Павел Ковалевский. Людвиг II, король баварский

Не подлежит никакому сомнению то обстоятельство, что в жизни, развитии, совершенствовании и падении народов и государств играют важную роль географические, климатические, геологические и другие факторы. Но не подлежит сомнению также и то, что весьма часто судьба народа или государства зависит от воли, характера и направления деятельности лица, стоящего во главе данного народа или государства. В последнем случае гениальный ум, мощный характер и широкая государственная деятельность правителя выдвигали государства и народы, делали им историю и составляли славу, могущество и господство. Но очень не редки случаи и другого рода: когда слабые, неспособные, узкие и слишком себялюбивые правители губили государства и лишали их достигнутых уже и установившихся могущества и господства.

Гений, ум, характер, душевная мощь государя составляют одно из важных начал государственной жизни этого народы, но это начало, а следовательно, частично и судьба народа подвержены различным колебаниям в зависимости от наследственных качеств, воспитания, образования, окружающих людей и обстановки, здоровья и болезни и т. д. Правители, точно так же, как и все мы, не ограждены и не застрахованы ни от смерти, ни от болезни. И эти болезни могут касаться как тела, так и души человека. История приводит нам много примеров сумасшествия и душевных болезней царей. Припомним Навуходоносора, который семь лет скитался по лесам в скотоподобном состоянии; Камбиза — жестокого тирана и лютейшего из государей своего времени; Саула, страдавшего приступами; тоски, доводившей его до покушения на убийство своего любимца і отрока Давида, и т. д. История императоров Римской империи дает нам целый ряд сумасшедших лиц. Новейшее время тоже недалеко ушло от давнего, давая ряд тяжких нервных заболеваний коронованных лиц, каковы: король Нидерландский, королева Румынская, султан Турецкий, король Баварский Оттон и некоторые другие лица, ныне еще действующие, господствующие и могущие принести ужасное несчастье многим десяткам миллионов людей.

На наших глазах развилась и окончилась, весьма плачевно окончилась, душевная болезнь привлекательнейшего из государей — Людвига II, короля Баварского.

На его истории и судьбе мы остановим в настоящем случае наше внимание.

Людвиг II происходит из рода Виттельсбахов. Как во времена цезарей некоторые из царственных семейств и патрициев отличались длинными носами, большими ушами и проч., так и род Виттельсбахов искони отличался дарованиями в области архитектуры и художеств. Правда, воинские доблести им тоже не были чужды, но главную славу Виттельсбахов составляет искусство. В тридцатилетнюю войну герцог Баварский был представителем Германской империи. Когда Густав Шведский в 1632 году занял Мюнхен, он был поражен величием, изяществом и художеством отделки дворца бежавшего Курфюрста.

— Какой архитектор строил этот дворец? — спросил Густав.

— Сам Курфюрст, — был ему ответ.

— Я бы хотел его видеть, чтобы пригласить в Стокгольм. Обращаясь к ближайшим предкам Людвига II, мы видим, что во времена Наполеона І в награду за помощь и союз Максимилиан-Иосиф I был назначен королем Баварским с присоединением к Баварии части Тироля. Этот король был страстный любитель живописи и изваяний, почему много миллионов он затратил на приобретение мраморных изваяний и обогащение картинной галереи. Сын его Людвиг I (дед Людвига II) тратил также миллионы на постройку великолепнейших зданий то в греческом, то в итальянском стиле, послуживших лучшим украшением Мюнхену. Тот же король страстно любил живопись и был покровителем Каульбаха и Корнелиуса. Революция 1848 года, а также многие неосторожности и промахи в жизни были причиною тому, что он лишился престола.

У Людвига I были сыновья: Максимилиан II, отец Людвига II, Оттон, бывший король греческий, Адальберт и Леопольд, нынешний регент Баварии. Максимилиан II женат был на Марии Гогенцоллерн, дочери принца Прусского Фридриха-Вильгельма. Полагают, что эта принцесса внесла сумасшествие в дом Виттельсбахов. Хотя это едва ли имеет вероятие, так как уже до нее Виттельсбахи не чужды были этой болезни. Говорят, что тетка Людвига II София страдала душевной болезнью и лечилась в доме умалишенных в Шенау. Главною болезненною ее мыслью было то, что она проглотила стеклянную софу.

Максимилиан II имел двух сыновей: старшего Людвига и младшего Отгона.

