Статическая модель социально-территориальной системы

Политико-психологический анализ как прикладное исследование имеет две компоненты: политическую и собственно психологическую. Выделение первой не сталкивается с особыми теоретическими и методологическими трудностями. И на социологическом, и на конкретно-политическом уровнях анализа объект и предмет исследования устанавливаются достаточно легко и ясно, поскольку отграничение политики от других, неполитических сфер и форм деятельности прочерчено с высокой степенью четкости и в массовом сознании, и тем более в специальной литературе.

С выделением психологической компоненты сложнее. Она заведомо присутствует везде, где хотя бы есть человек, тем более человек действующий. Ограничиваться анализом только поведения конкретной личности в конкретной ситуации или процессе значило бы непомерно зауживать сферу психологического и сильно ограничивать свои прогностические возможности: вне поля зрения и учета оставались бы тогда многочисленные общественно-психологические и историко-пси-хологические факторы. Необходимость и желание выявить такие факторы немедленно ставят проблему отделения «психологического» от «непсихологического», как исследователь может быть уверен, что при объяснении данного сложного явления или процесса предпочтение должно быть отдано действию закономерностей именно психологического ряда, а не, допустим, экономического, политического или какого-то иного?

Ответ на этот вопрос предполагает определение, применительно к каждому конкретному ППА-исследованию, круга реальных носителей психологических качеств (субъектов рассматриваемых процессов), критериев вычленения психологических факторов и закономерностей из всех прочих, конкретного знания анатомии реального анализируемого процесса. Статическая модель СТС и призвана в принципе дать ответы на перечисленные вопросы.

Проблема того, кто является носителем психологических, общественно-психологических, а также политико-психологических свойств и качеств в анализируемых явлениях и процессах, имеет ключевое теоретическое и методологическое значение, но она в то же время непроста в нескольких отношениях.

Прежде всего, в принципе неправомерно говорить о психологии любого рода безотносительно к субъекту. Психология – непременная предпосылка сознания, последнее же – один из важнейших родовых признаков субъекта. Поэтому психология как бы дважды неразрывна с субъектом: она просто невозможна без субъекта, и, кроме того, психология всегда есть психология какого-то конкретного субъекта или некоторой их группы. Следовательно, при ППА любых явлений и процессов должен быть в первую очередь установлен реальный круг субъектов-участников не политической жизни вообще, а именно рассматриваемых процессов. Первое и второе, как будет показано далее, вовсе не одно и то же.

Поэтому во всех случаях каждый раз необходимо устанавливать какие-то критерии, объективные параметры субъектности (способности быть субъектом), т. е. тот необходимый и достаточный набор признаков, который позволяет сделать вывод, что данный участник процесса действительно обладает субъектообразующими признаками и может, применительно к данному процессу, быть признан одним из его субъектов.

Отдельно взятую личность, индивида правомерно априори считать субъектом (по крайней мере, до тех пор, пока не доказано обратное), ибо любой человек в жизни, независимо от его социального положения, степени активности, даже психического здоровья всегда имеет и осуществляет какой-то выбор, преследует какие-то свои цели, руководствуется некоторыми представлениями об окружающем его мире, и т. д. Иное дело – выяснение того, является ли он субъектом политики, при каких обстоятельствах может вступить в политическую жизнь своего общества или выйти из нее; на эти вопросы и призван отвечать ППА.

Проблемой остается и определение сложного социального субъекта (ССС). С точки зрения психологии и социальной психологии, род людской не является единым целым, хотя и не сводится только к механической сумме входящих в него индивидов. Кроме того, с социально-психологических позиций несомненно, что народ, нация, классы, т. е. крупные и крупнейшие социальные общности, не могут непосредственно участвовать в общественных, в том числе политических, отношениях. Иными словами, в таком случае не могло бы существовать самого явления общественных отношений, а значит, и политики как одной из их сфер и направлений. Следовательно, общественные отношения в принципе не могут быть редуцированы к межличностным, хотя и включают в себя эти последние в тех случаях, когда такие межличностные отношения устанавливаются в связи с практическим осуществлением каких-то социальных отношений более высокого уровня.

Понятие социального субъекта хорошо известно отечественной и мировой обществоведческой литературе: это «юридическое лицо» в праве, «экономический субъект» в теориях экономики и рынка, «субъект международных отношений» в международном праве, теории международных отношений и внешней политики, собственно «социальный субъект» в социологии, политологии, теории управления. Все перечисленные науки, однако, не дают определения такого субъекта, ограничиваясь интуитивным пониманием данной категории на уровне здравого смысла или, как, например, в праве – некоторыми признаками сугубо формального порядка («юридическое лицо» есть должным образом зарегистрированная организация). Естественно, что все они не задаются вопросом о психологии такого субъекта, он просто не входит в число их задач. Но для любого психологического исследования именно этот вопрос является краеугольным, что требует более строгого, менее интуитивного подхода к определению сложного социального субъекта (ССС).

Прежде всего ССС должен существовать физически как вполне реальное материальное образование, иметь достаточно четко определимые физические пределы, рамки, границы, формы. В психологическом и конкретно-социальном смыслах не могут быть признаны субъектами класс, нация, социальная группа- эти и некоторые другие понятия суть абстрактные аналитические (иногда чисто статистические, как, например, «класс») категории, а не реальные человеческие организации. Ими можно оперировать в философско-социо-логических теориях и концепциях, но не на уровне конкретного политико-психологического анализа. Разумеется, физические формы социального образования, характер и мера его внутренней самоорганизации могут варьироваться в очень широких пределах, но формы ССС должны быть материально осязаемы.

При этом он должен существовать как некое единое, органически взаимосвязанное целое, как самостоятельное качество, а не просто сумма образующих его исходных качеств. Иными словами, ССС должен обладать внутренней организацией, системностью, целостностью как минимум в двух ипостасях. С одной стороны, должны существовать некий организационный стержень, организационная матрица ССС, выполняющие как технологические, так и идеологические, управленческие, политические и т. п. функции. Такая структура может иметь весьма различные формы, масштабы, но она должна быть. С другой стороны, должно существовать и некоторое, хотя бы в самых общих чертах выраженное, «самосознание организации»: признание всеми ее элементами хотя бы самого факта своей включенности в некую структуру, более широкую и качественно иную, нежели они сами.

Главный психологический признак субъекта – наличие у него внутренней мотивации, способности к целеполаганию и воли к действию, отличных от соответствующих качеств входящих в ССС частей, элементов, подсистем. У субъекта под его внутренними побуждениями и воздействиями, приходящими из внешнего по отношению к нему мира, должны возникать какие-то потребности, стремления, желания. Эти мотивы должны отливаться в его сознании в представления о целях и задачах его действий, о путях и средствах, ведущих к достижению желаемого. Сознавая свои цели, субъект должен обладать способностью соответственно спланировать и выстроить свое поведение и мобилизовать свои волевые возможности для того, чтобы в практических действиях придерживаться избранной линии, не терять долговременные ориентиры и цели своего поведения. Требование же у ССС механизмов целеполагания и воли предполагает существование у него как некоего «управляющего центра», так и систем, обеспечивающих его дееспособность.

