III. Суффиксы отвлеченности

Присматриваясь к коллекции суффиксов мужского рода с общим значением предметности, нельзя не обратить внимание на одну их особенность: только немногие из них совмещают со значением конкретного предмета отвлеченные значения действия, состояния или качества. Из чисто русских суффиксов сюда относится суффикс -ок (со значением конкретного движения или акта, момента действия: бросок, щелчок и т. п.), из интернациональных -am (докторат, левират и т. п.) и почти не выделяемый интернациональный суффикс -т (аффект, эффект, контакт и т. п.).

Большая часть суффиксов, образующих отвлеченные слова, остается за пределами системы твердого мужского склонения. Из русских суффиксов конкретного действия с твердым мужским склонением связан лишь непродуктивный суффикс -от, -ет (без ударения). Он встречается в отглагольных существительных, обозначающих звучание, шум (иногда и движение, связанное с какими-нибудь звуками): ропот, топот, хохот, грохот, лепет, трепет и др. Для всех этих слов характерна гармония гласных (90).

Среди заимствованных суффиксов более глубокий отпечаток отвлеченности носят три суффикса:

1. Очень продуктивный суффикс -изм (непродуктивный вариант -азм), образующий обозначения отвлеченных понятий, названия учений, общественных, политических, научных взглядов и направлений, названия действий. состояний, качеств, склонности к чему-нибудь: ленинизм, большевизм, марксизм, коммунизм, оптимизм, идеализм, макиавеллизм, планеризм, туризм, расизм и т. п.

Суффикс -изм в современном языке широко употребляется в сочетании с русскими основами иногда даже яркой разговорной окраски: хвостизм, наплевизм и т. п. (ср. у В. Белинского в "Литературных мечтаниях": глупицизм).

Более конкретны, но менее свободно выделяются еще два отвлеченных суффикса:

2. -итет (нем. -ität), обозначающий отвлеченные или собирательные понятия: а) авторитет, приоритет, нейтралитет, ср. пиетет и др.; б) генералитет, ср. факультет и т. п.

3. Мало осязательный интернациональный суффикс -з, -зис, обозначающий процесс, действие или состояние, продукт действия: генезис, филогенезис (ср. онтогенез), тезис, диагноз, анализ и др.

В медицине суффиксы -оз, -ез, -азис употребляются для обозначения различных заболеваний и ненормальностей: невроз, психоз, фурункулез, элефантиазис и т. п.

¹ Характерен тот факт, что половина корневых элементов русского литературного языка воспринимается как основы имен существительных (4).

² Ср. в "Словаре жаргона преступников" С. М. Потапова (М., 1927): на храпок — схватить за горло (ср. нахрапом — насильно, усиленно) (с. 102); храп, храпок — горло (с. 180). Ср. в "Блатной музыке" В. Ф. Трахтенберга (Спб., 1908) статью под словом храп (с. 64). Ср. в холмогорском говоре храпом брать — насильно брать, с великим усердием добиваться (Грандилевский, Родина М. В. Ломоносова. — Сб. Отд. рус. языка и словесности АН, т. 83, № 5, с. 294). Ср. У Асеева: "В Москве уже твердо закреплен облик академического нищего без нахрапа" (Асеев Н. Проза поэта). Ср. в письме Г. Успенского к Гольцеву (от 12 октября 1889 г.): "В нем развивается нахрап завладевать местами, дающими жалованье" (Архив Гольцева, т. 1, с. 73).

³ Ср. у Достоевского в "Бесах": "Эти "за кулисы" были довольно узкое пространство, отгороженное от публики наглухо занавесью".

⁴ Семантическое соотношение категорий имен прилагательных и существительных изображено А. А. Потебней (7).

⁵ Ср.: "Все существующее в пространстве — предмет, все существующее во времени — действие" (9).

⁶ Ср. замечание акад. А. И. Соболевского: "Место степеней сравнения не в синтаксисе и не в морфологии, а в словаре" (10).

⁷ По законам современного русского языка слова не оканчиваются на согласный j без предшествующего гласного, в связи с чем и воспринимается наличие беглого е перед j в некоторых формах; ср.: свинья — свиней; ружье — ружей; пью — пей; вью — вей; лью — лей и т. д.