Оттон родился в 1848 году. Живой, резвый, очень подвижный и впечатлительный, он обнаруживал большую страстность характера и вместе с тем большие успехи в науках. Получив прочную общеобразовательную подготовку, он поступил в университет, где с увлечением слушал лучших мюнхенских профессоров. Во время прусско-французской войны Оттон принимал в ней горячее участие и получил железный крест. Страсть к наукам скоро сменилась страстью к театру, но к театру легкому и фривольному. Обожание опереток скоро превратилось в обожание опереточных певиц. Слабое здоровье не выдержало кутежей, увлечений и разгула с женщинами, и будущий король быстро пошел по пути к полному слабоумию. Назначенный королем на место умершего своего несчастного брата, Оттон в начале очень тешился титулом «Ваше Величество», но затем и эта искра в нем погасла.

Людвиг II, старший сын Максимилиана II, родился в 1845 году 25 августа. Физически он представлялся очень крепким и сильным ребенком. Его воспитание было вполне надлежащее: для развития физических сил он проходил строгую гимнастику, его познания обогащались лучшими учителями Мюнхена, его эстетическая сторона воспитывалась едва ли не на лучших в свете образцах художественного мира, сосредоточенных предками Людвига в Мюнхене. К 19 годам это был высокий, стройный, одаренный большой силой и обширными знаниями юноша, невольно поражавший окружающих, как своею физической красотою, так и своим блестящим умом. Особенно поражали окружающих своим необыкновенным выражением глаза Людвига II. Дед его Людвиг I обожал своего внука. Знаменитый французский психиатр Morel, бывший около того времени в Мюнхене, также был поражен внешностью Людвига. Дед короля видел в его глазах огонь божества, Morel усматривал в них сумасшествие. «Это страстные глаза Адониса», — сказал Людвиг. «Это глаза, в которых говорит будущее сумасшествие», — сказал Morel,и он был прав.

19 лет Людвиг унаследовал Баварский престол. Никто не думал, чтобы такой блестящий восход закончился таким темным и мрачным закатом. Очень любивший своего брата Отгона, Людвиг резко отличался от него по характеру.

Он был необщителен, замкнут, скрытен, горд и мечтателен. Оставаясь более одиноким, он предпочитал проводить время в фантастических картинах своей мечты. Будучи очень впечатлительным и экзальтированным, он являлся весьма неустойчивым во взглядах, убеждениях и поступках, быстро набрасываясь на дела и быстро их покидая. Перескакивая от дела к делу, он неспособен был ни на чем долго сосредоточиваться. Живущий постоянно фантазиями, Людвиг и на весь окружающий мир смотрел сквозь очки своей мечты, придавая предметам и мечтам несуществующие оттенки и черты. Эти особенности характера короля не могли не поражать окружающих, и серьезные государственные люди с невольным сжатием сердца взирали на этого статного красавца, но странного юношу.

В противоположность своему брату Отгону Людвиг был ненавистником женщин. Особенно резко повлиял на короля несостоявшийся брак с принцессой Софией. Крайне эксцентричный, мечтатель и фантазер, Людвиг увлекся и женщиной соответствующего характера в лице принцессы Софии. Она походила на лесную нимфу и была страстной любительницей охоты, собак, лошадей и всевозможных приключений. Жила она на берегу озера, каталась одиноко в лодочке и окружила себя романтической обстановкой. Фантазии, мечты, увлечения и вечный вихрь неожиданностей — это ее внутренний мир. Однажды Людвиг II, будучи женихом Софии, хотел ей доставить неожиданное удовольствие. Набрав хор странствующих музыкантов, он направился в замок невесты, чтобы исполнить серенаду. Опередив своих спутников, Людвиг уже почти достиг намеченной цели, но был страшно наказан за свое желание доставить невесте удовольствие без предупреждения: в просеке парка он увидел, как его возлюбленная играла локонами волос своего грума, сидевшего на скале... Едва не произошло двойное убийство. Принцесса и грум (согласно другой версии — аббат принцессы) были спасены подоспевшими охотниками. София была возвращена отцу. Она заявила, что Людвиг одержим галлюцинациями и это была одна из них.

С этих пор Людвиг возненавидел женщин и отказывался от всех навязываемых ему браков. Передается несколько рассказов, подтверждающих это отвращение Людвига к женскому полу.

Одной знаменитой актрисе-красавице Людвиг приказал читать ему вслух. Эти чтения происходили в спальной комнате короля денно и нощно. Король лежал в постели, а чтица сидела рядом в кресле. Однажды актриса, увлекшись чтением, во время декламации присела на край кровати короля. Это вызвало его страшный гнев. В 24 часа она была выслана из Баварии за оскорбление Величества, несмотря на то, что была любимицей Мюнхена.