Таким образом, ССС – это реально существующая форма организации коллективной жизни и/или деятельности некоторого числа людей, обладающая объективным внутренним организационным единством (объективной системностью), осознанием самой себя как целостного образования (системным самосознанием), способностью к высшему целеполаганию, отличному от простой суммы целей составляющих ее подсистем (системным целеполаганием), и способностью к подчинению своей деятельности, а если необходимо, то и структуры, достижению общесистемных целей.

В действительности общественная жизнь не знает столь идеальных и завершенных форм, на практике речь может идти, как правило, лишь о том, сколь далеко продвинулось (по сравнению с функционально и логически требуемым идеалом) развитие каждого из перечисленных признаков у данного конкретного общественного образования, «подозреваемого» на субъ-ектность, а также о том, дает ли совокупная мера такого продвижения достаточные основания считать данную общественно-организационную форму – партию, движение, союз, блок, ведомство, фирму и т. д., – обладающей качеством субъекта.

Определение субъектности в каждом случае принципиально важно с теоретической, методологической и практической точек зрения. Если наличие субъектности установлено, то отсюда автоматически должен следовать вывод о том, что со стороны данного образования имеет место некая осознаваемая и целенаправленная деятельность (иное дело, насколько она реально осознается субъектом, каковы его конкретные цели, в какой мере он способен контролировать собственное поведение и т. д. – все это и должен тогда устанавливать аналитик, занимающийся ППА).

Если же необходимых и достаточных признаков субъектности не установлено, то отсюда следует, что аналитик сталкивается со стихийными явлениями и процессами, с объективно складывающимися тенденциями, со случайными событиями, связями, обстоятельствами. Во всем этом тоже может присутствовать значительная доля «психологического», но здесь уже будет психология иного уровня, отличного от того, который существовал бы в случае субъектности данного образования. Естественно, указанный момент должен учитываться и в методах исследования соответствующих психологических явлений и процессов, и в содержании рекомендаций о возможных воздействиях на них.

Есть и практическая грань проблемы, причем в политике особенно важная. Аналитик, занимающийся ППА, постоянно сталкивается с задачей истолкования действительного смысла тех или иных сложных ситуаций, допускающих многозначное понимание их. Человек вступает в политику, конкретные политические действия и процессы и выходит из них, не меняя при этом своей субъектности. Личность остается субъектом всегда и при любых обстоятельствах (по крайней мере в психологическом понимании субъектности). Качества же ССС могут меняться на протяжении его существования, причем неоднократно, как в сторону повышения его субъектного потенциала, так и в сторону временной или окончательной утраты им качеств субъекта (утрата таких качеств отнюдь не тождественна прекращению физического или политического существования этого субъекта).

В рамках конкретного ППА-исследования значение различых субъектов может колебаться в весьма широких пределах: от ничтожно малого до принципиально значимого. Оно к тому же может меняться и во времени, если соответствующее исследование охватывает достаточно длительный период. Все это требует от аналитика четкого определения круга изучаемых субъектов применительно ко всем выделяемым в исследовании стадиям, этапам, фазам соответствующего политического процесса, а само его деление на этапы и периоды должно в качестве одного из основных критериев такой классификации учитывать состав и наиболее характерные особенности субъектов-участников, перемены в нем.

Очевидно, что общее между личностью и сложным социальным субъектом –- только в наличии у того и другого свойств и качеств субъектности, т. е. способности быть субъектом. Все остальное существенно разное, и прежде всего по трем принципиальной значимости направлениям:

– личность и ССС просто несоизмеримы и несопоставимы по практическим и материальным возможностям, ресурсному потенциалу, горизонтам деятельности во времени, в физическом и социальном пространстве;

– они кардинально различаются по природе их сознания и психологии, механизмам формирования и функционирования того и другого и, естественно, по силе и продолжительности действия каждой из соответствующих психологии; – они принципиально различаются и по природе отношений, возникающих между субъектами как одного и того же порядка, так и разнопорядковыми. Последнее обстоятельство имеет особое значение и должно специально рассматриваться в рамках ППА.

С позиций психологической науки отношения между отдельно взятыми людьми всегда являются межличностными отношениями, и никакими другими они быть не могут. Соответственно в рамках любого психологического анализа данные собственно межличностные отношения и должны рассматриваться именно в таком своем качестве. Межличностными отношениями признаются и отношения в малой группе, т. е. в группе, где в принципе возможно их установление между всеми ее членами и численность группы не чрезмерна, не препятствует этому. Проблемы межличностных отношений в малой группе хорошо разработаны в общей, социальной и политической психологии. Однако в реальной политической жизни межличностные отношения и отношения в малых группах составляют лишь незначительную по объему и не всегда значимую часть политики.

В политической жизни решаются прежде всего проблемы отношений между крупными и очень крупными массами людей; но такие массы представлены в их взаимоотношениях не непосредственно, а через различные формы организации, т. е. через ССС. С позиций ППА правомерно утверждать, что все известные нам общественные отношения – это отношения между собой различных ССС, чем они и отличаются от межличностных. А современная политика есть не что иное, как политические или политизированные отношения ССС, воплощенные в вербальных и невербальных поступках людей, действующих от имени и по уполномочию соответствующих ССС либо узурпирующих фактический контроль над ними и/или возможность представлять данные ССС на определенных направлениях общественных и/или политических отношений.

Принципиально важным моментом является здесь материализация, воплощение целей, интересов, позиций, действий и т. д. сложного социального субъекта в поступках конкретных физических лиц, живых людей. Если из ССС «вычесть» не конкретного человека (он легко может быть заменен другим), а всю сумму людей или хотя бы достаточно значимую их часть, то ССС не только потеряет способность действовать, но и вообще может прекратить свое существование. Действия людей в этом случае несут на себе отпечаток всех их личных особенностей и устремлений; они могут даже подчинить интересы ССС своим собственным, сугубо личным; но значимы они лишь постольку, поскольку за ними (фактически или лишь в восприятии других людей, общественности в целом) стоят данный ССС, его авторитет и возможности.

Особый случай – взаимоотношения между человеком и ССС. В силу очевидной несоизмеримости участников такие взаимоотношения, если они почему-либо сворачивают в сторону конфликта между субъектами, на протяжении достаточно длительного времени и при статистически значимом количестве подобных конфликтов ведут к формированию в обществе двойной морали. Мораль традиционная, рожденная когда-то в глубине истории и несомненно на межличностном уровне взаимоотношений, мораль, воплощенная в Библии, искусстве, нравственности, оказывается неприменимой в отношениях между человеком и ССС. С одной стороны, ССС по многим причинам, рассмотрение которых выходит за пределы данного пособия, не в состоянии действовать по логике и императивам такой морали. С другой стороны, и сам человек, оказавшись в заведомо проигрышной ситуации, перед перспективой пробивания стены головой, начинает искать способы воздействия на ССС косвенными путями или в лучшем случае становится безразличным к судьбе данного ССС. В результате в отношениях между людьми продолжает сохраняться прежняя мораль (в христианстве основанная на десяти заповедях). В отношениях же между людьми и институтами все больше начинает постепенно допускаться то, что категорически не принимается в межличностных отношениях. Наконец, наступает этап, когда под давлением второй морали начинает видоизменяться, становиться «либеральнее» и мораль межличностных отношений.