⁸ Грамматический контраст суффиксов и префиксов был очень ясно охарактеризован Н. В. Крушевским: "...они противоположны не потому только, что их объем и содержание находятся в обратном отношении: все существенные их черты противоположны. <...>...Суффиксы отличаются гораздо большей способностью сочетаться друг с другом, чем префиксы; суффиксу свойственна преимущественно вариация морфологическая, префиксу — фонетическая" (15).

⁹ Вот почему при анализе форм словообразования имен существительных целесообразно сочетать с суффиксами и окончания.

¹⁰ Список старых бессуффиксных имен существительных мужского рода мягкого склонения см. в "Русской грамматике" А. X. Востокова (17), а перечень таких же слов и мужского и женского рода — в "Практической русской грамматике" Н. И. Греча (18). Г. Павский намечал такие семантические группы слов женского рода на мягкий согласный с нулевой флексией именительного падежа: 1) собирательные слова и отвлеченные, обозначающие качество, состояние и действие — женского рода. Поэтому сюда относятся отглагольные (а также отпричастные) слова на -ль, -нь, -ть, а также на -знь, -ынь, -ость, -есть, -ель, -овь, -вь, -ядь, -адь; 2) названия лиц женского пола и самок; 3) имена многих рек и областей (19).

¹¹ Изложение разных теорий о происхождении категории грамматического рода см.: Jespersen О. Die Sprache, ihre Natur, Entwicklung und Entstehung. Heidelberg, 1925, Кар. 19, S. 378 — 381; The Philosophy of Grammar. N.-Y., 1924, p. 166, 266. Ср. также: Trombetti A. Elementi di glottologia. Bologna, 1923, p. 256 — 258; Cassirer E. Die Begriffsform im mythischen Denken. Leipzig, 1922, S. 9. Ср. также замечания о категории рода в работах акад. Н. Я. Марра. Ср. гипотезы по вопросу о древнейших классификациях имен, легших затем в основу типов именного склонения, у Cuny (Cuny A. Etudes prégrammaticales sur le domaine des langues indoeuropéennes et chamito-sémitiques. P., 1924).

¹² Можно думать, что эти остроумные замечания принадлежат юному Лермонтову.

¹³ Пример заимствован из лекций проф. С. К. Булича по синтаксису русского языка.

¹⁴ Ср. статью Л. В. Щербы в сборнике "Советское языкознание", вып. 2: "Сосна" Лермонтова в сравнении с ее немецким прототипом" (26)^а.

¹⁵ Для характеристики тех семантических оттенков, которые связаны в русском языке с категорией рода, интересны и обратные примеры перевода с русского на иностранные языки. Так, стихи Пушкина из "Пророка":

Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы

— не могли быть буквально переданы на итальянском языке: итальянское aquila (орел) обозначает как самца, так и самку.

Граф Риччи перевел пушкинские стихи об испуганной орлице так:

Spalancaronsi gli occhi, uguali a quei
D'aquila che sul nido si spaventi

(т. e. как у "орла, испуганного в своем гнезде"). Он писал Пушкину, что отсутствие в слове aquila (орел) родовых различий побудило его "поставить орла в положение, которое указывало бы на его пол и на причину, по которой он испытывает страх — чувство, вообще говоря, не свойственное гордой и смелой породе этого благородного животного" (27).

¹⁶ Курьезны осмеянные Н. А. Добролюбовым в "Свистке" рассуждения автора грамматик В. А. Половцева о необходимости расширения и пополнения класса слов женского рода образованиями, параллельными официальным обозначениям мужчин. В эпоху буржуазной моды на эмансипацию женщин это казалось естественным (письмо "О женщинах" в "Журнале землевладельцев", 1858, № 8): "Журнал ваш (т. е. "Журнал землевладельцев". — В. В.) как будто не благоволит к прекрасному полу. Положим, что общее название "землевладельцев" относится к девицам, замужним и вдовам из помещиц, точно так же как и к сыновьям их и внукам, супругам и братьям, отцам и праотцам: тем паче под названием "крестьян", об улучшении быта которых теперь заботятся, надобно разуметь и крестьянок. Но вот в списках "дворян-помещиков разных губерний, подавших отзывы с изъявлением готовности упрочить быт своих крестьян", неужто ни одна губерния не упомянет и "дворян-помещиц"?