Секретарь короля жил вблизи королевского замка. Однажды, прогуливаясь в парке, Людвиг встретил жену секретаря. На следующий день он заявил секретарю: «Я видел лицо вашей жены». Секретарь стоял в недоумении. «Я видел лицо вашей жены», — повторил резко и грубо король. Тогда секретарь вспомнил нетерпимость короля к женщинам и поспешил заявить, что впредь эта неосторожность не повторится.

Единственная женщина, которую Людвиг II выносил и даже ласкал, была принцесса Гизела, жена принца Леопольда. Принцесса Гизела по своим странностям и эксцентричности не только походила на Людвига II, но даже превосходила его; поэтому неудивительно, если король был милостив к человеку, который его понимал. Однако принцессе Гизеле нелегко давалось благорасположение короля. Людвиг часто посылал букеты и другие подарки принцессе днем и ночью. Посол должен был лично вручить принцессе подарки. И случалось нередко, что принцесса Гизела должна была вставать в 2-3 часа ночи, парадно одеваться и принимать королевского посла.

Восшествие на Баварский престол Людвига II совпало с австро-прусской войной. Все были убеждены, что Пруссия будет побеждена, хотя и не одобряли союза Баварии с Австрией. Вдруг совершился необыкновенно быстрый и решительный разгром Австрии. Бавария за свой союз с Австрией при этом потеряла весьма немного. С этих пор Людвиг становится страстным поклонником Бисмарка... Скоро началась франко-прусская война. Пруссия в лучшем случае рассчитывала на нейтралитет Баварии. Но Людвиг, увлекаемый мыслью о единстве немецкой народности, деятельно помогал пруссакам в войне с Францией. Баварский корпус сделал много неприятностей Франции и значительно облегчил победу пруссакам. Ненавистник войны вообще, Людвиг не принимал личного участия в ней. Зато он первый выступил с предложением венчания героя и победителя, прусского короля, германскою императорскою короною. В этом деянии он принял лично участие. Трудно сказать, что более интересовало короля: политические соображения или величие и торжественность церемонии коронования Вильгельма. Способствуя, однако, возвышению Пруссии, Людвиг успел отстоять почти полную неприкосновенность самостоятельности собственных владений. Бавария оставила за собою несравненно большую независимость, чем все остальные государства, вошедшие в союз Германской империи. И в дальнейшем Людвиг многократно отражал поползновения ставленников Бисмарка, желавших наложить свою руку на баварские порядки и независимость.

Вскоре, однако, Людвиг покинул политическое поприще и всецело отдался двум своим страстям: музыке и архитектуре. Унаследовав любовь ко всему изящному от своих предков, с детства окруженный памятниками художественного творчества, наконец, воспитанный преимущественно в этом направлении, Людвиг всеми силами своей неуравновешенной и неустойчивой души отдался увлечению прекрасным — музыкой и архитектурой.

Король особенно предался музыке Вагнера, и скоро Вагнер стал его первым другом. Увлекшись свободою полета фантазии и шумом музыки Вагнера, Людвиг не щадил средств роскошнейше обставить представления его опер. Он способствовал устройству театра в Байрейте, он же поставил оперу в Мюнхене на завидную высоту. Неспособный, однако, долго останавливаться ни на чем, Людвиг скоро порвал и свою личную дружбу с Вагнером, хотя не переставал от времени до времени переписываться с ним до смерти последнего.

Король вообще часто проявлял дружбу ко всем артистам и актерам и часто находился в переписке с ними. Однако эти дружеские отношения почти всегда обрывались очень резко. Всем этим симпатиям король придавал значение лишь в той степени, в какой они удовлетворяли его хотению и капризам, до других же людей ему не было никакого дела.

Существует рассказ касательно отношений Людвига к Захер-Мазоху. Известно, что этот интересный писатель сам был не без странностей и его герои дали основание психиатру Крафт-Эбингу установить особый вид болезненного состояния — мазохизма. Увлеченный рассказами Захер-Мазоха, Людвиг вступил с ним в анонимную переписку. Письма за письмами все более сближали их. Наконец, Людвиг назначил в скалах Тироля свидание Захер-Мазоху. Свидание это состоялось, но то, нашел ли Захер-Мазох, что ожидал, покрыто мраком неизвестности.