В России это имеет особое практическое и политическое значение. На протяжении веков человек был бессилен перед властью и государством, никогда не обладавшими особо высокой нравственностью. Рубеж XX–XXI веков еще более подкрепил и усилил такое положение. Двойная мораль давно уже стала нормой сначала в советском, а ныне – в российском обществе. Люди, никогда в жизни не обманывавшие близких друзей и знакомых, коллег по работе, без колебаний выносят что-то с работы, совершают приписки, обманывают государство, безразличны к его собственности и положению, а значительная часть общества либо молчаливо мирится с этим, продолжая считать таких людей порядочными, либо даже оправдывает и поддерживает их поведение.

Более того, моральная терпимость, нравственный релятивизм начинают все сильнее подчинять себе и межличностные отношения. Нравится нам это или нет, но такое положение существует реально; оно имеет социально значимый характер, вызвано объективными, долговременными и устойчивыми причинами, действие которых пока только продолжает усиливаться и явно не изменится в обратную сторону в обозримом будущем (если такое изменение вообще возможно; по крайней мере сейчас рассчитывать на него было бы, на наш взгляд, нереалистично). ППА должен учитывать эти реалии российской жизни и культуры, как общей, так и политической.

Методологически отсюда следует, что ни в каком конкретном ППА-проекте отношения межличностные и общественные, отношения разнопорядковых субъектов не могут ставиться на одну доску. Необходимо строжайшее соблюдение принципа модальности, суть которого в том, что однопорядковое сочетается только с однопорядковым. Методологически несостоятелен любой анализ, в котором в одной плоскости отношений оказываются личность и ССС (будь то партия, фирма, государственная организация или государство).

В рамках ППА данное методологическое противоречие целесообразно решать выделением трех классов статических матриц, каждая из которых служит по сути формализованной моделью соответствующего среза социально-территориальной системы в ее статике:

– организационно-политические матрицы, описывающие социальный уровень отношений, участниками которых выступают только ССС, а также точки или зоны сопряжения этих отношений и их субъектов с населением. Такие матрицы на основании существующих законов и фактического положения дел могут отражать государственное устройство, политическую систему общества, политический процесс в целом или определенные его части (внутри- или внешнеполитическую часть, отношения в промышленности и т. д., а также отдельные подсистемы всего перечисленного;

– территориальные, демографические и социально-экономические матрицы, отражающие соответствующие параметры той социальной среды, в которой действуют данные ССС, т. е. параметры, агрегированные на статистическом уровне, но классифицированные применительно к исследуемой территории (как распределяется население СТС и по категориям демографическим, экономическим, иным; по территории СТС в целом либо части такой территории);

– политико-поведенческие матрицы, описывающие реакцию людей на личностном уровне в достаточно типовых и общих ситуациях, условиях, тенденциях. Суть такой матрицы – выделение из общего массива типов поведения определенного стереотипа, шаблона индивидуального поведения; типологизация таких шаблонов; и самое общее, принципиальное указание на их относительную распространенность в специфических социальных условиях.

Для нужд конкретного ППА-проекта, особенно если он имеет частный и ограниченный характер, не обязательно потребуются все перечисленные классы матриц одновременно; не исключено, что столь мак-росоциальные матрицы могут не понадобиться вообще. Но если они необходимы, следует проверить их соответствие целям и задачам данного проекта. В то же время, когда некоторый пакет матриц (моделей) уже составлен, возможно его последующее использование для проведения очень широкого круга ППА-исследо-ваний с внесением каждый раз лишь минимальной необходимой корректировки.

В итоге, когда исследователь выяснит все перечисленное и изобразит это в виде некой схемы технологии соответствующего политического процесса, то такая схема и станет по сути искомой организационно-политической матрицей. Без всяких дополнительных исследований она уже показывает аналитику те или иные слабые места в его схеме: где политический процесс недостаточно четко определен в Конституции и законе; где возникает дублирование или, напротив, провал функций; где, как и чем разорвана логически и функционально обоснованная идеальная цепочка необходимых действий; где недостаточно четко определены права, обязанности или полномочия структур и/или лиц, принимающих решение; где механизм принятия решений не подкреплен необходимыми механизмами контроля и исполнения и т. д. Во всех таких точках аналитик может безошибочно предсказывать возникновение бюрократических накладок, ситуаций, связанных с межведомственной и бюрократической борьбой, личными столкновениями. Если речь идет о процессах в «своей» СТС, аналитик уже только на этом основании может выдать рекомендации относительно возможных направлений совершенствования, в данном случае внешнеполитического процесса. Если же рассматривается СТС, например, политического оппонента, то такая схема может помочь определить, в какие именно точки следует направлять политические удары, в чем они (удары) могут заключаться и т. д.

У построенной подобным образом организационно-политической матрицы есть еще и то достоинство, что исследователь сразу же получает возможность оценить, какие компоненты и стадии изучаемого процесса у него наиболее обеспечены информацией, документами либо возможностями их получения; где с этим обстоит не столь благополучно; где ему заведомо не удается ничего получить. Соответственно, он сможет более взвешенно и аргументированно, более прицельно выстроить выводы и рекомендации по итогам своего ППА-исследования.

Если требуется проанализировать, как будет реагировать население на резкое ухудшение экономической обстановки в стране, необходима прежде всего территориальная социально-экономическая матрица. Как распределяется население по возрасту, полу, национальности, доходам, социальному положению, владению собственностью и т. д.; как все эти традиции распределены по конкретной территории? То есть, на данном этапе исследователь имеет дело с соответствующей статистикой. Но, организованная по территориальному принципу, такая статистика может многое сказать по существу поставленного вопроса.

Ударит ли ухудшение экономической обстановки по всему населению на данной территории сразу, или эффект от ожидаемого ухудшения (читатель понимает, что пример сугубо умозрительный) будет распространяться как бы по цепочке, от одних категорий населения к другим? Если по цепочке, то в какой последовательности расположены на ней различные категории населения; сколь длинна или коротка цепочка в целом; есть ли у отдельных категорий населения возможность самостоятельно компенсировать экономическое ухудшение (например, за счет своих приусадебных участков), и если да, то может ли быть разорвана цепочка в этом месте и на какое время? Сконцентрированы ли те слои населения, последствия для которых могут оказаться наиболее болезненными, где-то в одном месте (скажем, в областном центре) или рассредоточены более или менее равномерно по всей территории? От конкретных ответов на эти и подобные вопросы зависит тот сценарий вероятного реагирования населения, который появится в результате проделанного анализа, – только на основании построения территориальной социально-экономической матрицы.