"Нельзя ли было напечатать списки хоть особой книжкою... Ошую могли бы быть мужчины, а одесную с пробелами — женщины и девицы. А уж если разделять да распределять, так можно было бы расписать имена и по классам супругов и отцов: юнкерша и канцеляристша точно так же заняли бы свое место, как и действительные тайные советницы, графини и светлейшие княгини. Не знаю, почему у нас нет слова другиня, т. е. друг женского пола... Это совсем не подруга. подружка, подруженька, которые веют на нас молодостью, и друг — не то, это мужчина. Другиня... могло бы быть самым почетным из всех званий женщины и даже девицы... У нас есть женские названия: княгиня, героиня, богиня от мужских князь, герой и бог (языческий). Почему же не быть другине от слова друг?"

Слово другиня употреблялось Тредиаковским. Ср. у Пушкина в "Тени Фонвизина" ироническое применение этого же слова:

Твоя невинная другиня,
Уже поблекший цвет певиц,
Вралих Петрополя богиня,
Пред ним со страха пала ниц.

Ср. у Чехова в повести "Бабье царство" (в речи Жужелицы): "Есть у меня знакомая девушка такая, врагиня моя лютая". Врагиня встречается и в стихотворном языке Бальмонта.

¹⁷ См. замечание проф. М. Я. Немировского: "...прежнее угнетенное положение женщины, ее бесправие, отразилось и в языке отсутствием целого ряда терминов для обозначения женщины-специалистки, женщины, занимающей тот или иной административно-государственный или общественный пост, и т. п. А когда раскрепощение женщины стало совершившимся фактом, в языке не хватило средств для создания новых терминов, необходимых для обозначения женщины в новых выпавших на ее долю ролях в общественной жизни, в производстве, в технике, науке и т. д.

Пришлось приспособлять старые, созданные для обозначения мужчин названия различных должностей, профессий, специальностей к новым функциям в качестве обозначений лиц женского пола, и это дело нередко наталкивалось на серьезные затруднения из-за отсутствия соответствующих языковых средств. Язык отстал от общественного развития, и в старые формы он пытается вместить новое содержание" (29).

¹⁸ Рассуждения К. Brugmann (Das Nominalgeschlecht in der indogermanischen Sprachen. — Internationale Zeitschrift für vergleichende Sprachwissenschaft, Bd. 4, Н. 1, S. 100 — 109) по поводу случаев этого типа очень формальны: "Здесь нет чутья грамматического рода, ибо если бы оно было, то при der Hase нужно думать только о самце, при die Maus — только о самке, и в der weibliche Hase, die mannliche Maus нужно бы чувствовать внутреннее противоречие". Между тем родовое безразличие в названиях животных социологически оправдано.

¹⁹ Ср. также замечание: "И так все подобные слова, оканчивающиеся на -а или -я, суть имена рода женского, и только могут употребляться в мужском роде. Это нисколько не изменяет их основной природы, и они принадлежат к именам женского рода" (42).

²⁰ Ср. мнение Альфреда Людвига о глагольности слов на -а, обозначающих лицо по какому-нибудь характерному действию.

²¹ Ср. еще у А. А. Куника определение -яга как "суффикса, означающего личность и придающего основной форме значение бранного слова или клички" (Уч. зап. АН, т. 26, приложения, с. 410). О происхождении и истории русского суффикса -яга — -jaga см.: Voillant A. Le suffixe russe -jaga. — Revue des études slaves, 1938, t. 18, fasc. 1 — 2, p. 77 — 79. A. Vaillant почему-то считает суффикс -яга в русском языке продуктивным.

²² Ср. грамматические и семантические замечания по этому вопросу в кн.: Collon С. Le développement de sens du suffix -ata. Lund, 1918. cap. 3 — 4. Ср. также у А. А. Потебни (Из записок по русской грамматике, т. 3, с. 621 — 622) [396 — 397]. А. А. Потебня неопровержимо доказал, что вовсе не обязательно было значение отвлеченности для перехода слов женского рода в категорию общего рода, даже по отношению к отдаленным эпохам (между прочим, и в словах на -ота).

²³ Ср. статью W. Christiani "Lexikalische Lesekörner" о бранных словах в "Archiv für slavische Philologie", Hft. 3 — 4, 1913, Bd. 34, S. 348. Характерно, что и в современном русском языке значение собирательности в применении к живым существам часто сопровождается яркой экспрессивной окраской слов и суффиксов. См.: Braun М. Das Kollektivum und das Plurale tantum im Russischen. Leipzig, 1930, S. 98.

