Русский трэш в маленькой стране

Валентин Соколов

    Хмурым ранне-ноябрьским сахалинским утром я вышел из дома в разреженное марево кислотного дождя и направился в аэропорт. Ехал на целый месяц в Японию.

Сотового телефона с собой брать не стал, буду вне связи, вне контроля со стороны Системы: пусть попробуют найти меня на пространствах Японии.

В автобусе № 63, идущем до аэропорта оказался некто Артур, в разные годы игравший с нами на соло-гитаре в панк-рок-группе “Залив Терпения”; в частности он участвовал в записи альбома “Нейтральная Зона” и вообще сыграл яркую роль в истории группы.

Артур ехал на работу. По пути говорили с ним о Японии, об иностранцах в России, о том, какие казусы нет-нет да случаются с ними, и пр.

Если бы я знал, какие казусы случатся сегодня заграницей со мной! 

На самолёте мы покинули загазованное воздушное пространство грязного, пыльного, слякотного города Южно-Сахалинска и полетели в сторону Евразийского континента.

Самолёт – в шесть рядов, разделённых проходом. Я – с краю. Далеко не юная пара лет эдак за тридцать, что справа от меня, – сюсюкаются, лобызаются и, судя по всему, вот-вот вступят в половые сношения. Их разговор доносится до меня. Кажется, они забыли, где находятся. Или считают, что при мне можно вытворять всё, что им захочется. Невозмутимо сохраняю своё самурайское реноме. Молчу.

Пересадка во Владивостоке.

  В 13.21 по приморскому времени взлетели вновь, и я направился на встречу со своей долгожданной Ямато Надэсико – изящной и женственной страной Японией.

  Через час сорок минут мы приземлились в японскому аэропорту Нарита. Температура воздуха 28 градусов по Цельсию. Жарко.

Я побежал вперёд всех получать багаж, но “первые станут последними...”, и после долгого ожидания у конвейера я, оставшийся почти в полном одиночестве, – все пассажиры, получив багаж, ушли, – обнаружил, что мой багаж-рюкзак не прибыл. Не прилетел. Как и вещи ещё одного сахалинского мужика по имени Георгий.

Стараясь сохранять спокойствие, мы стали пытать трёх девок, японских сотрудниц аэропорта, на предмет местонахождения наших сумок. Девки, конечно же, засуетились, забегали, куда-то начали звонить. Всё бы ничего, но нам не понравилось одно – то, что одна из них нещадно врала (по глазам было видно), что, мол, российского представителя авиакомпании, которой мы летели, в аэропорту Нарита нет, а, если и есть, то он очень занят и спуститься к нам не может, и вообще он, кажется, куда-то ушёл. (Впоследствии я убедился с прискорбием, что в Японии наврать иностранцу – дело обычное). Пришлось применять приказной тон. Но и он не особо действовал.

   Пока японки суетились, я попросил у одной из них – у той, что врала, –  сотовый телефон и набрал номер своей Чио-Чио-сан, японской Мадемуазель Баттерфляй. Она жила в Осаке, собственно, к ней я и должен был направиться сразу же из аэропорта Нарита. Ей я вёз сувениры, специально купленные с утра в ближайшем от дома супермаркете: шоколадки, печенье, пряники и пр.

– Мощи-мощ! (Алло!) – сказала она в трубку удивлённым голосом: кто бы это мог звонить с незнакомого номера?..

– Привет! Это я. Тут дело такое. Я прилетел. В Нариту нахожусь, но вещи мои не прилетели.

Я ей объяснил ситуацию и сказал, что вещи в лучшем случае прибудут завтра, но это ещё не факт – что завтра, поэтому авиакомпания готова их прислать в то место, где я буду находиться в Японии, сразу же как только вещи прилетят. Могу я ли рассчитывать на неё – Мадемуазель Баттерфляй – и ждать прибытия своих вещей у неё в Осаке? В действительности я не очень хотел находиться неизвестно сколько времени на одном месте: мне нужно было двигаться по Японии, поскольку время у меня было ограничено – всего один месяц, – так что в Осаке я изначально рассчитывал пробыть день-два; но при худшем раскладе, видимо, больше ничего не оставалось бы, как ждать в Осаке прибытия вещей несколько дней.  

– Маттэ, маттэ! Подожди! Ещё раз. У тебя не прилетели вещи?! – её голос звучал взволновано.

– Да.

– Почему?