Наисложнейшим из всех практических вопросов при построении такой матрицы является социально-классовая дифференциация общества. Анализ требует такой дифференциации в качестве одной из своих предпосылок. Мировая практика знает множество подходов к ней: «властный», «распределительный», «профессиональный», «субъективный», марксистский и неомарксистский, теории социальной стратификации, так называемый «индекс Джини» и другие. Считающаяся международной официальная система социально-классовых индикаторов ООН строит свои показатели на основе принадлежности к отраслям экономики, обладания собственностью на средства производства, профессии и дохода.

В западной социологической и политологической литературе широко распространено деление просто на высшие, низшие и средние классы (обычно по уровню дохода). В рамках любого из перечисленных подходов возможно выделение внутри каждого класса его внутренних слоев и их ранжировка по признаку от «высших» к «низшим» Правомерно предположить, что дальнейшее развитие процессов разделения труда, специализации и кооперации, усложнения современного общества будет приводить, в том числе в России, не к устранению классов из общественной жизни, а к увеличению их числа, к большей градации внутриклассовых и межклассовых слоев и групп. Внимательное и объективное отслеживание локальных перемен в социально-экономической матрице населения даст возможность намного раньше диагностировать появление новых социальных групп и классов, чем это позволяют делать традиционные методы анализа.

В политике решаются и другие задачи, в частности, можно ли априори, без дорогостоящих опросов общественного мнения, но со значительной мерой уверенности предположить, как распределится население на выборах между голосующими и неголосующими; между выбором в пользу партий и претендентов правой или левой, радикальной или умеренной, консервативной, обновленческой или центристской ориентацией?

Политико-поведенческая матрица характеризует предрасположенность населения, различных его категорий к определенным типам политических действий и поведения. В этом смысле она сродни понятию «установка», используемому в общей психологии и характеризующему аналогичную предрасположенность личности к тому или иному типу поведения вообще.

С психологической точки зрения, выбор между «правым» и «левым» на шкале политических предпочтений – это выбор между приверженностью устоявшимся порядкам либо булыпим или меньшим их изменением в ту или иную сторону. Многочисленные исследования показывают, что такой выбор связан с возрастом человека (в пределах трудоспособного возраста чем человек старше, тем он, как правило, консервативнее в оценках и поступках; перелом в сторону возврата юношеского радикализма наступает, как правило, за пределами 65 лет), а также с суммарными итогами значимой части его жизни: чего смог или не смог достичь человек на протяжении ряда лет (считая примерно от 20-летнего рубежа).

Проиллюстрируем это на примере. Предположим, мы исследуем политико-поведенческую предрасположенность трех классов (их названия в данном случае не столь важны), из которых первый – высший, а третий – низший по совокупности уровня доходов, положению в общественной иерархии и престижу в глазах других людей. Обозначим эти классы соответственно цифрами 1, 2 и 3.

Внутри каждого класса можно выделить четыре группы, различающиеся между собой по суммарным итогам жизненного пути. В первую войдут те, кто на протяжении жизни как минимум двух поколений совершает непрерывное восходящее движение в рамках своего класса или переходит из низшего класса в высший. Вторую группу составят те, кто тоже совершает восходящее движение, но только на протяжении своей собственной жизни («люди, сделавшие себя сами»). Третью – те, кто в целом на протяжении всей своей жизни остается на среднем для своего класса уровне, не меняет сколько-нибудь существенно своего положения внутри класса либо меняет его вместе с изменением положения класса в целом и в ту же сторону. И наконец, четвертую группу составят те, кто катится вниз либо в масштабах своего класса, либо перемещаясь в классы более низшие по сравнению с ним. Эти группы мы тоже обозначим цифрами соответственно от 1 до 4.

Теперь составим обычную матрицу, в которой каждая первая цифра обозначает принадлежность человека к одному из трех классов (в принципе их может быть не три, а сколь угодно много), каждая вторая – принадлежность того же человека к определенной группе по итогам жизненного опыта в пределах своего класса. Получаем следующий результат:

11 12 13 14

21 22 23 24

31 32 33 34

Каждая строка этой матрицы – один из трех избранных нами для анализа классов, только разложенный на группы по накопленному жизненному опыту, а каждый столбец объединяет подгруппы из разных классов, но со сходным жизненным опытом (хотя и различающиеся по материальным итогам такого опыта). Оказывается, что с психологической и соответственно политико-поведенческой точки зрения, гораздо больше общего у людей, принадлежащих к разным классам, но к одинаковой группе жизненного опыта, чем у тех, кто входит в один и тот же класс, но внутри него относится к разным слоям жизненного опыта. С классовым делением (строки матрицы) все понятно и привычно. Рассмотрим внимательнее столбцы приведенной выше матрицы.

Первый столбец, первую группу во всех классах образуют, как мы определили, те, кто на протяжении жизни как минимум двух поколений совершает восходящее материальное и социальное движение. Это означает, что дети таких людей воспитываются в условиях, когда, по меркам и стандартам соответствующего класса, материальные и статусные потребности семьи, ее членов удовлетворяются по наивысшим для данного класса стандартам и с относительно высокой степенью гарантии. На первый план в мотивации детей неизбежно выходят духовные потребности (но в психологическом, а не бытовом понимании духовного: стремление уйти в науку, творчество – безусловно духовная потребность; но и стремление жить праздно, ничем себя не обременяя, отдаваясь развлечениям, психолог рассматривает как духовную потребность, только иного конкретного содержания). Если впоследствии люди, выросшие и воспитанные в таких условиях, идут в политику, то из них получаются, как правило, либо реформаторы, либо реакционеры.

Становясь реформаторами, такие люди отнюдь не всегда оказываются наивными идеалистами. Они ближе других подошли к вершинам социальной пирамиды, выросли там и в целом отлично представляют себе общество со всеми его достоинствами и пороками. Но субъективный опыт говорит им: если моей семье удалось, то и другим тоже может удасться, надо только жить по разуму и совести. Однако если эти люди становятся реакционерами, то они, как правило, жестко и жестоко стоят на защите своих социальных привилегий, особенно когда для иного недостает природных данных, сострадания к другим или просто образования и кругозора.

Второй столбец, вторую группу во всех классах образуют «люди, сделавшие себя сами». Они очень хорошо помнят, как плохо жили еще относительно недавно и каких трудов стоило им добиться своего относительного благополучия. Поэтому они дорожат доставшейся им синицей в руках, добровольно ее ни в коем случае не отпустят, и в этом они, наверное, правы. Когда люди данной категории вынуждены делать политический выбор, их симпатии чаще всего оказываются на стороне умеренного или ярко выраженного консерватизма, иногда (в зависимости от остроты их личного, а также общего положения) с переходом в реакцию. Консерватизм в данном случае – отнюдь не ругательный и не уничижительный термин. Как только обществу удается создать нечто ценное и полезное, то его первейшей задачей становится сохранить созданное, не дать энтропии поглотить его. Поэтому консерватизм – основа любого развития, любого прогресса, любой цивилизации. Без нормальной доли здорового и рационального консерватизма никакое цивилизованное общество не может ни возникнуть, ни существовать. В принципе консерваторы чаще всего не против реформ как таковых, однако они всегда требуют предварительных доказательств, что реформы приведут к улучшению положения, а не к обратному результату; что они будут осуществляться разумно, ответственно, без спешки, с минимумом ошибок, просчетов, издержек; и консерваторы согласны ловить журавля в небе, но не выпуская из рук свою так непросто пойманную «синицу».