Второю страстью короля, несравненно худшею, так как она стоила многих миллионов и разоряла финансы двора, была страсть к постройкам новых дворцов. Он выстроил на скале над пропастью громадный замок Неишванштейн против старого замка Гогеншвангау. Он построил другой дворец в форме летнего дворца китайского императора. Он выстроил миниатюру Версаля и еще много других дворцов. Внутреннее устройство дворцов, роскошь, величие и изящество превосходят всякое описание. Эти затраты на постройки ставили нередко министерство государства в весьма затруднительное положение, что вызывало грубую и резкую немилость короля. Тем хуже все это было, что добрая половина расточаемых денег шла не на постройки короля, а в карманы исполнителей его воли. Лейб-медик короля Dr Шлейс свидетельствует: «Эти продажные, мелкие, лживые, рабские натуры только разжигали его и втягивали в безумные затраты». Несмотря на уединенную, замкнутую и отшельническую жизнь Людвига, общество стало замечать в короле много странностей, которые скоро подтвердили мысль о ненормальности его умственных способностей. Личные выгоды приближенных, похвалы художников и архитекторов, расточаемые королю, нежелание вызвать громадный скандал, а также опасение расстроить те или другие отношения были причиной того, что истинное положение умственных и душевных способностей короля долгое время было известно только немногим. Высокая и эстетическая склонность короля к покровительству искусствам восхищала и пленяла его подданных, и поэтому Бавария охотно мирилась с неопасными причудами своего короля.

Сумасшествие короля развилось не сразу, а постепенно и мало-помалу. Он получил его по наследству от родителей. Людвиг родился с сумасшествием и все время носил его в себе, оно служило продолжением и развитием до крайностей основных черт и свойств характера короля. Развитию и усилению болезни короля много способствовало еще и то, что в его симпатиях и антипатиях, вкусах и капризах он не встречал себе противодействия. Увлекаясь образами и представлениями своей фантазии, король больше и больше падал в умственном отношении, что, в свою очередь, еще больше способствовало усилению мечтательности и игре фантазии.

Теперь почти постоянно у короля днем была ночь, а ночью — день. Днем он спал, а ночью бодрствовал.

Проснувшись, первым делом он просматривал кипу газет и интересовавшие его места отмечал красным карандашом. Затем он играл на биллиарде или путешествовал по залитым светом залам... Вдруг ему приходило желание прослушать одну из своих любимых опер. Летит дежурный ординарец за придворным артистом. Тот встает в 2-3 часа ночи и играет королю оперу, играет до тех пор, пока король скажет: «Довольно...» А то вдруг Людвигу угодно послать принцессе Гизеле букет, и опять начинается всеобщая тревога.

Король с детства стеснялся общества, был нелюдим и избегал людей. Теперь эта особенность характера усилилась и превратилась в отшельничество. Король заперся в замке и допускал к себе только самых близких людей. Любя музыку и оперу, сначала король помещался в ложе так, чтобы его никто не видел. Затем он приказал играть оперы только лишь для одного себя, а затем и при этих условиях театр только полуосвещался, и король сидел в темноте. Однажды во время представления в придворном театре король заснул. Спектакль мгновенно прервали и возобновили в тот момент, когда король проснулся.

На придворных обедах стол сервировали так, чтобы сидящие за столом были скрыты вазами и цветами, дабы король не мог видеть присутствующих. Последние годы жизни Людвиг сидел в государственном совете, заслоненный экраном, и последний секретарь совета никогда не видел короля в совете в лицо. В его дворце в столовой были такие приспособления, что стол, вполне сервированный и с готовыми кушаньями, по желанию короля являлся через пол, причем король не нуждался в прислуге и не имел неудовольствия лицезреть кого-либо из окружающих. Министрам стоило большого труда добиться свидания и доклада у Людвига, который нередко вскакивал и прерывал доклад из-за пустяка, как, например, повторение стиха. Иногда министрами производились доклады и получались приказания короля через прислугу. С величайшим трудом можно было устроить прием посланника иностранного двора у короля Людвига, причем последний в этот момент для храбрости выпивал очень много шампанского.

В молодости воздержанный, умеренный и вполне трезвый, Людвиг II начал объедаться и много пить вина. Любимым его напитком было шампанское, смешанное с рейнвейном и с каплями фиалкового эфирного масла.