– Я ж тебе сказал, что, скорей всего, они остались в России.

– А кошелёк? То есть деньги у тебя собой?

– Деньги и паспорт у меня всегда со мной. В общем, мне нужно у тебя перекантоваться несколько дней. Сейчас я, наверное, поеду на синкансэне[1] к тебе в Осаку. 

Но Мадемуазель Баттерфляй меня огорошила:

– Но...это не возможно. У меня времени… Я… не могу тебя принять… на такой период.

Что?! Я не верил своим ушам. Впрочем, был спокоен.

В России мы были счастливы вместе. Она говорила, что любит меня. Она так звала меня в Японию, и тут… у ней нет времени на меня...

– Вот как?

– Го-мэн. (Извини).

– Понятно всё, – я сохранял самообладание. – Ладно. Давай!

Отключил связь. Телефон вернул японке.

 Сотрудницы всё бегали. Ситуация никак не разрешалась и была крайне нервозной.

Развалившись на стуле перед столом, на котором мы заполняли какие-то бланки с описанием наших вещей, я, играя желваками, обескураженный японской бабской ложью – что Мадемуазели Баттерфляй, у которой на меня якобы нет времени, что этой пройдохи в юбке, нагло врущей, что никого из российских сотрудников авиакомпании в аэропорту нет, – гневно процедил:

– Слышь, ты, врать не хорошо! Позови мне сюда русского представителя.

– Его нет здесь, – девка выглядела растерянной и начала краснеть.

– Бегом, я сказал!

Девка молчала. Казалось, она вот-вот расплачется, но держалась молодцом.

– Гомэн-нэ. Извините.

Опять этот “гомэн”! Лживый, увёртливый “гомэн”!

– Ты что, не понимаешь моих слов?! Я сказал, бегом, срочно приведи мне русского сотрудника вашей компании!

Ещё одна сотрудница стояла по другую сторону стола и тоже молчала. Третья где-то бегала.

 У той, которую я отчитывал, зазвонил мобильный.

– Хай! Хай. – Перекинувшись с кем-то парой слов, она передала трубку мне. Я так и знал: это была Мадемуазель Баттерфляй.

– Да.

– Что будешь делать? – голос её звучал мрачно.

– Не знаю, – мне уже было всё равно.

  – В Осаку едешь? – теперь её голос звучал обеспокоенно: видимо, она переживала, что я всё-таки сорвусь и хаотично приеду к ней, нарушу её привычный распорядок жизни своим безумным приездом – без вещей и вообще без всякой определённости.

– Нет.

– Почему?

– Мои планы все нарушены, – сказал я даже с улыбкой, хотя мне хотелось выдать ей: “Ведь ты меня не ждёшь!”

– Передай трубку сотруднице.

Я передал. Та стала что-то объяснять Мадемуазели Баттерфляй.

Плохи дела. Никому я тут не нужен. Все мне врут. Вещи у меня пропали.

 Тут невозмутимый Георгий с помощью своего смартфона вышел в Сеть и нашёл там номер телефона русского представителя авиакомпании, на рейсе которой мы прилетели в Японию.

Представителя звали Яной. Она, внимательно нас выслушав, сказала, что сейчас разберётся. Вскоре Яна перезвонила и сообщила, что наш багаж просто не успели переложить во Владивостокском аэропорту: состыковка двух рейсов была стремительной. Она заверила нас, что наши вещи дошлют ближайшим рейсом, в лучшем случае это будет завтра. В худшем случае, через несколько дней, возможно, даже через неделю.

 Георгий с напарником уехали в Токио, а я решил остаться в Нарита: не зачем мне было ехать в Токио целый час на электричке, без вещей.  Токио дорогой город, как и всякий мегаполис, он вытягивает из вашего кармана ваши кровные деньги, из вашего тела – все силы, а из вашей души – всю энергию.

Ко мне спустилась Яна, темноокая русская красавица с длинной косой, глаз не оторвать. Зачем она живёт в Японии?! – подумалось мне.

Яна объяснила мне, где назавтра получить рюкзак. Японская сотрудница, которая врала мне, была рядом.

Яна ушла. На глазах японки были слёзы. Она плакала!

– Почему ты плачешь? – я уже был смягчён.

 – Так ведь я сделала постыдное дело – наврала вам, – японка самобичевалась.

 – Ладно, будет тебе. Я уже не сержусь. Вначале рассердился, но теперь не сержусь. Завтра, если рюкзак прилетит, подарю тебе оттуда русскую шоколадку.