Третий столбец, третью группу составляют люди, все силы, время и способности которых уходят преимущественно на то, чтобы «жить не хуже соседей». В общем это цель, достойная всяческого уважения, ибо только на ее осуществлении может базироваться, в частности, «средний класс» в противовес таким видам социальной энтропии, как всепоглощающие маргинализация и люмпенизация широких слоев населения, а кроме того, она требует для достижения успеха постоянных и действительно немалых усилий. У людей данной категории на интерес к политической жизни и тем более участие в ней либо остается мало времени, сил и желания, либо не остается совсем. Это по преимуществу те, кого в 1970 г. тогдашний президент США Р. Никсон очень удачно назвал «молчаливым большинством»: среди них больше всего неголосующих, и они в массовом порядке включаются в политику только в случае резких перемен в обществе, в социально-экономических условиях к худшему или к лучшему.

Четвертый столбец, четвертая группа – люди, катящиеся вниз. Причины скатывания в принципе могут лежать в двух сферах. Они могут иметь личностный характер, быть прямо или косвенно связаны с данным человеком, в частности, с такими качествами, как безволие, нежелание работать, неумение строить отношения с другими людьми, пьянство, распущенность. Возможна и иная причина: скажем, человек в глубине души понимает, что в своих неудачах и провалах виноват только он сам и никто больше, однако ничего не предпринимает, чтобы поправить положение (в эту категорию причин не входят несчастные случаи, трагедии в семье и т. п., когда человеку просто катастрофически не повезло). Но ни один человек из перечисленных категорий не признает собственной вины: если он это делает, то обычно выходит из полосы жизненных неудач. Упорствующие же ищут пути и способы психологической компенсации, «козлов отпущения», и самым удобным «козлом отпущения» чаще всего оказываются общество, государство, политическое устройство, а наилучшим способом компенсации – занятие политической деятельностью. В самом деле, если в моих невзгодах виноваты семья, соседи, друзья, коллеги по работе и т. д., то ведь в самом крайнем случае от всех них можно уйти, уехать и начать все заново. Уехать же от общества значительно труднее, совершенными общество и его структуры никогда не бывают, поэтому считать виноватыми их – значит найти себе оптимального и пожизненного «козла отпущения». Из окунувшихся в политику людей данной категории чаще всего получаются экстремисты; будут они правыми или левыми – дело случая, психологических различий между теми и другими нет.

Но люди могут катиться вниз и не по своей вине, а под воздействием серьезных социальных потрясений: кризисов, спадов, войн, последствий крупнейших катастроф и т. д. В таком случае, как правило, не происходит немедленной радикализации общества. Огромная масса в целом нормальных психологически людей, во-первых, понимает причины создавшегося положения, невозможность быстрого изменения к лучшему и иные объективные обстоятельства; во-вторых, озабочена проблемами выживания своего и своей семьи, и потому им просто не до политической деятельности, тем более не до бунтов или чего-то подобного. Однако в такие моменты возможен резкий перелив массовой поддержки и голосов избирателей от господствующих политических сил и партий к их оппонентам, независимо от политического лица как первых, так и вторых. Сохранение же нисходящих социально-экономических тенденций на протяжении достаточно значительного времени (3– 4 года и более) уже меняет конкретное социальное наполнение построенной нами матрицы.

По существу, это и есть политико-поведенческая матрица, созданная для описания принципиальных установок населения на выбор между правыми и левыми политическими силами и партиями. Естественно, по такому же принципу, но с использованием других, соответствующих критериев могут быть выстроены матрицы, описывающие иные политико-поведенческие предрасположенности населения и/или отдельных его социальных, территориальных групп. В принципе политико-поведенческая матрица может быть построена по отношению и ко всему обществу, и к определенной его части.

В совокупности три перечисленные класса матриц: организационно-политические, социально-экономические и политико-поведенческие – и образуют модель социально-территориальной системы в статике. Они же дают основу для общего, самого грубого и приблизительного разделения «психологического» и «непсихологического».

Политико-поведенческие матрицы прямо и непосредственно ориентированы на выделение собственно психологических компонентов, понимаемых в данном случае как реакция людей и на непосредственные, сегодняшние условия бытия, и на эволюцию этих условий, причем не только в обществе в целом, но и применительно ко всем его основным классам и социальным группам конкретно.

Социально-экономические матрицы способны дать весьма детализированное представление о текущих условиях бытия, об уровне и качестве жизни, а также об основных тенденциях эволюции того и другого на протяжении любых отрезков времени. Иными словами, они дают ППА-исследователю возможность весьма конкретно оценить, кто и на что именно будет реагировать в различных социальных слоях, группах, на разных уровнях социальной пирамиды, в разных территориальных частях СТС.

Наконец, организационно-политические матрицы, описывающие политическое устройство и политический процесс, дают в распоряжение исследователя некоторый набор реальных и потенциально возможных социальных ролей, соответствующих ключевым точкам описываемых процессов. Сопоставление нормативного или ожидаемого ролевого поведения субъектов политического процесса с их фактическими действиями и позволяет выявить их субъективные психологические качества: мотивацию, характер и направленность интересов, содержание их представлений, отношения друг с другом и многое иное.

Необходимо, однако, подчеркнуть одну принципиальную особенность любых психологических исследований вообще, но в большей мере ППА. Психология любого субъекта едина и неразрывна как в той ее части, которая соответствует принятым в обществе нормам, стандартам, критериям, так и в той, где она в большей или меньшей степени отходит от этих норм, нарушает или даже отвергает их. Историк, правовед, экономист, социолог, политолог могут изучать официальные, общепринятые стороны бытия и в то же время оставаться научно корректными, не касаясь теневых аспектов своего предмета. Для психолога такая возможность в принципе исключена, если, конечно, он хочет, чтобы его выводы были достоверны, а рекомендации в разумной степени надежны. Здесь психолог подобен врачу, который тоже не разделяет болезни на «приличные» и «неприличные», но смотрит, болен или практически здоров его пациент.

Следовательно, как бы мы ни относились к явлениям теневой экономики, теневой политики и прочим теневым сторонам общественного бытия, но их учет в ППА, особенно в его макросоциальной части, абсолютно необходим как на уровне методологии, составления идеальных моделей, предварительных схем, гипотез и т. п., так и при насыщении их конкретным эмпирическим материалом и содержанием. Это требование актуально в любых условиях, но оно вдвойне актуально при анализе современнной российской политической жизни, в которой теневые и иные неформальные процессы нередко играют ведущую роль.