²⁴ А. А. Потебня справедливо видит в этом грамматическом процессе пережиток старых воззрений на женщину. Причина перенесения имен agentis и других женских на мужские лица в "унизительности": "...умысля тот Андрей подал на меня... явку... будто я, холоп твой, пришед к нему ко двору, и его, государь, будтось я, холоп твой, бесчестил и лаял, и называл будто я жонкою... и ко двору, государь, к нему, Андрею, я, холоп твой, не прихаживал и его не бесчесчивал и жонкою не называл. То на меня все он, Андрей, тебе, государю, являет ложно", 1617, Акты юрид., 86 (56).

²⁵ Ср. замечания А. М. Пешковского в "Русском синтаксисе...": "... „добрая товарищ", русский человек ни в каком случае не может сказать, а товарищ вышла, хотя и с некоторым стеснением, но может" (57) (ср. управдел сказала и т. п.).

²⁶ Известно, что, по учению некоторых лингвистов, в языках индоевропейской системы первоначально обозначились лишь различия между классами личным и неличным, или классами неодушевленных вещей и одушевленных, живых существ. Позднее класс лиц (или шире — одушевленных существ) в зависимости от пола распался на две группы имен — мужского и женского рода. Обозначения неодушевленных вещей образовали средний (предметный) род. См. статьи: Meillet A. Essai de chronologie des langues indoeuropéennes. La théorie du feminin. — Bulletin de la société de linguistique de Paris. 1932, t. 32, p. 1 — 52; Les formes nominales en slave. — Revue des études slaves, 1923. t. 3. Ср. также: Durnovo N. La catégorie du genre en russe moderne. — Revue des études slaves, 1924, t. 4, p. 208 — 221. Ср. также: Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. Л., 1938, с. 205 — 207.

²⁷ Характерно, что слово подмастерье перешло в класс слов мужского рода.

²⁸ Ф. И. Буслаев писал: "Отвлеченное и неясно представляемое язык отмечает большею частью средним родом" (63).

²⁹ Попытку объяснить смысл распространения форм среднего рода на круг слов с увеличительным суффиксом -ище сделал К. С. Аксаков в "Опыте русской грамматики". По его мнению, в увеличительном суффиксе -ище "высказывается неопределенная странность, что-то чудное, необыкновенное, причем предмет принимает какой-то неестественный образ. Эта неопределенность вызывает окончание среднего рода" (64).

³⁰ Эта идея, как и большая часть идей так называемой "формальной" школы, не нова. В 20-х годах XIX в. И. Ф. Калайдович так определял функции грамматического рода имен существительных в русском литературном языке: "Грамматические роды служат только различению трех способов согласовать прилагательное с существительным, принимая первое слово в обширном его значении (т. е. включая в понятие прилагательного все так называемые "родовые" слова)" (65). Ср. то же учение в грамматиках XVII в. (66).

³¹ Акад. А. И. Соболевский писал: "Известно, что индоевропейские языки постепенно сокращают число грамматических родов. Романские языки, литовский, пракрит уже давно утратили средний род. Сверх того, формы множественного числа в индоевропейских языках становятся все более и более безразличными по отношению к роду... Русский язык идет по тому самому пути, который нам известен из истории родственных с ним языков. Часть его говоров (великорусские сильно акающие говоры) на наших глазах теряют средний род: все те их существительные среднего рода, которые имеют ударение не на конечном о, переходят в женский род: моя дерево и т. п. Впрочем, еще в начале XVII в. Ксения Годунова писала: у нас моровая поветрея (Буслаев, Историческая хрестоматия, с. 987). Весь русский язык утратил признаки рода для значительной части форм множественного числа. Формы множественного числа прилагательных уже давно одни и те же для всех трех родов... То же можно сказать о некоторых существительных: гости, кости, гостей, костей и т. д. Большая часть форм того же числа прочих существительных также уже давно имеет одни и те же окончания; единственная форма, которая еще сохраняет два разных окончания: одно — для мужского, другое — для женского и среднего родов, форма родительного падежа, — не только в говорах, но даже в литературном языке начинает терять свой признак рода; мы слышим постоянно: очков, часто: местов, делов, правов; изредка баранков (от баранка), коробочков. При этом надо иметь в виду, что окончание форм род. пад. существительных женского и среднего родов лишено достаточной яркости, так как оно принадлежит также к архаическим формам род. пад. существительных мужского рода: сапог, чулок и т. п." (67).

