя ее борьбе против посягательств владимиро-суздальских и других князей, новгородский летописец не был глухим к общим интересам Русской земли. С неодобрением писал он под 1134 г., что «раздьрася вся земля Русьская». Под 1135 г. сообщалось, что новгородский посадник Мирослав ходил «мирить кыян с церниговци», но не успел в этой благородной миссии, так как «сильно възмялася вся земля Русьская». Междоусобицы киевских и черниговских князей летописец прямо назвал злом.

Батыево нашествие заставило летописца поставить вопрос, «кто не плачется, увидев разорение всей Русской земли?», и вспомнить сентенции летописцев XI в. о боге, который наводит иноплеменников, чтобы грешники вспомнили о нем, «усобная же рать бывает от свяжения дьяволя» ⁸. Таким образом, горькие сетования по поводу междоусобиц в Русской земле сочетались в Новгородской летописи с торжеством по поводу побед Новгорода в междоусобной борьбе с князьями. Идея общности интересов русского народа не угасла в новгородском летописании периода феодальной раздробленности, хотя раздробленность неблагоприятно отражалась на этой идее.

Существенной особенностью отечественной историографии XII в. было появление княжеских летописцев — произведений, описывавших политическую биографию отдельного князя, его военные походы, дипломатические переговоры, события семейной жизни. Личные княжеские летописцы прославляли мудрость своих князей, их воинскую доблесть, порицали и изображали в невыгодном свете врагов. К числу таких летописцев относился восстанавливаемый по Ипатьевскому своду Летописец князя Игоря Святославича - героя «Слова о полку Игореве». Автор летописи называет Игоря «благоверным князем», под 1185 г. приводит подробности похода на половцев и бегства Игоря из половецкого плена (князя тщательно охраняли днем и ночью, но он воспользовался моментом при заходе солнца, когда «половци напилися бяхоуть коумыза») ⁹. По Ипатьевской летописи восстанавливается и Летописец Даниила Галицкого. Даниил характеризуется княжеским летописцем такими словами: «Дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока». Отражая дух эпохи, летописец видел свою задачу не только в том, чтобы «сказати бесчисленныя ряти, и великия труды, и частыя войны», но и «многия кромолы и частыя восстания, и многия мятежи».

В условиях укрепления боярского феодального землевладения галицкие бояре принимали активное участие в феодальных смутах и иногда выступали против того или иного князя. Вот почему в Летописце Даниила Галицкого мы находим такие характеристики крамольных бояр: у льстивого Боярина Семьюнка лицо было красное, как у лисицы; боярин Доброслав был таким гордым и надутым, что когда ехал на коне, не смотрел на землю ". Но эти сатирические характеристики бояр все же не позволяют говорить об антибоярской направленности Летописца Даниила Романовича, подобно тому, как резкие высказывания против отдельных князей не позволяют говорить об антикняжеской направленности княжеских летописцев.

По Ипатьевской и Лаврентьевской летописям восстанавливается и Летописец Юрия Долгорукого. Здесь в самом доброжелательном виде предстает его деятельность в конце 1140 — 1150-х годах, резко порицаются враги и конкуренты. В Летописце Юрия Долгорукого доказываются права князя на Киевский великокняжеский стол и на старейшинство в среде русских князей '². Борьба Юрия Долгорукого за старейшинство побуждала летописца выходить за пределы узкоместных вопросов Ростово-Суздальской Руси. Это относится и к другим личным княжеским летописям, а также к областным сводам, составлявшимся при князьях, которые боролись за великокняжеский стол и за старейшинство.

Из летописей XII в., составлявшихся после «Повести временных лет», характерные черты общерусского свода особенно отчетливо выступают во Владимирском своде 1177 г. В него включены сведения о событиях как северо-восточной, так и южной Руси. Общерусские черты свода проявились не только в географическом диапазоне собранных в нем известий, но и в том, что в этом своде впервые выдвигался тезис о переносе политического центра всех русских земель из Киева во Владимир на Клязьме, идея превращения Владимира в столицу, а владимирских князей — в единственно законных претендентов на великое княжество.