Динамическая модель социально-территориальной системы

Политико-психологический анализ объектом и предметом своего исследования имеет две самые подвижные сферы: политику и психологию. В той и другой перемены – норма, причем изменчивость настроений, устремлений, внезапных и массовых порывов нередко оказывается и весьма спрессованной во времени, и крайне мощной и неоднозначной по направленности (когда, казалось бы, достаточно сильные массовые эмоции в считанные дни, а то и часы меняются прямо на противоположные), и в то же время приверженной значительной доле иррационализма (или того, что воспринимается как иррационализм).

Теоретическую и методологическую проблему для ППА-аналитика представляет, однако, не сама изменчивость как таковая. Высокий динамизм политики и психологии дополняется еще их уникальной, нередко парадоксальной способностью сочетать в себе, причудливо переплетать друг с другом воздействие факторов и процессов принципиально разной временной природы. И в политике, и в общественной психологии постоянно присутствуют явления, тенденции, качества, диктуемые причинами макросоциального уровня, исторического масштаба времени. Человек не всегда может осознавать их присутствие, а уж тем более понимать конкретные пути, механизмы, средства их воздействия. Тем не менее и прошлое, и настоящее всегда с нами. Вот почему в тех трансформациях, через которые проходит в последние годы Россия, сложнейшим образом переплелись между собой и ее более чем тысячелетняя история, и глобальные процессы XX в., и те тенденции мирового развития самого последнего периода, которые мы еще только начинаем угадывать, но которые тем не менее уже создают облик XXI столетия.

Вместе с тем и политика, и психология способны реагировать (на практике они делают это сплошь и рядом) и на самые, казалось бы, мелкие, ничтожные события и происшествия, масштабы и значимость которых не должны были бы простираться дальше, чем на несколько десятков человек и часов, максимум суток времени. Причем значение подобных мелочей и для человеческой психики, и для политической жизни непропорционально резко и сильно повышается в критические для общества периоды (типа переживаемого ныне Россией), когда никем не предусмотренная мелочь способна подчас спровоцировать события крупного, вплоть до общенационального, масштаба и с последствиями, которые могут ощущаться годы, а то и десятилетия спустя.

Естественно, ППА и в аналитической, и в прогностической своих частях непременно должен по возможности учитывать все такие принципиально значимые особенности своего предмета.

Рассмотренные подходы необходимы, но сами по себе еще недостаточны для описания динамики политико-психологических процессов. И дело не только в том, что матричный принцип дает одномоментный срез того или иного уровня предмета исследования. Организационно-политическая, социально-экономическая, политико-поведенческая матрицы описывают такие характеристики социума и его политической системы, которые хотя и меняются со временем, однако делают это либо крайне редко, либо весьма медленно. По самой своей природе названные матрицы не могут улавливать быстрых и резких перемен, особенно колебательного характера: они лишь отразят средне- и долгосрочные последствия таких перемен, причем каждая в своей сфере. Поэтому необходимо дополнение указанных подходов другими, которые были бы способны адекватно описывать изменчивость текущего состояния политики и психологии, возможность колебательных движений здесь и выявлять реально действующие и потенциально возможные причинно-следственные связи на стыке психологии и внепсихологических явлений и процессов, существенных для перипетий политической жизни.

Несколько групп вопросов имеют особо важное теоретическое и методологическое значение. Это, во-первых, практический учет в ППА диалектики материального и духовного, объективного и субъективного; во-вторых, выявление политически значимых динамических взаимосвязей идеологии, мировоззрения и общественной психологии; в-третьих, определение историко-психологической наследственности социума, в частности духовных и политических последствий взаимосвязей исторических способов существования социума с его социальными, политическими, нравственными структурами; в-четвертых, выяснение взаимосвязи массового сознания, общественного мнения и политического поведения в реальных процессах и ситуациях. Все перечисленные проблемы предельно актуальны и для современной России.

Для всех же без исключения случаев сложных ситуаций, оказывающих неоднозначное, разноплановое воздействие на субъекта и объективно требующих от него достаточно сложного поведения, в изначальную формулу должно быть поставлено специфическое качественное понятие «личность субъекта». Оно означает, что:

– субъект воспринимает воздействия на него извне не механически, а отфильтровывая для себя определенную их часть, придавая различным воздействиям разные смысл и значение; причем такая фильтрация осуществляется субъектом как осознанно, намеренно, так и неосознанно;

– столь же неоднозначна и реакция субъекта даже на одно и то же, одинаковым образом интерпретированное этим субъектом внешнее воздействие: у субъекта всегда имеется некоторый выбор ответных действий, а главное, собственная воля, которая позволяет ему осуществлять этот выбор, в том числе вопреки всем и всяческим обстоятельствам и даже сознательно во вред себе;

– помимо перечисленных факторов, в восприятии субъектом внешних воздействий, в формировании его ответной реакции (или поведения) на них сказываются и специфические особенности данного субъекта (его знания, умения, физическое и психологическое здоровье, эмоциональное состояние и пр.), а также его биологическая и социальная наследственность.

Все это позволяет признать в качестве одной из закономерностей политической жизни тот факт, что любые объективные воздействия на социум (совокупность субъектов, как индивидов, так и ССС), откуда бы они ни исходили и в чем бы ни заключались, неизменно вызывают со стороны этого социума не какую-то определенную реакцию, а спектр реакций, диапазон и глубина которого зависят от численности данного социума, сложности его социальной стратификации и от набора основных представленных в нем типов личности и сложных социальных субъектов.

На уровне реальной жизни действуют две ранее отмеченные формы объективного процесса, одна из которых – целеполагающая деятельность самого человека. Эта деятельность, однако, обладает собственной внутренней сложностью, поскольку включает не только совокупность индивидуальных поступков людей, но и сложное взаимопереплетение всех видов и форм общественных отношений как по горизонтали (между модальными и однопорядковыми формами общественной организации), так и по вертикали, от высшего к низшему и наоборот. Причем для каждого из отдельно взятых субъектов (и для человека, и для любого ССС) его собственное поведение выступает как чисто субъективный фактор, но поведение всех других – как безусловно объективные факторы.

Эта внутренняя сложность человеческой деятельности как одной из форм объективного процесса дает основания выделить внутри данной формы три качественно различных уровня, на каждом из которых диалектика объективного и субъективного проявляется по-своему, специфически.

Первый уровень – это диалектика природного и общественного, понимаемая как взаимоотношение и взаимообусловленность естественного природного мира и человека как части этого мира. Сюда относятся, с одной стороны, космическая, физическая, химическая, экологическая, географическая, климатическая и т. д. обусловленность деятельности и самого существования человека, а с другой – его биологическая природа. Познание явлений и процессов этого уровня диалектических взаимодействий осуществляется всем комплексом естественных и биологических наук.

