Декабря 1961 года, воскресенье

– «Чертова травка» никогда и никого не защищает, она только дает силу. В отличие от нее Мескалито кроток, как дитя.

– Но ты говорил, что Мескалито бывает ужасен.

– Конечно, бывает; но с теми, кого он принял, он добр и кроток.

– Как же он проявляет свою доброту?

– Он – защитник и учитель.

– А как он защищает?

– Его можно держать при себе, и он будет следить за тем, чтобы с тобой ничего не случилось.

– А как его держать при себе?

– В мешочке, который привязывают под мышкой или на шею.

– У тебя такой есть?

– Нет, но у меня есть гуахо; а вот другие люди его носят.

– Чему учит Мескалито?

– Правильной жизни.

– Как он этому учит?

– Он показывает разные вещи и объясняет, что есть что.

– Как?

– Это надо видеть самому.

Января 1962 года, вторник

– Дон Хуан, что ты видишь, когда Мескалито берет тебя с собой?

– Об этом нельзя говорить. Я ничего не могу тебе рассказать.

– Если расскажешь, с тобой что‑нибудь случится?

– Мескалито – защитник. Добрый и кроткий защитник; но это не значит, что над ним можно смеяться. Он добрый – и потому способен вызвать ужас у тех кого не любит.

– Я не собираюсь над ним смеяться, просто я хочу знать, как он действует на людей. Ведь я‑то рассказал тебе все, что Мескалито позволил мне увидеть.

– Ты – другое дело, ты еще не знаешь его путей. Тебя приходится учить им, как ребенка учат ходить.

– Сколько я должен учиться?

– Пока Мескалито не обретет для тебя смысл.

– А потом?

– Потом ты все поймешь сам. Не надо будет ничего рассказывать.

– Ты можешь сказать, куда Мескалито уводит тебя?

– Нет, не могу.

– Я хочу узнать лишь одно: существует ли другой мир, в который он берет людей?

– Существует.

– Это небо?

– Он уносит выше неба.

– Я имею в виду небеса, где Бог.

– Что за глупости! Я не знаю, где находится Бог.

– Мескалито – это Бог? Единый Бог? Или один из многих?

– Мескалито – покровитель и наставник. Мескалито – сила.

– Сила, которая внутри нас?

– Нет. Мескалито не имеет с нами ничего общего. Он – вне нас.

– В таком случае каждый, кто принимает Мескалито, должен видеть его одинаково.

– Нет, вовсе нет. Для разных людей он разный.

Апреля 1962 года, четверг

– Дон Хуан, почему ты не расскажешь о Мескалито подробнее?

– Нечего рассказывать.

– Но я должен узнать как можно больше, прежде чем встречусь с ним снова.

– Нет. Возможно, тебе вообще ничего знать не надо. Я уже говорил, что с разными людьми Мескалито разный.

– Да, но все‑таки мне хочется знать, что испытывают другие.

– Словам тех, кто болтает о нем, грош цена! Сам все увидишь. Какое‑то время ты еще будешь говорить о нем, а потом перестанешь.

– Расскажи мне о своей первой встрече с Мескалито!

– Зачем?

– Ну, тогда я буду знать, как вести себя с ним.

– Ты и так знаешь больше, чем я. Ты играл с ним. Когда‑нибудь ты поймешь, насколько Мескалито был добр к тебе. Наверняка он сказал и показал тебе многое, но ты был глух и слеп.

Апреля 1962 года, суббота

– Мескалито может принимать любой облик, когда показывает себя?

– Да, любой.

– Какой облик у него самый обычный?

– Обычного нет.

– Ты имеешь в виду, что он являет разные облики даже тем, кто его хорошо знает?

– Нет. Он являет разные облики людям, которые лишь начинают его познавать, а для тех, кто знает его хорошо, он всегда одинаков.

– В каком смысле?

– Он является им в виде обыкновенного человека, вроде нас с тобой, или в виде света. Просто света.

– Мескалито когда‑нибудь являлся в разных обликах тем, кто хорошо его знает?

– Насколько мне известно, нет.

Июля 1962 года, пятница

Вечером 23 июня мы с доном Хуаном отправились в путь. Он объяснил, что мы едем в штат Чи‑хуахуа искать грибы и что путь наш будет долгим и трудным. Так оно и случилось. Мы прибыли в небольшой шахтерский городок на севере штата Чихуа‑хуа в десять часов вечера. Здесь я оставил машину, и мы прошли пешком на окраину города, к дому приятелей дона Хуана – индейца племени тараху‑мара и его жены. У них мы переночевали.