Из сказанного о новгородском летописании, княжеских летописцах и сводах, составлявшихся в резиденциях наиболее влиятельных князей, боровшихся за старейшинство, следует, что нельзя преувеличивать тенденции к замене общерусского летописания XI - начала XII в. местным летописанием в последующие столетия. Прежде всего, в период феодальной раздробленности не исчезло сознание этнической и религиозной общности русского народа. Местный патриотизм, нередко проявлявшийся, когда речь у летописца шла о победах своего князя над другими князьями, не стер общерусского патриотизма, который четко выступал, если в летописи речь заходила об иноземных нашествиях, и особенно о татаро-монгольском иге. Сложность летописных сводов периода феодальной раздробленности заключалась в том, что патриотизм местный переплетался с патриотизмом общерусским, а преобладающий интерес к своей земле не исключал интереса к другим русским землям. Вот почему общерусские мотивы не исчезали из сводов XII - XIII вв.

К XIV - первой половине XV в. это относится еще в большей степени, чем к предшествующему периоду. С XIV в. началось возрождение страны после татаро-монгольского опустошения. XIV — XV века ознаменовались успехами земледелия в относительно удаленной от татарских кочевий нечерноземной зоне, а также ростом сельского населения этой зоны. Уже с XIV в. наблюдалось восстановление городов и новое развитие промышленного производства, причем для нашей темы особенно важно отметить возникновение писчебумажного производства ^|3. XIV — XV вв. ознаменовались культурным подъемом Руси, ярко проявившимся в архитектуре, в творчестве Андрея Рублева и художников, расписывавших новгородские церкви, в житийной литературе, в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище» и других памятниках культуры.

Без того, что было сделано простыми русскими людьми в деревне и в городе, было бы невозможно собрать средства, войско и оружие, необходимые для создания единого государства, для ликвидации иноземного ига. А культура, и в частности художественная и историческая литература, способствовала укреплению моральных сил страны, необходимых для борьбы против феодальных междоусобиц и иноземного гнета.

Монгольское разорение и упадок старых городов затруднили на время ведение летописного дела. Однако в XIV в. и оно восстанавливалось, а в XV в. достигло невиданных ранее масштабов. Что касается общерусских летописей, то впервые после монгольского завоевания они возродились в Твери. К 1305 г. относится общерусский летописный свод, который затем лег в основу Лаврентьевской летописи. Возникший при тверском князе Михаиле Ярославиче, он включал ряд тверских, новгородских, рязанских и других известий. И это не случайно. Как установил М. А. Дьяконов, Михаил Ярославич первым из русских князей стал употреблять титул «великий князь всея Руси». Тверь приобрела ко времени составления свода 1305 г. ярлык на великое княжение. Князь Михаил Ярославич не замыкался на местных делах: он вел активную борьбу с Юрием Даниловичем Московским за Владимирское великое княжение, за Переяславль, Новгород и Нижний Новгород. А в 1318 г. борьба за великокняжеский стол привела князя Тверского к трагической гибели в золотоордынской столице. Титул «великий князь всея Руси» после Михаила Ярославича Тверского принял Иван Данилович Калита и его московские преемники. А Дмитрий Донской провозгласил великое княжение Владимирское своей отчиной (наследственным владением). Отчиной московского князя оно именовалось в грамоте 1371 г. о перемирии с Литвой. О наследственном праве московских князей на великокняжеский титул тогда же или несколько позже начали говорить московские летописцы.

С великим княжением было связано старейшинство в среде русских князей. Еще в Киевской Руси оно было не обязательным свойством старшего в роду князя, а принадлежностью тех старших князей, которые занимали киевский стол. Во второй половине XII в. роль киевского стола перешла к владимирскому, и связанное с владимирским великим княжением старейшинство стало объектом упорной борьбы между тверскими, московскими и другими князьями (причем решающая роль в их спорах оставалась за золотоордынскими ханами). Во второй половине XIV в. в летописи проводилась мысль, что только московский князь должен почитаться старейшим, вне зависимости от того, является ли он старшим по возрасту и по степени. Так, говоря о конфликте между Дмитрием Ивановичем Московским и Дмитрием Константиновичем Суздальским, летописец пишет, что последний домогался великого княжения «не по отчине, ни по дедине», несмотря на то, что был старше московского по возрасту и по степени (первый принадлежал к 13-й, а второй к 14-й ступени княжеского родословного дерева) ¹⁵.

