Истинное наслаждение идет изнутри 11 страница

На земле без земли не пашут.

А сподобиться – душу вон! –

На кладбищах поют и пляшут,

Хлещут каторжный самогон.

Ах, Россия моя, Россия,

Песня жизни, отрада глаз!

Сколько раз тебя смерть косила,

И – не выкосит в этот раз.

(Или силою мы не крепки,

Иль талантами слабаки!

Зря торопятся наши девки

В иностранные бардаки.)

Знаю я, что тебя тревожит,

Как беда твоя велика.

…И никто тебе не поможет,

Кроме русского мужика.

1991 год

***

Дурницын В. Сел на иглу. Стихотворение.

Дымова Анастасия Витальевна – украинская поэтесса.

Стихотворение «От боли мечется моя душа» Анастасия написала в 7 классе, которое оказалось победителем республиканского литературного конкурса «Мы за трезвую жизнь!» в 2017 году, организованного движением «Трезвая Украина». А.В. Дымова живет в Одесской области.

***

От боли мечется моя душа

От боли мечется моя душа,

В комочек жмётся детское сердечко,

Когда на улице встречаю, чуть дыша,

Людей — полуживотных, получеловечков.

Как жаль их семьи: в дом пришла беда.

Коснётся каждого: младенца, старика.

Не дружит водка с счастьем никогда.

На дереве любви нет больше ни листка.

Моя семья была дружна когда-то тоже,

Родители, сестрёнка, братик, я...

И друг для друга были мы всего дороже.

Родителей забота так нежно горяча!

Гулянья в парке, милые беседы...

И праздники, и будни все очень хороши.

Да что скрывать? Мы были непоседы.

Жизнь только познавая, резвились от души.

Затем всё изменилось — пьянки, ругань, враки.

В квартире — беспорядок, в сердце — боль и страх.

Вещей продажа, родительские драки.

И жизнь рассыпалась, как прах.

С бутылкой водки дружен стал отец.

Я для него — за пивом лишь гонец.

А раньше папу я любил,

Он для меня ближайшим другом был.

За жизнь такую расплата жестокою была:

Безжалостная смерть отца родного забрала.

Измученная мать растит одна детей,

Желая воспитать достойных дочерей и сыновей.

Трагедию семьи никто не позабудет

И раны сердца даже время не излечит.

Уверен я в одном: спиртное людей губит

И судьбы близких безжалостно калечит.

Уступок никаких не будет водке.

Она — мой злейший враг отныне навсегда.

Плыву я трезво в жизни лодке.

Мне озаряет путь счастливая звезда!

***

Евтушенко Е. Для повестей фривольных. Дитя-злодей. Помпея. Компромисс Компромиссович. Богатырь. Заискивание. Интеллигенция поет… Законсервированная культура. Отцовский слух. Стихи.

Евтушенко Евгений Александрович(фамилия при рождении — Гангнус)(18 июля 1932 [по паспорту — 1933] года — 1 апреля 2017 года) — советский и российский поэт.

Евгений родился в семье геолога и поэта-любителя Александра Рудольфовича Гангнуса (по происхождению — прибалтийского немца).В 1944 году, по возвращении из эвакуации со станции Зима в Москву, мать поэта, поменяла фамилию сына на свою девичью. При оформлении документов для смены фамилии была сознательно допущена ошибка в дате рождения: записали 1933 г., чтобы не получать пропуска, который положено было иметь в 12 лет. Евгений начал печататься в 1949 году, первое стихотворение опубликовано в газете «Советский спорт».С 1952 по 1957 гг. учился в Литературном институте им. М. Горького. Исключён за «дисциплинарные взыскания», а также — за поддержку романа Дудинцева «Не хлебом единым».В 1952 году выходит первая книга стихов «Разведчики грядущего».В 1952 году стал самым молодым членом Союза писателей СССР, минуя ступень кандидата в члены СП.В последующие годы печатает несколько сборников, которые приобретают большую популярность («Третий снег» (1955), «Шоссе энтузиастов» (1956), «Обещание» (1957), «Стихи разных лет» (1959), «Яблоко» (1960), «Нежность» (1962), «Взмах руки» (1962)).Известность получили сценические выступления Евтушенко: он с успехом читает собственные произведения. Выпустил несколько дисков и аудиокниг в собственном исполнении: «Ягодные места», «Голубь в Сантьяго» и другие.С 1986 по 1991 гг. был секретарём правления Союза писателей СССР. С декабря 1991 года — секретарь правления Содружества писательских союзов. С 1989 года — сопредседатель писательской ассоциации «Апрель». С 1988 года — член общества «Мемориал».14 мая 1989 года избран народным депутатом СССР от Дзержинского территориального избирательного округа города Харькова и был им до конца существования СССР.В 1991 году, заключив контракт с американским университетом в г. Талса, штат Оклахома, уехал с семьёй преподавать в США, где и умер.