Хозяин разбудил нас около пяти часов утра и принес овсяной каши и бобов. Пока мы ели, он беседовал с доном Хуаном, но о цели нашей поездки ничего не спросил. После завтрака хозяин наполнил мою фляжку водой, а в рюкзак сунул пару лепешек. Дон Хуан протянул мне фляжку, поудобнее приладил себе на спину рюкзак, поблагодарил хозяина за гостеприимство и повернулся ко мне: «Пора!»

Около мили мы шли по проселочной дороге, потом пересекли поле и часа через два достигли подножия холмов к югу от города. Мы поднялись по пологим холмам в юго‑западном направлении, а когда добрались до крутых склонов, дон Хуан повернул, и мы двинулись между холмами на восток.

Несмотря на свои преклонные годы, дон Хуан шел очень быстро, тогда как я уже к полудню совершенно выдохся и падал с ног от усталости. Мы сели, дон Хуан развязал мешок с хлебом.

– Можешь съесть все, если хочешь, – предложил он.

– А ты?

– Я не голоден, а позже еда нам не понадобится. Я устал, очень проголодался и принялся за еду.

Решив, что настало подходящее время поговорить о цели нашего путешествия, я как бы ненароком спросил:

– Долго мы здесь пробудем?

– Мы пришли сюда за Мескалито и останемся до завтра.

– А где Мескалито?

– Вокруг нас!

Вокруг в изобилии росли всевозможные кактусы, но я не смог распознать среди них пейотль.

Мы снова отправились в путь и к трем часам дня спустились в длинную узкую долину с крутыми склонами. Я не на шутку разволновался от мысли, что найду пейотль, которого никогда не видел растущим в естественных условиях. Мы прошли по долине метров полтораста, как вдруг слева от тропинки я заметил сразу три пейотля, сросшихся вместе и выступавших над землей на несколько сантиметров. С виду они напоминали круглые мясистые розочки зеленого цвета. Я с криком ринулся к ним.

Дон Хуан даже не повернул в мою сторону головы. Я сообразил, что сделал глупость. Всю вторую половину дня мы шли молча, медленно продвигаясь по долине, покрытой мелкими острыми камнями. Мы шагали среди кактусов, вспугивая то стайки ящериц, то одинокую птицу. Я видел десятки пейотлей, но не сказал больше ни слова.

В шесть часов вечера мы оказались у подножия замыкавших долину гор. Взобрались на уступ; дон Хуан сбросил рюкзак и сел. Я опять проголодался, но еды у нас больше не осталось. Я предложил побыстрее собрать Мескалито и вернуться в город. Дону Хуану это предложение явно не понравилось: он недовольно причмокнул губами и объявил, что мы проведем здесь всю ночь.

Мы сидели неподвижно. Слева возвышалась скала, справа простиралась долина, которую мы только что пересекли. Она показалась мне гораздо обширнее, чем я думал, и не такой плоской. Сверху можно было разглядеть на ней множество холмиков, возвышений и обломков скал.

– Завтра отправимся в обратный путь, – не глядя на меня, сказал дон Хуан и указал вниз. – Снова пойдем долиной и будем собирать Мескалито, но только тогда, когда он окажется прямо на нашем пути. Не мы будем искать Мескалито, а он – нас. Если захочет, найдет.

Дон Хуан оперся спиной о скалу и, наклонив голову, продолжал говорить так, словно рядом, кроме меня, находился кто‑то еще.

– И еще одно. Срывать его буду я, а ты понесешь мешок или просто пойдешь впереди, я сам еще не знаю. И не вздумай указывать на него, как сделал днем.

– Прости меня, дон Хуан!

– Ничего, ты ведь не знал.

– Твой благодетель учил тебя всему этому?

– Нет. Никто не учил меня о Мескалито. Он сам был моим учителем.

– Выходит, Мескалито – вроде человека, с которым можно разговаривать?

– Нет.

– Как же тогда он тебя учил? Некоторое время дон Хуан молчал.

– Вспомни, как ты играл с ним. Ты ведь понимал его тогда?

– Вот так он и учит. Только ты этого не знал. А будь ты повнимательнее, он бы заговорил.