Титулование московских князей со времен Калиты «великими князьями всея Руси» и провозглашение при Донском московских князей наследственными владельцами владимирского великокняжеского стола и монопольными носителями звания старейших являлись показателями растущего влияния московских князей в жизни и в исторической литературе. Однако в XIV в. единодержавие еще не восторжествовало над системой вассальной подчиненности ни в жизни, ни в идеологии. Характерно, что в «Слове о житии и представлении (смерти. - А.Ш.) великого князя Дмитрия Ивановича царя русьскаго» структура власти при Дмитрии Донском строилась в виде целой пирамиды стоявших под ним властителей. Великий князь призывал их выступить против - Мамая, но приказать выступить еще не мог ¹⁶.

Тенденции к единодержавию и к такому русскому летописанию, которое служило бы идее единодержавия, пробивали себе дорогу и в первой половине XV в. Эти тенденции проявились в своде 1408 (или 1409) г., создание которого связано с именем митрополита всея Руси Киприана, чья церковная власть распространялась как на восточные русские земли, еще зависимые от Орды, так и на западнорусские земли, подвластные Литве. Митрополит «остановился на мысли о составлении общерусского свода, куда бы влились материалы всех местных летописцев его политически раздробленной митрополии». Мысль эта осуществлялась в конце жизни Киприана, а завершена была летопись уже после его смерти. Н. М. Карамзин назвал бывший в его руках харатейный (написанный на пергаменте) список этой летописи Троицким (по месту ее хранения). Историограф начала XIX в. привел много цитат из Троицкой летописи, сгоревшей во время московского пожара 1812 г. М. Д. Приселкову удалось восстановить ее путем сличения выписок Н. М. Карамзина и ряда летописных сводов, для которых Троицкая харатейная летопись служила основой.

У митрополита Киприана были острые конфликты с Дмитрием Донским, и это обстоятельство нашло свое отражение в своде 1408 г. Сводчик упрекал Донского в вероломстве. Он также иронизировал по поводу поражения на р. Пьяне приверженных к пьянству воевод Дмитрия. М. Н. Тихомиров считал вероятным, что от Киприана исходит и представленная в некоторых летописных сводах тенденциозная версия, согласно которой Дмитрий Донской не руководил лично Куликовской битвой и был обнаружен после ее окончания под сенью срубленной березы.

К сыну Донского — великому князю Василию Дмитриевичу сводчик 1408 г. относился вполне лояльно. А по поводу его конфликта с Новгородом писал, что новгородцы были «человеци суровы, непокорливи, упрямчиви, непоставны». Никакой князь не мог им угодить, и даже Великий Александр Ярославич (Невский) «не уноровил им»²⁰. Летописец осуждал новгородцев, которые «правают по князю великому и паки рогозятся» (присягают великому князю и проявляют непокорность вопреки присяге). В этом осуждении новгородцев уже слышится стремление полностью подчинить их великокняжеской власти. Но права великого князя Литовского Ольгерда на владение значительной частью русских земель в митрополичьем своде 1408 г. еще не оспаривались. Там даже говорилось, что Ольгерд «во всей братии своей превзыде владыстию и саном». Итак, в XIV - начале XV в. общерусские тенденции в летописании усиливаются, и сводчики митрополита всея Руси сделали шаг вперед по пути развития этих тенденций. Но до середины XV в. идея полного подчинения всех русских государей великому князю Московскому полностью в историографии еще не восторжествовала. Историография только находилась на пути к торжеству общерусского летописания, могущего служить утверждению государственного единства.

Лекция7

ИСТОРИОГРАФИЯ В ЕДИНОМ