Второй уровень – диалектика отношений между материальным миром, созданным самим человеком в процессе его исторического развития, и формами социально организованной деятельности человека в этом «искусственном» мире. Необходимость и правомерность выделения второго уровня обусловлена тем, что создаваемая человеком искусственная среда обитания («вторая природа») всегда представлена одновременно:

а) в виде специфических материальных объектов (производительные силы, инфраструктура, материальные носители культуры и т. п.), живущих по законам не только естественного, но и социального мира;

б) в неотделимом от этих объектов исторически сложившемся способе их использования (например, станок перестает быть просто физической массой и начинает выполнять свои специфические функции только при наличии человека, умеющего этим станком пользоваться и нуждающегося в том, что может быть на нем произведено).

Практическое значение данного уровня диалектических взаимосвязей особенно очевидно в современной России, где ныне, в условиях исторической социальной трансформации, повисли в воздухе многие прежние материальные объекты и социальные умения, не находящие себе применения; и в то же время ощущается острый дефицит других – рыночных инфраструктур, умения власти и населения жить в условиях рынка и т. д.

Наконец, третий уровень – это диалектика индивидуального и общественного, включающая в себя как отношения между индивидом и обществом в целом, так и между более простыми и более сложными формами социальной организации. Второй и третий уровни диалектических взаимосвязей описываются всем комплексом наук об обществе и человеке.

Таким образом, объективное воздействие на любого субъекта (общество, социальную группу, общественный институт, личность) включает в себя все перечисленное. Конкретное состояние всех в совокупности условий жизни и деятельности людей в определенный момент или период образует объективные условия существования (деятельности) социума. Однако воздействие этих условий на пути от объективного мира к конкретному субъекту проходит через три специфических фильтра.

Первым являются субъективные условия существования (деятельности) данного человека, группы, ССС, общества. Любой субъект соприкасается в своей жизнедеятельности не со всем окружающим его физическим и социальным миром, а только с какой-то его частью, пусть даже и очень большой. Соответственно, и непосредственно значимыми для него оказываются события и процессы не в мире в целом, а прежде всего в этой, непосредственно связанной с ним части мира.

Однако и субъективные условия существования (деятельности) не влияют на субъекта напрямую: действуют еще механизмы и закономерности восприятия. Часть таких механизмов имеет технический характер: в современном сложном мире, где даже угроза мировой ракетно-ядерной войны может входить в число субъективных условий жизни отдельно взятого человека, огромная роль принадлежит всевозможным системам сбора, обработки, передачи информации. А между тем очень многое в политической жизни зависит именно от своевременности, полноты, достоверности информации, равно как и от возможностей манипулировать ее количеством, качеством, содержанием.

Но существуют и действуют также механизмы и закономерности социального восприятия, подробно описанные в психологической и политологической литературе. Социальное восприятие связано с теми искажениями информации и ее выборочным отбором, которые отличают функционирование любых бюрократических структур, политических партий, правительственных и общественных институтов и т. д. Необходимо подчеркнуть, что все это – не результат чьей-то расхлябанности, злонамеренности, человеческих несовершенств и т. п., а очевидные закономерности устройства и функционирования различных форм и типов социальной организации, иначе подобные явления не повторялись бы с такой точностью во все времена, в самых разных странах, культурах и обстоятельствах.

И наконец, действуют механизмы индивидуального восприятия. На осознаваемом уровне они связаны с тем, что любой человек из потока доступной ему информации выбирает только то, что соответствует его интересам, кругозору, образованию. На неосознаваемом – это особенности зрительного и слухового восприятия; теоретических абстракций или художественных образов; знаковой или графической информации; взаимосвязи текущего восприятия с памятью и многое другое. В реальных политических ситуациях (например, прогнозирование поведения руководителя государства в обстановке острого внутреннего или международного кризиса) подобные факторы могут оказаться даже более значимыми, чем традиционно привычные для нас экономическое, военное, иное макросоциальное прочтением объективной ситуации.

Те объективные и субъективные условия существования (деятельности), которые пробились через все перечисленные фильтры, возможно, исказившись по пути до полной противоположности действительному и даже до абсолютного отрыва от какой бы то ни было реальности, и которые вошли в сознание субъекта, образуют когнитивную карту этого субъекта, т. е. комплекс его фактических представлений о мире, своем положении, проблемах, интересах, задачах, целях – обо всем. Нет необходимости подчеркивать, что именно здесь событиям объективного мира придается большая или меньшая значимость; что место этих событий в ряду каких-то иных может оказаться непропорционально зауженным или расширенным; что запас знаний, которыми реально оперирует субъект, может колебаться в широких пределах, а в его содержании весьма причудливо и в разных пропорциях могут смешиваться знания научные и практические, а также знания и предрассудки, заблуждения и иллюзии; что причинно-следственные связи между явлениями реальной жизни, устанавливаемые в сознании данного субъекта, могут не иметь ничего общего с действительными, и т. д.; что, наконец, сознание субъекта может быть просто больным или от рождения ущербным. Но в любом случае поведение субъекта будет определяться структурой и содержанием когнитивной карты его сознания, а не непосредственно субъективными и тем паче объективными условиями его жизни и деятельности.

Но вот поведение субъекта внутренне сформировано (механизмы его формирования описаны в психологической и социально-психологической литературе), и субъект начинает действовать. Его вербальное или невербальное поведение по внутренним движущим силам, целям, направлениям и проявлениям всегда субъективно. Конечный результат любого субъективного поведения – некие объективные последствия как для самого действующего субъекта, так и для всех остальных. Однако на пути от сознания субъекта к конечным объективным последствиям субъективное поведение тоже как бы проходит через ряд последовательных «фильтров».

Самый первый из них, считая от самого субъекта, образуют врожденные и приобретенные способности субъекта: его сообразительность, быстрота и качество реакции, воля и целеустремленность, собранность и самодисциплина, широта и глубина знаний, умений, социальных навыков и т. д. Естественно, как конкретное содержание таких качеств, так и пути и способы их формирования, закрепления, проявления весьма различны у личности и у сложного социального субъекта. Но на этапе инициации поведения решающее значение имеют способности субъекта и мера их соответствия тем задачам и целям, что он ставит перед собой.

Реализация поведения началась; и здесь второй фильтр – субъективные практические возможности данного действующего лица или ССС. Блестящий политический стратег на посту президента может, например, задействовать в своих целях все – внутренние и внешние – возможности государства, а также потенциал значительной части независимых организаций, общественных сил и движений. Но тот же самый человек, не утратив своих субъективных способностей, а возможно, даже существенно развив их, оказавшись в отставке, может не иметь возможности даже просто публично выступить с изложением своей точки зрения. Ясно, что и эффект от его поведения в этих двух ситуациях окажется просто несопоставимым.

Третий фильтр – практический потенциал тех средств и возможностей, которые доступны данному субъекту. Посредственный политик, располагающий хорошо отлаженной партийной и/или государственной машиной, иной организацией, может добиться куда более внушительных результатов, чем гениальный стратег, такой машины не имеющий или вынужденный иметь дело с неотлаженным, недисциплинированным, некомпетентным механизмом своей власти. Можно безукоризненно ориентироваться в достижениях какой-либо науки, знать до тонкостей все ее нюансы, но сама наука может еще по уровню своего развития быть неготовой для разрешения практических задач или не подкрепленной в техническом, технологическом, организационном отношениях. Величайшее мастерство пилота теряет всякий смысл, если для его машины не завезли горючее.