– Когда?

– Тогда, когда ты увидел его впервые.

Мои вопросы его явно раздражали. Я сказал, что хочу знать о Мескалито все.

– Спрашивай об этом не у меня, – усмехнулся дон Хуан, – а у него. В следующий раз, когда увидишь его, спроси все, что пожелаешь.

– Значит, Мескалито все‑таки вроде человека, если с ним можно говорить...

Дон Хуан не дал мне закончить. Он повернулся, взял фляжку, спустился с уступа и исчез за скалой. Мне не хотелось оставаться одному, и хотя дон Хуан не звал меня, я последовал за ним. Метров через двести мы вышли к крохотному ручейку. Дон Хуан обмыл лицо и руки, наполнил фляжку, прополоскал рот, но пить не стал. Я зачерпнул воду ладонями; дон Хуан сказал, что пить не надо.

Он подал мне фляжку и пошел обратно. Мы поднялись на уступ и снова уселись лицом к долине, прислонившись спинами к скале. Я спросил, нельзя ли разжечь костер. Дон Хуан воспринял мою просьбу как совершенно неуместную. Мы в гостях у Мескалито, объяснил он, и тот сам позаботится, чтобы ночью нам было тепло.

Смеркалось. Дон Хуан достал из своего мешка два тонких одеяла, бросил одно мне, а сам сел, скрестив ноги, и накинул второе одеяло себе на плечи. Долина внизу потемнела, ее края расплылись в вечерней мгле.

Старик сидел неподвижно и смотрел вдаль. Легкий ветерок обдувал мне лицо.

– Сумерки – щель между мирами, – тихо произнес дон Хуан не оборачиваясь.

Я не стал спрашивать, что он имеет в виду. Глаза у меня слипались. Внезапно мое настроение резко изменилось: я почувствовал себя невероятно одиноким, мне захотелось плакать...

Я лег ничком. Каменное ложе было жестким и неудобным, то и дело приходилось менять положение. Тогда я сел, скрестив ноги, и накинул одеяло на плечи. К моему удивлению, эта поза оказалась очень удобной. Вскоре я заснул.

Проснулся я оттого, что дон Хуан что‑то сказал. Было темно, я его почти не видел. Слов я не разобрал, но, когда старик стал спускаться с уступа, последовал за ним. Из‑за темноты мы (по крайней мере, я) двигались очень осторожно. У подножия скалы дон Хуан остановился, сел и дал мне знак сесть слева от него. Потом расстегнул рубашку, достал кожаный мешочек, развязал его и опустил перед собой на землю. В мешочке лежало несколько сухих шариков пей‑отля.

После долгой паузы дон Хуан достал один шарик. Он взял его в правую руку, что‑то негромко напевая, несколько раз потер между большим и указательным пальцами и вдруг пронзительно закричал:

– Ай‑и‑и‑и!

Крик был неожиданный, жуткий. Я испугался. В полумраке я разглядел, что дон Хуан сунул шарик пейотля в рот и принялся жевать. Через минуту он поднял мешочек, наклонился ко мне и шепотом велел взять его, достать один мескалито и, положив мешочек перед собой, повторить все то, что сделал он.

Я взял шарик пейотля и потер его. Дон Хуан продолжал петь, раскачиваясь взад и вперед. Несколько раз я пытался положить шарик в рот, но никак не мог собраться для крика.

Наконец, словно во сне, я издал невероятный вопль: «Ай‑и‑и‑и!» – и даже не поверил, что это кричал я. Вновь, как и когда‑то, я ощутил в желудке нервные судороги. Мне стало дурно, я едва не упал.

Сунув пейотль в рот, я разжевал его. Немного погодя дон Хуан достал из мешочка еще один шарик, но, к моему облегчению, положил его себе в рот после короткой песни.

Он передал мешочек мне, я снова взял шарик пейотля и опустил мешочек перед собой. Так повторилось пять раз, после чего мне захотелось пить. Я взял фляжку, но дон Хуан пить не разрешил, чтобы меня не вырвало, а велел лишь прополоскать рот.

Я несколько раз прополоскал рот. В какой‑то момент желание пить стало таким сильным, что я не выдержал и глотнул – и тотчас же у меня по желудку пробежали судороги. Я ожидал, что изо рта безболезненно и без всяких усилий польется жидкость (как это было при первом знакомстве с пейотлем), но, к своему удивлению, почувствовал самую обычную рвоту, которая, впрочем, быстро прекратилась.