Суббота. Из цикла «Казанский университет»

"Дворник,

что за крик на улице?

Снова, что ли, их пороть?"

"Да суббота...

Русь разгуливается...

Пьянство,

ваше сковородь".

Люди,

синие от стужи,

обнимают фонари.

Сорок градусов снаружи,

сорок градусов внутри.

Кто Россию травит?

Кто Россией правит?

Барыня стеклянная --

водка окаянная.

Мчат по пьяным рысаки.

Боже,

что творится!

Нынче водка на Руси

как императрица.

И сургучный венец

на головке царственной,

а соленый огурец -

скипетр государственный.

Твои очи,

Русь,

поблекли,

а в ослаблых пальцах -

дрожь.

Вниз по матушке по водке

далеко не уплывешь.

Если все в глазах двоится,

ты вдвойне бессильна,

Русь.

Пьяный спьяну не боится,

а с похмелья пьяный -

трус.

Эй, мужик,

ты снова к рюмке?

Но когда дрожливы руки,

не удержишь в них кола,

не рванешь в колокола.

Али было мало порки,

али та наука зря?

Ты в царевой монопольке

не опасен для царя.

Выпьешь -

царь и поп

родимы,

хоть целуйся с ними всласть.

Ты и власть

как побратимы:

водку пьешь и ты

и власть.

И по городу Казани,

мужичье валя врастяг,

мчат осанистые сани

в раззолоченных кистях.

"Шваль посконная с жидами,

прочь с пути,

сигайте в ров!"

Едет пьяный шеф жандармов

с Азой -

дочерью шатров.

И полковнику Гангардту

на служебную кокарду,

раззвенясь во все сережки,

нацепляет Азочка

еще теплую от ножки

розочку-подвязочку.

А в номерах Щетинкина

такая катавасия!

Шампанское шутихами

палит по потолкам.

Плевать, что за оказия -

гуляй Расея-Азия,

а малость безобразия

как соусок пикан.

Купцы в такой подпитости,

что все готовы вытрясти.

Деньга досталась хитростью,

а тратить - разве труд?

Тащи пупки куриные

и пироги с калиною,

а угости кониною -

они не разберут.

Первогильдейно крякая,

набрюшной цепью брякая,

купчина раскорякою

едва подполз к стене.

Орет от пьянства лютого,

от живота раздутого:

"Желаю выйти тутова!

Рубите дверь по мне"

Безгильдейная Расея

носом ткнулась в снег, косея, -

закаляется.

Как подменная свобода,

шлюха грязная - суббота

заголяется!

А в портерной у Лысого,

где птичье молоко,

буфетчик, словно лисонька,

вовсю вострит ушко.

Вас наблюдая, мальчики,

"папашей" наречен,

к доносцу матерьяльчики

вылавливает он.

Суббота -

день хреновый,

на пьяных урожай,

а если мат -

крамола,

всю Русь тогда сажай.

Но ухо у буфетчика

торчком,

торчком,

торчком

туда, где брат повешенного

сидит еще молчком.

Еще он отрок отроком

с вихрастой головой,

но всем угрюмым обликом

взрослей, чем возраст свой.

И пусть галдят отчаянно,

стаканами звеня,

крамольное молчание

слышней, чем трепотня.