Для целей политико-психологического анализа существенно то, что в результате прохождения субъективного поведения через все перечисленные «фильтры»:

а) конечные объективные последствия и результаты такого поведения с весьма высокой долей вероятности могут не соответствовать изначальным намерениям, побуждениям, устремлениям, целям субъекта или даже в большей или меньшей степени противоречить им;

б) мера такой вероятности, при прочих равных условиях, тем выше, чем сложнее сам субъект и его внутренний мир; чем в более сложные отношения он вступает; чем сложнее структура его целей, поведения, используемых средств; чем больше разрыв между выдвигаемыми целями, с одной стороны, и всей совокупностью возможностей субъекта – с другой; чем более масштабны и продолжительны по времени все упомянутые процессы;

в) в социально-историческом масштабе времени и деятельности при современном уровне материального и научного развития в принципе невозможно достижение никаких декларируемых целей в точном соответствии со всеми обстоятельствами и условиями их декларации, если потребное для этого время превышает продолжительность активной жизни одного поколения людей (30 лет).

По-видимому, с расширением знаний и практических возможностей человека данные рамки также будут расширяться.

В пределах этих временных рамок ППА должен учитывать «переливы» социальных и духовных процессов, происходящие между различными секторами общественного сознания, и прежде всего между идеологией и общественной психологией как формами общественного сознания, имеющими особую значимость. Актуальность таких процессов и их научного понимания для современной России невозможно переоценить.

В макро-ППА-исследовании существенно, какой представляется динамическая структура общественного сознания и как эта структура корреспондирует со структурой индивидуального сознания и психологических механизмов поведения. Психология и политология, стоящие на позициях позитивизма, практически не задаются вопросом о структуре и динамике общественного сознания, концентрируясь почти исключительно на категориях «общественное мнение», «политические представления», «идеология». Такой подход в целом вполне достаточен для решения многих прикладных задач, ретроспективных описаний, но обнаруживает свою недостаточность при попытках прогнозирования идеологических и политико-идеологических процессов.

В отечественной литературе до недавних пор существовало два подхода к принципиальному делению общественного сознания на основные его формы. Наибольшее число сторонников имел подход, подразделявший общественное сознание только на идеологию и общественную психологию. Критерии такого деления достаточно очевидны, что, по-видимому, и делало его привлекательным для многих. Однако дальше начиналась путаница с последующим делением на более частные формы и виды, но так и остался непроработан-ным до конца вопрос о критериях различения «форм» и «видов» общественного сознания; неясно, почему в число «форм» попадают разнопорядковые величины; непонятно, в какой мере и на каких основаниях относить к идеологии, а в какой – к общественной психологии такие формы (виды) общественного сознания, как, например, религию или право. Между тем для многих комплексных ППА-исследований перечисленные вопросы – не надуманные, а самые практические.

Другой из двух указанных подходов, сформулированный более 30 лет назад и отнюдь не считавшийся

«еретическим» или «диссидентским», но почему-то собравший гораздо меньшее число сторонников и последователей, исходил из трехзвенного деления общественного сознания – на идеологию, общественную психологию и мировоззрение в качестве самостоятельной базовой формы. Этот подход представляется нам гораздо более обоснованным и продуктивным, поскольку лучше согласуется с распространенной в отечественной психологической науке трехзвенной картиной структуры поведения, складывающегося под влиянием нескольких функционально различных, не способных заменить друг друга комплексов: внутренней природы субъекта; познания им окружающего мира; сочетания мотивации к деятельности, ее целе-полагания и волевого импульса.

Общественная психология как форма общественного сознания при таком подходе модальна внутренней психической и психологической природе индивида: наличию у него определенной наследственности в этих сферах, приобретенных свойств и качеств, инте-риоризированных продуктов образования, информированности, общей и политической социализации и т. д. Подобная модальность не просто кажется интеллектуально удобной – она правомерна, и прежде всего потому, что лежащие внутри самого сознания механизмы поведения не могут иметь принципиально разную структуру на индивидуальном и общественном уровнях. Между этими механизмами должна быть высокая степень подобия (что и выражается понятием «модальность»); но кроме того, структуры общественного сознания должны следовать за структурами сознания индивидуального, поскольку первое возникает из последнего и воплощается в реальной жизни тоже через последнее.

Мировоззрение в структуре общественного сознания модально познавательным компонентам индивидуального сознания – это не только некая определенная сумма информации о внешнем мире, но и знание, т. е. системная организация этой информации; это качество и самой информации, и ее организации, если таковая есть; и, наконец, это также определенный набор (сумма) или комплекс (нечто организованное внутренне) средств, методов, подходов к исследованию внешнего мира, к добыванию новых фактов о нем и к признанию вновь получаемой информации знанием.

Идеология как форма общественного сознания модальна сочетанию мотивов, целей и воли в структуре психологии индивида. Главное в структуре любой идеологии – вовсе не то, что это некая система представлений (любая наука, равно как и псевдонаука, тоже является такой системой), и даже не то, что эта система направлена на защиту определенных общественных интересов и порядка (такая защита куда лучше обеспечивается в практическом плане другими средствами). Не так существенно и то, является идеология по своему содержанию сознанием истинным, ложным или сочетающим то и другое: многие системы представлений подходят под любой из данных критериев, не будучи при этом идеологиями. Определяющие признаки идеологии, на наш взгляд, иные.

Под влиянием одного и того же внешнего раздражителя, стимула у различных субъектов возникают разные мотивы. На базе одного и того же общества, одного и того же анализа этого общества могут быть сделаны разные до противоположности выводы, и сегодняшняя Россия, ее духовная и политическая жизнь – ярчайшее тому подтверждение. Идеология формулирует социальную мотивацию определенного типа и направленности. Отсюда она выводит социально значимые долговременные цели и подкрепляет все это волевым импульсом, который на социальном уровне направлен на мобилизацию усилий, ресурсов, духовных возможностей общества на долговременные и сверхдолговременные ориентиры его жизнедеятельности и всегда подкреплен организационно. За любой идеологией всегда стоит некая организация – ее носитель, хранитель и жрец. Система воззрений без такой организации, не подкрепляемая ею, может быть чем угодно, но только не идеологией.

Из трех основных форм общественного сознания наименее подвижна именно идеология. Общественная психология наиболее изменчива, гибка, хотя и в ней есть элементы и структуры, остающиеся неизменными на протяжении десятилетий и даже веков. Но для изменений в содержании и формах выражения идеологии нужны совокупные и глубокие, взаимно подкрепляющие и усиливающие друг друга перемены и в объективных условиях жизнедеятельности общества, и в сфере его мировоззрения, и в общественной психологии. Такие изменения требуют долгой предварительной эволюции и потому происходят не часто.