³² В. Unbegaun в своем исследовании "La langue russe au XVI-e siècle" (P., 1935) доказывает, что в XVI в. названия лиц женского пола и названия животных еще не включались в синтаксическую категорию одушевленности (с. 228 и след.).

³³ Ср. исторические данные о широком распространении винительно-родительного падежа у названий животных лишь со второй половины XVI в. (69)

³⁴ Ср. в "Российской грамматике" Ломоносова: "Ежели имена бездушных вещей приложатся к животным, в винительном кончатся на -а: "посмотри на болвана"... "нашего мешка обманули".

³⁵ Такие реликтовые формы, как формы склонения слова путь в единственном числе или десяти слов среднего рода на -мя (темя, вымя, семя, бремя, имя, пламя, знамя, время, племя, стремя), отличаясь в единственном числе от слов женского рода кость, злость и т. п. только формой творительного падежа на -ем (-ём в путь — путём), не образуют никакого особого грамматического типа. Во множественном числе формы слов время, семя и т. п. ничем не отличаются от форм слов на -о (времена, знамена и т. д., ср.: небо — небеса; тело — телеса). Ср.: дитя — дети.

³⁶ С этимологической точки зрения суффикс -ович представляет сращение притяжательного суффикса -ов и -ич.

³⁷ Ср.: узкий — уз-ость; низкий — низ-ость.

³⁸ В "Опыте общесравнительной грамматики русского языка" И. И. Давыдова значение этого суффикса определялось так: "Слоги аш и яш в словах торгаш, кудряш похожи на ак, ач, ас, которыми означается большое количество того, что выражается корнем слова" (76).

³⁹ До самого конца XIX в. в русском литературном языке в отглагольных именах существительных на -енец преобладало значение пассивного лица в силу тесного соотношения их с причастиями страдательными: выведенец — выведенный и т. п.

⁴⁰ Ср. определение значения этого суффикса у акад. И. И. Давыдова: "Имена на -ан (ян) большею частию изображают людей, имеющих с излишком то, что означается корнем слова" (80).

⁴¹ Павский в "Филологических наблюдениях" констатировал, что из русских имен приняло в начале XIX в. суффикс -ист одно — гуслист (81). Ср. образование слов: клубист и службист в середине XIX в. (ср. службист у П. Боборыкина в повести "Поумнел"). Ср. у Лескова в очерке "Печерские антики": "службист, законовед и разного мастерства художник".

⁴² Любопытен протест против употребления этого слова в докладе-статье К. Федина "Язык литературы" (Литературная учеба, 1933, № 3 — 4).

⁴³ В русском литературном языке предшествующей эпохи не образовалось такого многообразия суффиксальных словоэлементов, как в немецком языке: ср. -beere — -ика. Erdbeere — земляника, Schwarzbeere — черника и т. п.; -macher — -ник и т. п. (ср. нем. суффиксы -haft, -tum, -tel, -lich и т. п.). Однако современный книжный язык унаследовал такие форманты: -носец, -носный (ср. нем. -bar): золотоносный, плодоносный и т. п.; -вод, -водство; -вед, -фил (ср. суффикс прилагательных -фильский), -фоб (суффикс прилагательных -фобский); -логия, -лог, -фикатор, -фикация и т. п. Но ср. нем. Schweinehirt, Schafhirt с русск.: свинарь (свинарка), овчарь — овчар и т. п.; Schweinestall, Schafstall — c русск.: свинушник, овчарня и т. п.

⁴⁴ Ср. в критическом разборе Б. Шаболина (Литературная молодость): "Вряд ли удачно слово слесарята, созданное по аналогии с фабзайчатами") (Литературная учеба, 1933, № 5, с. 81).

⁴⁵ Ср. замечание А. А. Потебни: "...всяким говорящим по-русски чувствуется, что мазок и пр.... уменьшительны и в силу того однократны, чем они резко отделяются от имени действия на -ка: (один) мазок кисти и мазка (мазанье) хаты" (87). Между тем F. Miklosich объединяет слова типа мазок, скачок, зевок и т. п. с такими, как отрывок, огарок, сколок, свиток и т. п. (88).