Хмельной белоподкладочник

со шкаликом подлез:

"Эй, мальчик из порядочных,

рванем-ка за прогресс!"

Буфетчик,

все на ус крути!

Молчит.

Сейчас расколется.

В глазах мальчишечьих круги

кровавые расходятся.

И, корчась, будто на колу,

 поднявшись угловато,

он шепчет всем и никому:

"Я отомщу за брата!"

Нет, не лощеному хлыщу,

а в дальнее куда-то:

"Я отомщу,

я отомщу,

я отомщу за брата!"

Учел, буфетчик,

записал?

Теперь жандарма свистни.

   Всегда доносит гений сам

на собственные мысли.

Еще он юн и хрупковат,

и за него так страшно.

Еще его понятье "брат"

сегодня просто "Саша".

Но высшей родственности боль

пронзит неукоснимо:

ведь человеку брат -

любой,

неправдою казнимый.

И брат - любой,

чей слышен стон

в полях и на заводе,

и брат - любой,

кто угнетен,

но тянется к свободе.

И признак Страшного суда

всем палачам расплата,

и революция всегда

по сути - месть за брата.

***

Егоров А. Непроглядная тьма над Россией моей. Стихотворение.

Ерофеев В. Всё пропито, пропито, пропито! Стихотворение.

Есенин Сергей Александрович(21 сентября (3 октября) 1895 года — 28 декабря 1925 года) — выдающийся русский поэт, представитель новокрестьянской поэзии и лирики.

Родился в селе Константиново Рязанской губернии в крестьянской семье. С двух лет "по бедности отца и многочисленности семейства" был отдан на воспитание зажиточному деду по матери. В пять лет научился читать, в девять лет начал писать стихи, подражая частушкам.Учился Есенин в Константиновском земском училище, затем в Спас-Клепиковской школе, готовящей сельских учителей. После окончания школы год жил в селе. Семнадцати лет уехал в Москву, работал в конторе у купца, корректором в типографии; продолжая писать стихи, участвовал в Суриковском литературно-музыкальном кружке. В 1912 года поступил в Народный университет А. Шанявского на историко-философское отделение, проучился полтора года.С начала 1914 года в московских журналах появились стихи Есенина. В 1915 года он переехал в Петроград, сам пришел к Блоку знакомиться. Радушный прием в доме Блока, одобрение его стихов окрылили молодого поэта. В 1916 году выходит в свет первая книга Есенина "Радуница", затем — "Голубень", "Русь", "Микола", "Марфа Посадница" и др. (1914 — 1917 гг.).В 1916 году был призван на военную службу. Революция застала его в одном дисциплинарном батальоне, куда он попал за отказ написать стихи в честь царя. Самовольно покинул армию, работал с эсерами ("не как партийный, а как поэт"). При расколе партии пошел с левой группой, был в их боевой дружине. Октябрьскую революцию принял радостно, но по-своему, "с крестьянским уклоном". В 1918 — 1921 гг. много ездил по стране: Мурманск, Архангельск, Крым, Кавказ, Туркестан, Бессарабия. В 1922 — 1923 гг. вместе с Айседорой Дункан, известной американской танцовщицей, предпринял длительное заграничное путешествие по Европе (Германия, Франция, Бельгия, Италия); четыре месяца жил в США.В газетах в 1924 году стали появляться резко критические статьи о Есенине, обвиняющие его в пьянстве, дебошах, драках и прочих антисоциальных поступках. Поэт своим поведением (особенно в последние годы жизни) иногда сам давал основание для подобного рода критики. На Есенина было заведено несколько уголовных дел — в основном по обвинению в хулиганстве. В 1924 — 1925 гг. появились такие известные стихотворения, как "Русь уходящая", "Письмо к женщине", "Письмо матери", "Стансы"; особое место занимают "Персидские мотивы".В своей поэзии Есенин сумел выразить горячую любовь в своей земле, природе, людям, но есть в ней и ощущение тревоги, ожидания и разочарования. Незадолго до смерти создал трагическую поэму "Черный человек".

***

Быть поэтом — это значит то же,

Если правды жизни не нарушить,

Рубцевать себя по нежной коже,

Кровью чувств ласкать чужие души.