– Завтра меня не будет.

Мне показалось, что она задумала самоубийство: ведь такая потеря лица обязывает японца сделать харакири. Но, на самом деле, у девки завтра, вроде, всего лишь выходной.  

Она поспешила уйти. Я остался один. 

– Коматта на-а-а, – задумчиво выдохнул я. – Вот попал!   

Такая подстава с багажом со стороны Родины! Русская Яна заверяла меня в аэропорту, что рюкзак прилетит на следующий день, но можно ли им верить?.. В подобной ситуации, я кажется, впервые. Даже в Индии – грязной, нищей вороватой стране – такого со мной не было. Впрочем, нет, было: в индийском поезде среди бела дня у меня из-под носа стащили рюкзак, в котором были лекарства всей нашей группы.

Но тут Япония, высокий уровень цивилизации…

Что мне сейчас делать?.. Не торчать же в аэропорту до завтрашнего дня!      

Я решил отправиться в город Нарита, расположенный километрах в пяти от аэропорта.

Во внутреннем дворе аэропорта в ветвях какого-то южного раскидистого дерева неистово верещали птицы мукудори – серые скворцы.

Вечерело. Я шёл счастливый от встречи со своей Ямато Надэсико по загазованной улице в сумерках, без вещей, одинокий и никому не нужный в этой стране.

***

За час я дошёл пешком до центра города. Он встретил меня огнями и зазывающей рекламой питейных заведений.

В небе полная луна. Неподалёку от вокзала захожу в уютную забегаловку: нужно отметить приезд в страну. Официант принёс меню, и я сделал заказ.

Отужинав, вышел на улицу. Хотелось продолжения праздника. Было ещё не поздно. Да и куда мне податься в этом городе? Идти в гостиницу? Жалко на неё денег, да и просто лечь спать было бы скучно.

Я зашёл в магазин и купил сакэ в маленькой стеклянной бутылке.

У какого-то бара стоял седоватый человек лет сорока с лишним. Я достал початую бутылочку и предложил ему выпить.

– Мне хреново сегодня, брат. На душе хреново, – изливал я ему душу, – меня бросила моя японская женщина... Багаж мой не прилетел…

– Оооо, – протянул он, – эвон как!

Из полуподвального помещения бара вышел ещё один мужик, с большой залысиной. Его приятель. Оба они по виду – простые японские работяги.

Седоватый, которого звали Соитиро, поведал лысоватому Такэси, о моей беде, и они тут же потащили меня с собой: сегодня вечером они гуляли. Они мне объяснили, что каждую неделю собираются вместе одноклассниками или однокурсниками и выпивают. Я был первым русским в жизни этих ребят, и им было интересно. К тому же они чувствовали свой долг хоть как-то помочь человеку, с которым в их стране произошли такие неприятности.

Мы завалились в какой-то не то бар, не то кафе. Там было очень людно и шумно и даже накурено.

Нам принесли пива, сакэ и жареной рыбы. Мы радостно с глухим звоном стукнули друг о друга бокалы в честь знакомства.

Позади нас сидела за столиком толпа молодых симпатичных японок. По соседству от них расположились японские деды. Один из них, грузный и со строгим выражением лица, был по-молодецки одет в широкие шорты. Он окидывал взглядом округу и даже снял всё это на смартфон; мы тоже попали в кадр.  

После переместились в следующее заведение. Питейная культура японцев предполагает обход нескольких питейных мест за вечер.   

Когда мы шли до заведения, захмелевший Соитиро произнёс:

 – Надо тебе сегодня организовать ночёвку. В какой-нибудь гостинице.

Я был польщён.

– Ребят, я вам, конечно, очень благодарен. Но… не стоит. Я не достоин вашей заботы обо мне.

Такэси отпустил шутку:

– Можно и в моей машине тебя пристроить!  

 …Следующим оказался бар “Barge Inn”, где собираются иностранцы.

В этом баре в числе прочих работает барменом английский пацан. Он смотрит на мою европейскую физию. Говорю ему:

– Русский… Вакару?

– Yes! Putin.

Понятно всё с тобой.

Мы прошли к какому-то столику, по пути я пытался зацепить четырёх вертихвосток у стены, но они от меня увернулись.

По соседству расположились три молодых японца. Один из них выглядел как якудза, а у меня вызывают уважение люди с брутальной и нестандартной внешностью. Я направился к ним знакомиться, и вскоре мы все вшестером сидели за одним столом.