Дон Хуан достал следующий шарик и снова протянул мне мешочек. Так продолжалось до тех пор, пока я не разжевал четырнадцать шариков. К этому времени ощущение жажды, холода и неудобства исчезло; я почувствовал какое‑то удивительное тепло и возбуждение. Я взял фляжку, чтобы освежить рот; она была пуста.

– Дон Хуан, не сходить ли нам к ручью?

Звук моего голоса не вылетел наружу, а ударился о небо и возвратился в горло, отражаясь в нем многократным эхом. Эхо было нежным и мелодичным, словно нежные крылышки трепетали у меня в горле и ласкали его своими прикосновениями. Вскоре их движение прекратилось.

Я повторил вопрос. Голос прозвучал глухо, как из подземелья. Дон Хуан не ответил. Я поднялся и шагнул в сторону ручья, оглянулся, не идет ли старик, но он сидел, к чему‑то внимательно прислушиваясь.

Дон Хуан сделал повелительный жест рукой, чтобы я замер.

– Абухтоль пришел! – объявил он.

Никогда прежде я не слышал этого слова и уже/ собрался спросить о нем, как вдруг услышал звук, похожий на жужжание.

Звук делался громче и громче, на какое‑то время стал подобен реву огромного быка, потом постепенно стих. Вновь наступила тишина. Испуганный внезапностью и силой звука, я задрожал так сильно, что едва устоял на ногах. Впрочем, разум мой работал совершенно нормально. Еще несколько минут назад меня клонило в сон, а теперь сонливость как рукой сняло. Этот звук напомнил мне один научно‑фантастический фильм, в котором гигантская пчела с громким жужжанием покидает зону радиации. Это меня насмешило. Я увидел, что дон Хуан сидит в своей обычной позе. Вдруг передо мной возник образ гигантской пчелы, но на этот раз он был гораздо реальнее. Пчела рисовалась мне с невероятной отчетливостью, вытеснив все другие представления. Никогда в жизни у меня не было такой ясности в голове. Меня обуял ужас.

Обливаясь потом, я наклонился к дону Хуану и сказал, что боюсь. Его лицо оказалось совсем рядом. Старик смотрел прямо на меня глазами пчелы! Эти глаза напоминали круглые, светящиеся в темноте очки. Его губы вытянулись вперед и зашлепали: «Пых‑тух... пых‑тух... пых‑тух...»

Я отпрянул, едва не расшибившись о скалу. Невыносимый ужас овладел мной. Время остановилось. Я стонал и задыхался; пот замерзал и стягивал мне кожу. Вдруг раздался голос дона Хуана:

– Вставай! Шевелись! Вставай, тебе говорят! Видение исчезло, и я снова увидел знакомое лицо.

– Я принесу воды, – выговорил я после бесконечной паузы. Мой голос звучал хрипло, язык еле шевелился. Дон Хуан кивнул. По пути к ручью мой страх исчез так же таинственно и внезапно, как и возник.

Приближаясь к ручью, я заметил, что прекрасно вижу все вокруг, и вспомнил, что только что ясно видел дона Хуана, а ведь незадолго перед тем с трудом различал очертания его фигуры. Я остановился, посмотрел вдаль и разглядел даже отдельные камни на противоположной стороне долины. Я решил было, что уже утро, но в таком случае я совершенно утратил чувство времени. Я глянул на часы: десять минут первого. Поднес их к уху – часы исправно тикали. На полдень было не похоже – значит, полночь! Я решил поскорее спуститься к воде и вернуться, но, заметив сзади дона Хуана, дождался его.

Я сообщил ему, что вижу в темноте. Он долго смотрел на меня, ничего не отвечая; возможно, я не слышал его слов, так как полностью сосредоточился на своем «ночном зрении». Я различал на земле мельчайшие камешки. Моментами было так светло, словно стояло утро или ранний вечер. Потом темнело, но тут же светлело опять. Вскоре я сообразил, что свет соответствует диастоле моего сердца, а темнота – систоле. С каждым ударом сердца мир становился то светлее, то темнее...

Я размышлял над этим открытием, как вдруг раздался прежний звук. Тело мое мгновенно одеревенело.