⁴⁶ Ср. у Фета в "Моих воспоминаниях" рассказ Григоровича о спорах Тургенева и Л. Толстого: "Тургенев пищит, пищит, зажмет рукою горло и с глазами умирающей газели прошепчет: "Не могу больше, у меня бронхит!" — и громадными шагами начинает ходить вдоль трех комнат. — "Бронхит, — ворчит Толстой вслед, — бронхит — воображаемая болезнь. Бронхит — это металл".

§ 18. Вопрос о "формах субъективной оценки" имен существительных

Перечню уменьшительно-ласкательных суффиксов необходимо предпослать анализ самой категории "субъективной оценки". Уже в первой половине XIX в. русские грамматики учили, что категория "субъективной оценки" имен существительных обычно находит выражение в формах одного и того же слова. Уменьшительные, ласкательные и другие формы субъективной оценки считались не самостоятельными словами, а формами производящего существительного. По мнению К. С. Аксакова, "при уменьшительных предмет является, как он есть, с наружным своим определением, вполне сохраняя себя, весь свой образ..." (91). Мысль, что уменьшительно-ласкательные и другие суффиксы этого рода относятся к средствам формообразования, а не словообразования, находила себе опору в общности грамматического рода у всех форм субъективной оценки, произведенных от одного слова (например: дом — домишко — домище — домина; дурак — дурачище — дурачок — дурачина и т. п.).

Кроме того, неоднократно отмечалось, что в формах субъективной оценки экспрессивные оттенки словоупотребления решительно преобладают над колебаниями самого лексического значения. "...Малому свойственно быть милым, — писал Аксаков. — Самая ласка предполагает уменьшительность предмета, и вот почему для выражения милого, для ласки употребляется уменьшительное..." При этом "даже вовсе не берется иногда в расчет самый наружный вид предмета. Например, слова: братец, сестрица... Чтобы представить предметы милыми, чтобы высказать ласкающее отношение, на них как бы наводится уменьшительное стекло, и они, уменьшаясь, становятся милыми... Оттенки отношения к предмету уменьшенному многочисленны. Кроме милого, предмет принимает характер жалкого, бедного, робкого, возбуждающего о себе это сознание в говорящем... кроме чувства, что этот предмет мне дорог, в говорящем высказывается часто и чувство собственного смирения, для чего и предмет представляет он в смиренном виде" (92).

На точку зрения К. С. Аксакова стал и акад. А. А. Шахматов. По мнению А. А. Шахматова, уменьшительные, ласкательные, увеличительные или уничижительные образования от какого-нибудь слова должны быть признаны не разными словами, не отдельными словами, а формами того же слова. "...Суффиксальные образования, относящиеся сюда, не видоизменяют реального значения основного слова: домик, домина, домище, домишко обозначают то же представление, что дом; следовательно, эти суффиксы имеют другое значение, чем другие словообразовательные суффиксы, при помощи которых выражаются представления, совершенно отличные от представления, выраженного соответствующим основным словом, представления, самостоятельные от него" (93)¹ .

Итак, уменьшительно-ласкательные суффиксы — суффиксы не словообразующие, а формообразующие. При их посредстве выражаются самые разнообразные оттенки экспрессии: сочувствие, ирония, пренебрежение, злоба, пестрая и противоречивая гамма эмоций и оценок. Например, ироническая окраска видна в ласкательных формах поговорки: "Рюмочки доведут до сумочки". В речи следователя Порфирия Петровича из "Преступления и наказания" Ф. М. Достоевского уменьшительные формы создают язвительно-насмешливый тон речи под маской "дружественного участия", например: "я знаю, он моя жертвочка..."; "он у меня психологически не убежит, хе-хе, каково выраженьице-то...": "говорит, а у самого зубки во рту один о другой колотятся..."; "Губка-то, как и тогда, вздрагивает", — пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович" и т. п.

А. А. Потебня подчеркнул случаи отраженного распространения экспрессии, связанной с суффиксами субъективной оценки, на все детали высказывания: "Отличая объективную уменьшительность или увеличительность от ласкательности и пр., в коей выражается личное отношение говорящего к вещи, можно думать, что в последнем случае настроение, выразившееся в ласкательной форме имени вещи (относительного субъекта), распространяется в той или другой мере на ее качества, качества ее действий и другие вещи, находящиеся с нею в связи. Это и есть согласование в представлении" (96).