Тот, на которого я подумал: якудза, ответил мне, что он тоже подумал на меня, что я якудза, при чём именно русский якудза. Наверное, так подействовал на него мой военный пятнистый китель. Его зовут Сюн. Он – бабник, это видно по его похотливому выражению лица, с которым он смотрел по сторонам на баб.

Другой был в футболке с логотипом советской эпохи НЭПа: женщина в пролетарской косынке, приставив руку ко рту, во всю ширь зубастой пасти “кричала” русскими буквами: “Ленгиз. Книги. По всем отраслям знания”. Этого любителя советской эстетики звали Масаси. Он в свою очередь подумал, что я – русский спецназ. Она так и произнёс это слово по-русски: “спецназ”. Мне уже приходилось слышать от иностранца это мощное русское слово, и это было тоже в Японии, в регионе Тохоку: я услышал его из уст одного волосатого и бородатого молодого израильтянина, бывшего офицера израильской армии, который, уволившись в запас, вместе с сослуживцем путешествовал по Японии автостопом.

Имя третьего японца не помню, а, кажется, вспомнил – Ясуаки!

Эти трое ребят оказались благодарными слушателями. Я много разглагольствовал. Мы говорили помимо прочего и о Мисима Юкио: мол, это был последний самурай Японии. Говорили вообще о современном искусстве: что в Японии, что в России оно скурвилось вконец. Говорили также о Великой России и Великой Японии – уже не существующих империях.

Бабник Сюн, вполуха слушая мои патетические речи, жадно смотрел на тех четырёх вертихвосток, которых мне не удалось подцепить. Не дослушав меня, он побежал к ним.

Ясуаки принёс сакэ со льдом.

– Хочу угостить иностранного гостя, который в моей стране говорит такие прекрасные вещи о Японской империи.

Я был польщён и вскоре дошёл до того, что начал вскидывать правую руку с сжатым кулаком и выкрикивать: “Тэнно хэйка бандзай!” (“Да здравствует император!”). Возможно, это было услышано за пределами нашего столика, и, видимо, поэтому Ясуаки поспешил вскоре покинуть меня.

Я остался один за столом.

Внизу на танцполе было скучно. Вместе с Соитиро и Такэси, которые привели меня в этот бар, мы смотрели на танцпол сверху. Там два ди-джея не очень энергично крутили пластинки, немногочисленная публика – в том числе какие-то напомаженные то ли бангладашцы, то ли шри-ланкийцы – стоя у стен, безразлично тыкала в экран смартфонов.

Я предложил мужикам закружить на танцполе хоровод по-русски – чтобы взбодрить всю эту тоску.

Спустившись, мы вчетвером (был ещё кто-то), положив руки друг другу на плечи, нечто подобное воспроизвели, правда, это было больше похоже на панк-танец пого.

Мужики поняли, что я могу натворить тут дел, и предложили мне перейти в другое заведение.

Мы вышли из шумного помещения на улицу. Я сказал, что всё же останусь в баре, и поблагодарил их за угощение. Распрощались. Мужики отправились дальше, а я зашёл обратно внутрь.

Помню, сидел за барной стойкой с какими-то личностями. Среди них была английская девка, на которую я подумал, что она русская, и с ней – её парень-японец. Был ещё американец, которого я дружески хлопал по плечу; с ним мы о чём-то смеялись.

…Три симпатичные японки сидели неподалёку за столиком с каким-то молодым американцем. Я заприметил среди них самую красивую и стал звать её к себе. Японка заметила, что я машу ей, и сделала удивлённое лицо.

– Да, да, тебя! Иди сюда! – звал я её.

Её подруги засмеялись и о чём-то зашушукались.

Девчонка подошла, держа в руках сумочку и бокал, в котором плескался, надо думать, алкоголь, и села за барную стойку возле меня. Она была необычайно хороша собой, всё скромничала и сидела, потупив взор и держа на коленях сумочку.

Не помню её имени, знаю лишь, что она работает в международном аэропорту Нарита, как и многие жители этого города. Она сказала, что ей двадцать три года.

Я что-то ей говорил и уже обнимал её за плечи, когда вдруг подошла одна из её товарок и, что-то сказав ей на ухо, увела с собой.

  Я встал со стула и направился вслед.