– Анухкталь (так я расслышал слово в этот раз) пришел! – произнес дон Хуан.

Рев был столь громоподобный и оглушающий, что все остальное перестало мной восприниматься. Когда он стих, оказалось, что ручей, который минуту назад был с ладонь шириной, разлился и превратился в огромное озеро. Откуда‑то сверху, как бы сквозь густую листву, на водную поверхность падал свет. Вода на мгновение вспыхивала золотистыми и черными искорками, потом снова становилась темной, почти невидимой, хотя ее присутствие по‑прежнему ощущалось.

Не помню, сколько я просидел на берегу озера, глядя как зачарованный на черную воду. Рев, вероятно, давно уже прекратился, так как я пришел в себя от громкого жужжания.

Я оглянулся в поисках дона Хуана и увидел, как он поднялся по склону и исчез за уступом скалы. Однако одиночество ничуть меня не беспокоило; я пребывал в состоянии полного покоя и безмятежности.

Снова раздался рев, напоминающий громкий вой бури. Прислушавшись, я уловил мелодию, рождавшуюся из пронзительных звуков, похожих на человеческие голоса, и глухих ударов барабана. Я сосредоточил все свое внимание на мелодии и вновь заметил, что биение моего сердца совпадает с ударами барабана и ритмом музыки.

Я поднялся – звуки оборвались. Попытался прислушаться к биению сердца, но ничего не услышал. Снова присел на корточки, подумав, что звуки связаны с моей позой, но не услышал ни звука – даже ударов собственного сердца!

Я решил, что с меня довольно, и поднялся, чтобы уйти, – но в этот момент земля дрогнула у меня под ногами! Я потерял равновесие и упал навзничь, попробовал ухватиться за камень или траву, но земля уходила из‑под меня. Все‑таки я ухитрился подняться, какое‑то мгновение простоял на ногах и снова свалился.

Земля подо мной, словно плот, соскальзывала в воду! Я замер, охваченный нескончаемым, всепоглощающим ужасом. Я плыл по воде черного озера на клочке земли, похожем на замшелое бревно. Насколько я мог сориентироваться, течение уносило меня на юг. Вода плескалась и бурлила вокруг, очень холодная, удивительно густая на ощупь и как бы живая. Берегов не было видно.

Я с трудом припоминаю свои мысли и ощущения во время этого плавания. Я плыл, как мне показалось, несколько часов, когда мой плот вдруг резко повернул под прямым углом налево, на восток, и тут же с силой обо что‑то ударился. Меня швырнуло вперед – я зажмурил глаза, упал на землю и почувствовал острую боль в коленях и локтях.

Через секунду я открыл глаза. Я лежал на твердой земле: по‑видимому, мой плот врезался в берег. Я сел и огляделся по сторонам. Вода отступала! Она двигалась, как во время отлива, и вскоре совсем исчезла.

Я долго сидел неподвижно, пытаясь собраться с мыслями. Все тело у меня ныло, в горле нестерпимо жгло. Кроме того, при падении я прикусил себе губу.

Я поднялся. На ветру меня тут же охватил озноб. Одежда промокла насквозь, зубы выбивали дробь, руки и ноги дрожали так сильно, что пришлось снова лечь. Капли пота попали в глаза и жгли их так нестерпимо, что я застонал от боли.

Немного спустя я взял себя в руки и снова поднялся. Несмотря на сумерки, все вокруг было отлично видно. Я сделал несколько шагов, как вдруг до меня отчетливо донеслись человеческие голоса. Казалось, где‑то громко разговаривают. Я пошел на звук, но не прошел и пятидесяти метров, как вынужден был остановиться – дальше пути не было. Я Попал в какой‑то загон, огороженный со всех сторон огромными валунами. За первым рядом валунов виднелся. еще один, потом еще и еще, они постепенно переходили в крутые утесы. Откуда‑то доносилась музыка – тягучий, монотонный, завораживающий поток звуков.

У подножия одного из валунов я увидел человека, сидящего на земле вполоборота ко мне. Я направился к нему и остановился метрах в трех; он повернул голову и посмотрел на меня. Я замер – в его глазах переливалась та самая вода, в которую я не отрываясь глядел совсем недавно! Они были необъятными, эти глаза, в них вспыхивали знакомые мне золотистые и черные искорки. По форме его голова напоминала ягоду клубники; зеленая кожа была усеяна бесчисленными бородавками, как поверхность пейотля. Я стоял перед ним, не в силах отвести глаз, и чувствовал, как его взгляд тяжело давит мне на грудь. Я начал задыхаться и, потеряв равновесие, упал на землю. Он отвел взгляд и заговорил. Сначала его голос шелестел, как слабый ветерок, затем зазвучал, как музыка, как хоровое пение – и я понял, что музыка спрашивает:

– Чего ты хочешь?