Таким образом, формы субъективной оценки заразительны: уменьшительно-ласкательная форма существительного нередко ассимилирует себе формы определяющего прилагательного, требует от них эмоционального согласования с собою (например: маленький домик; седенький старичок и т. п.).

При посредстве суффиксов субъективной оценки выражаются различия классовых, групповых стилей, своеобразия социальных характеров. Достаточно сослаться на функции уменьшительных форм в речи Молчалина ("Горе от ума" Грибоедова), на создаваемое этими формами впечатление забитости и самоуничижения в письмах Макара Девушкина ("Бедные люди" Достоевского).

Богатство и разнообразие экспрессивных оттенков, связанных с уменьшительно-ласкательными формами существительного, и их изменчивость были очень ярко охарактеризованы еще Я. Гриммом: "Уменьшительная форма выражает понятие не только немногого и малого, но и любезного, ласкательного. Поэтому уменьшительную форму придаем мы и великим, возвышенным, священным и даже страшным предметам для того, чтобы доверчиво к ним приблизиться и снискать их благосклонность. Особенно в словах последнего рода первоначальное понятие уменьшения со временем утрачивается и становится нечувствительным: так, французское soleil, славянское солнце — слова уменьшительные, хотя в теперешнем их употреблении уменьшения и не чувствуется" (97). Таким образом, уменьшительно-ласкательное значение формы нередко стирается, изнашивается.

Широкая возможность превращения уменьшительно-ласкательной формы в особое самостоятельное слово общеизвестна (ср.: сеть и сетка; пузырь и пузырек, ручка двери; мужик и муж и т. п.). Она свидетельствует о том, что формы субъективной оценки имен существительных занимают промежуточное, переходное положение между формами слова и разными словами (ср. совсем разные слова: черепок и череп; вода и водка; чаша и чашка и т. п.). Ср. новичок при утрате основного новик.

Процесс присоединения экспрессивных суффиксов к основе существительного происходит по такой схеме (как бы в параллель степеням сравнения прилагательных):

1) слово без суффикса субъективной оценки;

2) основа этого слова + уменьшительно-ласкательный суффикс (1-я степень оценки);

3) основа предшествующей уменьшительной формы + ласкательный суффикс (2-я степень). Значение второй степени не уменьшительное, а ярко эмоциональное — ласкательное или пренебрежительное.

Когда значение уменьшительного суффикса первой степени стирается (например: ножик, носок, платок, мешок (от мех), булавка, блюдце, тетрадка, молоток, скамейка, чашка, сумка, корка, бумажка и т. п.), тогда соответствующая форма обрастает своими собственными значениями и превращается в самостоятельную лексему. Это слово затем образует новые формы субъективной оценки. А исходное слово, от которого когда-то была произведена уменьшительная форма, иногда по отношению к ней получает как бы увеличительное значение (ср.: значения слова тетрадь в соотношении со словом тетрадка; молот — молоток; скамья — скамейка; блюдо — блюдце и т. п.). Субъективно-оценочные суффиксы второй степени (-очек, -очка, -ечка, -ечко и т. п.) в сочетании с такими словами, утратившими экспрессивные оттенки, приобретают уменьшительное значение, лишь слегка окрашенное ласкательной экспрессией (например: девочка, сумочка и т. п.). Иногда, впрочем, и у этих суффиксов ласкательное и уменьшительное значения стираются, например цепочка (ср. цепь).

Особенно часты случаи отпадения или обособления начального звена в этой тройственной схеме у слов мягкого женского склонения с именительным падежом без окончания: (сеть) — сетка — сеточка; (нить) — нитка — ниточка; (часть) — частица — частичка и т. п.²

Экспрессивное напряжение слова может выразиться в удвоении, утроении суффиксов субъективной оценки (например: доч-ур-оч-к-а, дев-ч-он-оч-к-а, мам-аш-ень-к-а, баб-ул-ень-к-а и т. п.). Все последующие за второй степени экспрессивного усиления связаны с выражением эмоционального отношения к предмету и далеки от уменьшительного значения.