Моя японка была в соседней бильярдной, полной народу, ей в руки был вручен кий, и она растеряно смотрела на стол с раскатившимися по зелёному полю шарами. Кий ей, я думаю, был вручён специально для того, чтобы ещё больше отвлечь её от меня. Она выглядела напуганной, из-за того, видимо, что в бильярдной неожиданно появился я.

В бильярдной находились белые молодые иностранцы, они тоже стояли с киями возле стола. Это были бразильцы. Были и другие иностранцы.

– Эй! – окликнул я её, – ты почему ушла? Иди сюда!

Она опасливо посмотрела на меня.

– Иди сюда, сказал! – твёрдым голосом повторил я, жестом зовя я её к себе.

Мне было всё равно, что на меня уже косилась публика. Я не обращал на них никакого внимания.

Бразильцы стояли, вызывающе глядя на меня и устрашающе держа в руках кии, словно биты или копья. Молодые южноамериканские мачо выглядели здоровыми, ядрёными быками.

– Иди сюда! – повелительно повторил я японке.

– Э! А ну отстань от неё! – один из бразильцев осмелился вмешаться в наш с ней односторонний диалог.

– Какое твоё дело, man?! – по-английски бросил я ему. – Не лезь!

– Вали отсюда! – он ринулся ко мне, и мы сцепились.

Нас кинулись разнимать.

– Прекратите! Прекратите!

Интернациональная толпа, до этого настороженно наблюдавшая за сценой, довольно редкой в этих местах, забеспокоилась и пришла в движение.

Нас растащили.

Но мы вновь кинулись друг на друга. Возникла потасовка. Мужики разных народностей вклинились между нами и растащили нас по сторонам.

Бразильца удерживал его товарищ. Он что-то говорил ему, видимо, успокаивая и говоря, наверное, что-то вроде: “Не надо, не впутывайся! Ты что не видишь, что человек не в себе?”

Меня удерживал лысоватый мужичок-англосакс с бородкой. Он что-то говорил мне своей английской скороговоркой. Я его не слышал, с гневом смотря на бразильца.  

Помню, подошла симпатичная белая женщина средних лет, которую я про себя назвал американской женщиной. Может быть, она и не была американкой, но её типаж, на мой взгляд, был именно американским: джинсы, сапоги, статная ковбойская фигура. Она тоже мне что-то говорила по-английски и, видимо, пыталась успокоить – есть у женщин такой инстинктивный приём.  

Я и вправду стал было успокаиваться, но тут кровь вновь ударила в голову: я решил довести эту ситуацию до предела. Снял куртку, китель и часы и повесил их на спинку стула, оставшись в футболке.

– Oh, no! – раздался в напряжённой тишине возглас-вздох. Кажется, то были лысоватый мужичок-англосакс с бородкой и американская женщина – они поняли, что дело зашло слишком далеко.

Жестом я приглашал моего соперника на поединок, но его всё удерживал, отговаривая, его приятель.

– Ты ударил моего друга! Ты ударил моего друга! – кричал мне по-английски мой оппонент, удерживаемый товарищем, объясняя – словно оправдываясь – причину своей драки со мной.

Я уже и не помню, кого именно там ударил. Не знаю, сколько находилось в помещении народу, но атмосфера была торжественной. Я стоял в полный рост перед ними, и видел, чувствовал: перед Россией трепещет мир. В тот момент в моём сознании индивидуальное “я” отошло на второй план, и на его место встало коллективное “мы”: “мы – русский народ”. Сидела себе тихо вечером в баре вся эта интернациональная публика, скучно потягивала пивко, гоняла шарики в бильярдной, тыкала пальцами в экран смартфона, вела ниочёмные разговоры с хорошенькими японками... И тут появляется какой-то русский и взбадривает всё это болото.

Лысоватый мужичок-англосакс с бородкой всё спрашивал меня с видом обеспокоенного интеллигента:

– Where are you from? Where are you from?

Он был беспомощен и напуган. Я наконец-то стал прислушиваться к нему.

– From Russia, – ответил я с достоинством, не глядя на мужичка-англосакса, надевая обратно на левую руку часы и накидывая китель и куртку.

Я видел, как японки испуганно сгруппировались и, опасливо поглядывая в мою сторону, спешно стали ретироваться к выходу, мелко перебирая ножками.

– Это всё из-за (ради) тебя, поняла? – обратился я к своей перепуганной насмерть японке. (Японская грамматическая конструкция в данном случае может быть переведена как “из-за”, так и – “ради”).