Я упал перед ним на колени и принялся торопливо, заливаясь слезами, рассказывать о своей жизни.

Он снова обратил на меня свои бездонные глаза. Его взгляд с силой давил на меня, и я решил, что настал час моей гибели. Он сделал мне знак подойти. Мгновение я колебался, но все‑таки шагнул вперед. Когда я приблизился, он отвел от меня взгляд и показал тыльную сторону своей ладони. Музыка сказала:

– Смотри!

Посреди ладони зияла круглая дыра.

– Смотри! – услышал я снова.

Я заглянул в дыру и увидел самого себя! Я был очень старый и дряхлый; я, сгорбясь, бежал из последних сил, пытаясь скрыться от настигающих меня огненных искр. Три из них все‑таки попали в меня: две в голову, одна в левое плечо. Моя фигурка в дыре мгновенно выпрямилась – и тут же исчезла вместе с дырой.

Мескалито снова смотрел на меня. Его глаза были так близко, что я понял: рев и грохот, которые я слышал раньше, исходят из них. Постепенно глаза затихли и стали подобны двум неподвижным озерам, переливающимся золотыми и черными искрами.

Он опять отвел взгляд и вдруг прыгнул, как гигантский кузнечик, – сразу метров на пятьдесят! Потом еще раз, еще – и исчез...

Помню, что я поднялся на ноги и побрел. Разум не покинул меня, я старался сориентироваться по знакомым очертаниям гор. Все это время я ощущал стороны света и почему‑то был уверен, что север находится слева. Я шел в этом направлении, пока не понял, что наступило утро и я больше не пользуюсь своим «ночным зрением». Вспомнив о часах, я посмотрел на них: восемь часов. Около десяти я подошел к скале, где мы расположились прошлой ночью. Дон Хуан дремал на земле.

– Где ты был? – спросил он.

Я сел, чтобы перевести дыхание. После долгого молчания дон Хуан спросил:

– Ты его видел?

Я начал пересказывать свои приключения с самого начала, но дон Хуан прервал меня, заявив, что важно только одно: видел я его или нет. Он спросил, на каком расстоянии от меня был Мескалито. Я ответил, что почти касался его.

Эта часть моего рассказа дона Хуана явно заинтересовала. Он внимательно выслушал все подробности, лишь изредка прерывая меня вопросами об облике существа, явившегося мне, о его словах и жестах.

Наступил полдень, когда дон Хуан решил, что расспросов достаточно. Он поднялся, привязал мне на грудь холщовый мешок и велел идти следом. Он объяснил, что будет срезать мескалито и передавать мне, а я – осторожно укладывать его в сумку.

Мы глотнули воды и отправились в путь. Когда спустились в долину, старик секунду помедлил, выбирая направление, но, выбрав его, уже ни на шаг от него не отклонялся.

Всякий раз, когда мы подходили к пейотлю, он опускался перед ним на корточки и аккуратно срезал верхушку коротким зазубренным ножом. Срез он делал вровень с землей, а «рану» (как он говорил) присыпал толченой серой из кожаного мешочка.

Дон Хуан держал срезанный шарик кактуса в левой руке, «рану» посыпал правой. Затем вставал и протягивал шарик мне, а я принимал его, как он велел, в обе ладони и осторожно опускал в мешок.

– Стой прямо, чтобы мешок не касался земли, кустов или еще чего‑нибудь, – несколько раз повторил он, словно опасаясь, что я могу забыть.

Мы набрали шестьдесят пять шариков. Когда мешок наполнился, дон Хуан перекинул его мне на спину, а на грудь привязал другой. К тому времени как мы пересекли долину, оба мешка были полны: мы собрали сто десять шариков пейотля. Мешки были такими тяжелыми и громоздкими, что под их тяжестью я сгибался и едва переставлял ноги.

