О нарисованной елке вспоминает житель блокадного Ленинграда Молчанов А.В.

С детства люблю наряжать новогоднюю елку. Здесь и предвкушение праздника с ожиданием чудес и подарков, и удовольствие от самого процесса украшения зеленой, пахучей гостьи, и радость от встречи со старыми елочными игрушками и знакомства с новыми. И каждый раз это еще и воспоминания о других елках. Одним из таких воспоминаний я поделился однажды со своими сынишкой и дочуркой во время украшения елки. Я рассказывал им о том, как 31 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде мой дедушка устроил новогоднюю елку. Он был веселый и добродушный выдумщик. Настоящих елок не было, и он решил нарисовать елку на стене.

Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу. Бабушка начала ворчать, что он испортил обои, а он, улыбаясь, сказал: — Молчи, Ликсевна, – (он ее всегда так называл – Алексеевной, когда был в хорошем настроении), – эти обои после войны в музей возьмут! А нам все равно ремонт делать, блокадную копоть смывать… Потом он вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с елочными игрушками. Мы стали вешать их на гвоздики и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная елка словно ожила! От нее, кажется, запахло хвоей. Но самая потрясающая новость ожидала нас впереди: в коробках, среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребренной скорлупе и конфеты в ярких фантиках – и какие конфеты! «Раковая шейка», «Мишка на севере»! Они висели в прошлом году на елке, их сняли и убрали вместе с игрушками. Мы придвинули стул к стене с нарисованной елкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно белели обертки конфет – настоящих конфет из мирного времени! Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, и мы разделили их поровну. Пустые фантики мы снова повесили на елку… Когда я закончил свой рассказ, дочка засмеялась и сказала: - А у нас на елке тоже есть конфеты! Потом она притихла, и глаза ее стали задумчивыми. Через две недели мы убирали елку, снимали с нее украшения. Вот это дело я не люблю – тоже с детства, потому что это и конец праздника, и прощание с зеленой

волшебницей, которая была у нас в гостях, дарила радость, а теперь выбрасывается на свалку… Неожиданно я заметил, что дочка, сняв с елки большие шоколадные конфеты, прячет их в коробку с игрушками. Ты зачем это? – удивился я. Она виновато улыбнулась: - Ты же рассказывал… - Ну, что ты! – засмеялся я. – Блокады больше не будет. - Нет, – сказала она серьезно, – я это в память… Давай оставлять конфеты с елки в память того дедушки и того мальчика. - Какого мальчика? – не понял я. – Ведь это же я о себе рассказывал. - Все равно,- ответила дочка, – ты тогда был мальчиком.

Я понял, что в ее представлении я – блокадный мальчик – абстрагировался от меня современного и ушел в историю вместе с дедушкой, которому блокадная судьба отмерила жизнь после нового года три с половиной месяца.

Наверное, ему было бы легче умирать, если бы он знал, что хранить память о нем будет не только переживший блокаду внук, но и неведомая ему правнучка.

Корни моего сына

Дневник Милы Аниной (Людмилы Пожедаевой)

Дневник Вали Тонск

Блокадные дети