Она испуганно бросала на меня взгляды.

Мой оппонент так и не вышел на поединок. Возможно, он и хотел, но его не пускали друзья.

Я уже был практически одет. Бразильца перестали удерживать приятели. И... вдруг вновь возникла потасовка – кажется, я резко набросился на него.

И они на меня накинулись всей толпой.

Не знаю, сколько их там было, но сначала меня неумело пытались подсечь ударом ноги – каратистским приёмом гэ-дан, – а затем, повалив, стали бить. Отчётливо помню ряд сильных, хорошо поставленных ударов кулаком по темени.

Меня вытолкали на улицу и спешно с шумом опустили дверь – чтоб я не ворвался к ним.

Отгородились от меня. Вся эта международная толпа поспешила спрятаться за дверями от русского человека.

***

Ныла от ударов голова, болело запястье левой руки, над левой бровью жгла ссадина.

Я встал с асфальта и пошёл куда-то по ночным улочкам тихого городка Нарита. Признаюсь, пошёл спешно. Мне не хотелось ломиться в дверь этого бара и что-то им доказывать, я уже всё им доказал. Но ведь они могли вызвать полицию, и у меня были бы проблемы: задержание, депортация и возможный запрет на дальнейший въезд в страну.

...Я бродил по полутёмным улицам, сидел на какой-то скамейке, держась за гудящую голову. На душе была пустота, если не сказать больше – тоска. Меня почему-то стала грызть совесть: я нарушил мирное течение жизни в том баре и подрался с бразильцами. Даже стыдно стало перед ними.

Была глубокая ночь. Я вышел на городскую площадь, пустынную она в этот час.

И вдруг я увидел спины идущих куда-то трёх человек. Это были те самые бразильцы. Тот, с которым я сцепился в баре, шёл посередине. Вернее, его, казалось, вели, поддерживая, двое его товарищей, как будто он был ранен.

Внезапно те двое, как по команде, обернулись и, увидев меня, прибавили шаг. Я тоже прибавил шаг, за ними, переходя на лёгкий бег.

Тот, что посередине, тоже обернулся и увидел меня. И они… все втроём… вдруг побежали. От меня. Втроём от одного!

– Эй! Эй! Please wait! Wait! – кричал я им, прося я остановиться.

Догнал. Они остановились. Приняв боевые позы, напряжённо смотрят на меня. Двое из них высокие, выше меня, здоровые.

Тот, что посередине, не высок, ниже меня, худощав.

– Sorry. I was wrong, – обратился я к нему, признав виновным себя, и протянул ему руку.

В глаза бросилось, что его левая рука была сжата в кулак, и он весь словно трясся от напряжения.

Я предостерегающе поднёс правую ладонь к его сжатому кулаку, давая понять, что драться не хочу, не стоит, не надо. Немного подумав, он пожал мне руку и, переполненный противоречивыми эмоциями, принялся читать – из него так и полился поток, словно его прорвало, – мне нотации, что, мол, раз уж мы все оказались в Японии, то давай спокойно наслаждаться этой страной. Я смиренно слушал и кивал головой. И обнял его. Затем я пожимал руки его друзьям и тоже их обнимал, приговаривая:

– Sorry, man. Sorry!

Это было что-то вроде братания. Мир всегда лучше войны.

На прощанье худощавый кричал мне, что Russian girls very well (русские девушки очень хороши). Не знаю, что он имел в виду.

Потом, когда я уже вернулся в Россию, мы обсуждали эту ситуацию с моим приятелем, и он, объясняя их поведение, предположил следующее: будучи жителями горячего региона планеты – Латинской Америки – эти ребята, скорей всего, являются простыми студентами (отморозки заграницу жить и учиться не поедут), знакомые не понаслышке о крутых разборках, и, наверняка, они тогда подумали, что я сразу же после драки в баре, откуда меня вышвырнули, сходил за “стволом” и теперь рыскал в поисках их. Вариант, не лишённый логики.

Это был третий инцидент, происшедший со мной за один только день. И этот день был первым днём в Японии, началом моей новой японской авантюры! Настоящий русский трэш в маленькой стране!

А та японка?.. Думаю, она долго ещё будет вспоминать, как некий русский хладнокровно снимает пятнистый китель и часы и готовится к бою. Ради неё! 

 Март 2018, Сахалин

[1] Синкансэн – скоростной поезд, поезд-пуля