Дон Хуан тихо прошептал, что мешки такие тяжелые потому, что Мескалито хочет назад, в землю. Он не желает покидать свои владения – потому и наливается тяжестью. Моя задача – не дать ему коснуться земли, иначе Мескалито никогда больше не позволит оторвать себя от земли.

В какой‑то момент давление лямок на плечи стало невыносимым, чудовищная сила прижимала меня к земле. Меня охватила паника. Я ускорил шаги, потом побежал.

Внезапно давление лямок на плечи резко ослабло, и ноша сразу стала легкой, словно в мешках была губка. Я догнал дона Хуана и сказал, что никакой тяжести больше не чувствую. Он объяснил это тем, что ‑мы покинули владения Мескалито.

Июля 1962 года, вторник

– Кажется, Мескалито почти признал тебя, – сказал дон Хуан.

– Почему почти ?

– Потому что оставил целым и невредимым. Даже испугал не по‑плохому, а по‑хорошему. А если бы не признал тебя, то впал бы в гнев и ярость. Тем, кого он не признал, известно, что такое настоящий ужас.

– Но если он такой жестокий, почему ты не предупредил меня заранее?

– У тебя маловато мужества, чтобы идти к Мескалито сознательно. Я и решил, что тебе лучше этого не знать.

– Дон Хуан, но ведь я мог умереть!

– Не исключено. Но я был уверен, что все обойдется. Однажды он уже играл с тобой и никакого зла не причинил, я и подумал, что и на этот раз он тебя пожалеет.

Я усомнился в том, что Мескалито меня пожалел: ведь я едва не умер от страха. Дон Хуан сказал, что Мескалито был добр ко мне, что он показал ответ на мой вопрос и вообще преподал мне полезный урок.

Я спросил, что это за урок и что он означал. Дон Хуан сказал, что это объяснить невозможно, потому что со страху я и сам не понял, о чем спрашивал у Мескалито.

Дон Хуан попросил поточнее вспомнить, что именно я сказал Мескалито перед тем, как тот показал свою ладонь, но я никак не мог. Помнил только, что пал на колени и «исповедался в своих грехах».

Разговор, казалось, перестал интересовать старика. Я попросил:

– Научи меня словам песен, которые ты пел!

– Нет. Это мои песни, им научил меня Мескалито. Свои песни я не могу отдавать никому.

– Почему?

– Потому что песни связывают меня с ним. Когда‑нибудь он научит тебя твоим собственным пестням. Дождись этого дня и никогда, слышишь, никогда не допытывайся о чужих песнях!

– Дон Хуан, что за имя ты произносил? Это ты можешь сказать?

– Нет. Это имя произносят, только когда зовут его.

– А если я захочу позвать?

– Если когда‑нибудь он признает тебя вполне, он сам откроет тебе свое имя. Этим именем будешь называть его только ты. Ты сможешь призывать его громко или еле слышно. Вдруг он скажет тебе, что его зовут Хосе? Кто знает?

– Почему это имя нельзя упоминать в разговоре?

– Ты видел его глаза? С покровителем шутки плохи. Вот почему меня так удивило, что он играл с тобой.

– Какой же он покровитель, если может причинить людям вред?

– Очень просто. Мескалито – покровитель, ибо достижим для всех, кто его ищет.

– Но ведь все на свете достижимо для тех, кто ищет!

– Ошибаешься! Сила гуахо доступна только бру‑хо, а вот к Мескалито может обратиться всякий.

– Почему же иногда он причиняет вред?

– Потому что не все любят Мескалито. Многие идут к нему, надеясь получить его помощь, особенно не утруждаясь. Стоит ли удивляться, что встреча с ним приводит таких людей в ужас?

– Что происходит, когда Мескалито вполне кого‑нибудь признает?

– Он является ему в образе человека или в виде света. Дл я тех, кого Мескалито признал, он уже не изменится. Возможно, в следующую встречу он явится тебе как свет. А когда‑нибудь и вообще возьмет с собой в полет и откроет все свои тайны.

– Что же мне делать, чтобы заслужить это?

– Быть мужественным и жить правильной жизнью.

– А что такое правильная жизнь?

– Жизнь сознательная, сильная, бесстрашная...

5

Время от времени дон Хуан между делом интересовался, как поживает моя «травка». За год, прошедший с тех пор, как я посадил корень дурмана, он вырос в большой куст и дал семена. Дон Хуан объявил, что мне пора побольше узнать о «чертовой травке».