Быть поэтом — значит петь раздолье,

Чтобы было для тебя известней.

Соловей поет — ему не больно,

У него одна и та же песня.

Канарейка с голоса чужого —

Жалкая, смешная побрякушка.

Миру нужно песенное слово

Петь по-свойски, даже как лягушка.

Магомет перехитрил в коране,

Запрещая крепкие напитки,

Потому поэт не перестанет

Пить вино, когда идет на пытки.

И когда поэт идет к любимой,

А любимая с другим лежит на ложе,

Влагою живительной хранимый,

Он ей в сердце не запустит ножик.

Но, горя ревнивою отвагой,

Будет вслух насвистывать до дома:

«Ну и что ж, помру себе бродягой,

На земле и это нам знакомо».

Август 1925 года

***

Вечер черные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

Не храпи, запоздалая тройка!

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Упокоит меня навсегда.

Может, завтра совсем по-другому

Я уйду, исцеленный навек,

Слушать песни дождей и черемух,

Чем здоровый живет человек.

Позабуду я мрачные силы,

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

Расскажу, как текла былая

Наша жизнь, что былой не была...

Голова ль ты моя удалая,

До чего ж ты меня довела?

***

Годы молодые с забубенной славой,

Отравил я сам вас горькою отравой.

Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли,

Были синие глаза, да теперь поблекли.

Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.

В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

Руки вытяну — и вот слушаю на ощупь:

Едем... кони... сани... снег... проезжаем рощу.

«Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабый.

Душу вытрясти не жаль по таким ухабам».

А ямщик в ответ одно: «По такой метели

Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели».

«Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!»

Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.

Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я.

Встал и вижу: что за черт — вместо бойкой тройки,

Забинтованный лежу на больничной койке.

И заместо лошадей по дороге тряской

Бью я жесткую кровать мокрою повязкой.

На лице часов в усы закрутились стрелки.

Наклонились надо мной сонные сиделки.

Наклонились и храпят: «Эх ты: златоглавый,

Отравил ты сам себя горькою отравой.

Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли,—

Синие твои глаза в кабаках промокли».

***

Голубая родина Фирдуси,

Ты не можешь, памятью простыв,

Позабыть о ласковом урусе

И глазах, задумчиво простых,

Голубая родина Фирдуси.

Хороша ты, Персия, я знаю,

Розы, как светильники, горят

И опять мне о далеком крае

Свежестью упругой говорят.

Хороша ты, Персия, я знаю.

Я сегодня пью в последний раз

Ароматы, что хмельны, как брага.

И твой голос, дорогая Шага,

В этот трудный расставанья час

Слушаю в последний раз.

Но тебя я разве позабуду?

И в моей скитальческой судьбе

Близкому и дальнему мне люду

Буду говорить я о тебе —

И тебя навеки не забуду.

Я твоих несчастий не боюсь,

Но на всякий случай твой угрюмый

Оставляю песенку про Русь:

Запевая, обо мне подумай,

И тебе я в песне отзовусь...

Март 1925 года

***

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь - как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,

Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил.

Только б тонко касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой

Хоть в свои, хоть в чужие дали...

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

***

Клен ты мой опавший, клен заледенелый,

Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

Утонул в сугробе, приморозил ногу.

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил.

Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же кленом,

Только не опавшим, а вовсю зеленым.

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал березку.

28 ноября 1925 года

***

Несказанное, синее, нежное...

Тих мой край после бурь, после гроз,

И душа моя — поле безбрежное —

Дышит запахом меда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,

Но того, что прошло, не кляну.

Словно тройка коней оголтелая

Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.

И пропали под дьявольский свист.

А теперь вот в лесной обители

Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?

Все спокойно впивает грудь.

Стой, душа, мы с тобой проехали

Через бурный положенный путь.

Разберемся во всем, что видели,

Что случилось, что сталось в стране,

И простим, где нас горько обидели

По чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было,

Только жаль на тридцатом году —

Слишком мало я в юности требовал,

Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,

Так же гнется, как в поле трава...

Эх ты, молодость, буйная молодость,

Золотая сорвиголова!

1925 год

***

Снова пьют здесь, дерутся и плачут...

Снова пьют здесь, дерутся и плачут

Под гармоники желтую грусть.

Проклинают свои неудачи,

Вспоминают московскую Русь.

И я сам, опустясь головою,

Заливаю глаза вином,

Чтоб не видеть в лицо роковое,

Чтоб подумать хоть миг об ином.

Что-то всеми навек утрачено.

Май мой синий! Июнь голубой!

Не с того ль так чадит мертвячиной

Над пропащею этой гульбой.

Ах, сегодня так весело россам,

Самогонного спирта - река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и про Чека.

Что-то злое во взорах безумных,

Непокорное в громких речах.

Жалко им тех дурашливых, юных,

Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Где ж вы те, что ушли далече?

Ярко ль светят вам наши лучи?

Гармонист спиртом сифилис лечит,

Что в киргизских степях получил.

Нет! таких не подмять, не рассеять.

Бесшабашность им гнилью дана.

Ты, Рассея моя... Рас... сея...

Азиатская сторона!

***

Улеглась моя былая рана —

Пьяный бред не гложет сердце мне.

Синими цветами Тегерана

Я лечу их нынче в чайхане.

Сам чайханщик с круглыми плечами,

Чтобы славилась пред русским чайхана,

Угощает меня красным чаем

Вместо крепкой водки и вина.

Угощай, хозяин, да не очень.

Много роз цветет в твоем саду.

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак,

Поцелуям учимся без денег,

Без кинжальных хитростей и драк.

Ну, а этой за движенья стана,

Что лицом похожа на зарю,

Подарю я шаль из Хороссана

И ковер ширазский подарю.

Наливай, хозяин, крепче чаю,

Я тебе вовеки не солгу.

За себя я нынче отвечаю,

За тебя ответить не могу.

И на дверь ты взглядывай не очень,

Все равно калитка есть в саду...

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

1924 год

***

Чёрный человек

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек

Черный, черный...

"Слушай, слушай,-

Бормочет он мне,-

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели заводят

Веселые прялки.

Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою".

"Счастье,- говорил он,-

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым -

Самое высшее в мире искусство".

"Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим

Читай и рассказывай".

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой.

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная...

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Где-то плачет

Ночная зловещая птица.

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

Приподняв свой цилиндр

И откинув небрежно сюртук.

"Слушай, слушай!-

Хрипит он, смотря мне в лицо,

Сам все ближе

И ближе клонится.-

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!

Ведь нынче луна.

Что же нужно еще

Напоенному дремой мирику?

Может, с толстыми ляжками

Тайно придет "она",

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ.

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую,

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,

В одном селе,

Может, в Калуге,

А может, в Рязани,

Жил мальчик

В простой крестьянской семье,

Желтоволосый,

С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою".

"Черный человек!

Ты прескверный гость!

Это слава давно

Про тебя разносится".

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу...

. . . . . . . . . . . . . . . .

...Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один...

И - разбитое зеркало...

1925 год

***

…

Я знаю - грусть не утопить в вине,

Не вылечить души

Пустыней и отколом.

Знать оттого так хочется и мне,

Задрав штаны,

Бежать за комсомолом.

2 ноября 1924 года

***

Я усталым таким еще не был

В эту серую морозь и слизь

Мне приснилось рязанское небо

И моя непутевая жизнь.

Много женщин меня любило.

Да и сам я любил не одну.

Не от этого ль темная сила

Приучила меня к вину.

Бесконечные пьяные ночи

И в разгуле тоска не впервь!

Не с того ли глаза мне точит

Словно синие листья червь?

Не больна мне ничья измена,

И не радует легкость побед,

Тех волос золотое сено

Превращается в серый цвет,

Превращается в пепел и воды,

Когда цедит осенняя муть.

Мне не жаль вас, прошедшие годы,

Ничего не хочу вернуть.

Я устал себя мучить бесцельно.

И с улыбкою странной лица

Полюбил я носить в легком теле

Тихий свет и покой мертвеца.