В последнее время Людвиг переносил только низшую прислугу. Однажды у короля явилась особенная привязанность и расположение к кавалеристам его охоты. Они введены были во дворец и служили ему. Но этот каприз длился недолго, и кавалеристы скоро были изгнаны. Один из приближенных короля должен был в течение нескольких недель являться к королю с маской на лице, так как повелитель не выносил его лица. Другой служитель должен был являться к королю с черной печатью на лбу как знак его глупости, ибо, по мнению короля, в его голове было не все в порядке. Многие приказания король давал сквозь двери, и подчиненные в знак понимания и готовности исполнения воли повелителя должны были ответить стуком в дверь.

Если Людвигу приходила в голову какая-нибудь мысль, он немедленно должен был выполнить ее. Так, вычитав что-либо о какой-нибудь замечательной постройке, он немедленно снаряжал поезд и отправлялся туда. Однажды он узнал, что в Вене давалась опера, в которой выведена была мадам де Помпадур. Людвиг приказал доставить партитуру оперы, во что бы то ни стало, хотя ни автор, ни директор театра не желали ему дать ее. Пришлось нанять стенографа и таким образом добыть партитуру.

Король очень любил путешествовать в Париж, Вену и в другие города. Часто он совершал эти путешествия, не выходя из дворца. Для этого он спускался в манеж и садился на коня. После получасовой езды появлялся переодетый кондуктором конюх и объявлял о приезде на ту или другую станцию.

Наряду с этим Людвиг II страдал страшными головными болями, особенно в затылке и часто прибегал к помощи льда. Много также проглотил король хлоралгидрата, желая избавиться от упорных бессонниц. Бывали случаи, что у Людвига наступали приступы мускульного бешенства: он скакал, плясал, прыгал, рвал на себе волосы и бороду; другой раз он, напротив, оцепеневал и стоял часами неподвижно на месте. К этому присоединились иллюзии и галлюцинации. Король слышал голоса и видел видения. Во время снега и мороза ему казалось, что он стоит у берега моря. Король кланялся деревьям и кустам, снимал шляпу перед кустарником и заставлял приближенных преклоняться перед статуей, принимая ее за Марию-Антуанетту. Король часто видел перед собою ножи и другие устрашающие предметы, иногда он заставлял прислугу поднимать воображаемые предметы с пола. Полная невозможность для прислуги исполнить приказание короля принималась последним за обман, нежелание исполнить его волю и злоумышленность. Все это нередко весьма возбуждало короля и вызывало с его стороны бурные приступы гнева, выражавшиеся в резком и жестоком обращении с подданными. Такие же фантазии были и в области архитектуры. Людвиг II имел особенную страсть к роскошнейшим постройкам, а особенно к необыкновенно богатой и блестящей обстановке и убранству. Целый ряд изящнейших дворцов, выстроенных Людвигом, служит лучшим тому доказательством. Особенною роскошью и дороговизною отличался Химский дворец, представлявший в миниатюре Версаль. Для точного воспроизведения этого богатейшего дворца Людвиг неоднократно строго инкогнито ездил в Париж. Богатейшие, роскошнейшие и изящнейшие залы дворцов были залиты массой света, и в этих-то залах в обществе образов своей фантазии разгуливал Людвиг II.

Неоднократные напоминания министров о том, что денег на постройки нет, что государство входит в долги, что государство может пострадать, нисколько не удерживали короля от дальнейших затрат и построек. Когда же министр уже слишком приставал к королю, то король лично изыскивал средства к покрытию расходов на свои фантазии. Нельзя сказать, чтобы эти изыскания были слишком глубокомысленными, средства к их исполнению очень разборчивы. Не имея денег, он делал займы у различных правительств. Так, он обращался с просьбою в Бразилию, Стокгольм, Константинополь, Тегеран. Носились настойчивые утверждения, что Людвиг II обращался за ссудами и к французскому правительству, обеспечивая за это, в свою очередь, нейтралитет на случай войны Франции с Германией. Естественно, эта весть не могла не обеспокоить Берлин и не усилить надзор со стороны последнего за тем, что делается на Химском озере.

В поисках денег король обращался не к одному только министру финансов, но также и к другим лицам, например, к жандармскому солдату. Когда и это не удовлетворило короля, он поручил одному из приближенных составить из дворцовой прислуги шайку и обворовать банки Вены, Берлина и Штутгарта.

В юности гордый и надменный Людвиг II доходил до того, что считал за вольность и непочтение, когда врач брал его за руку для исследования пульса во время болезни. Проснувшись, король обыкновенно звонил камердинеру. Последний входил к Его Королевскому Величеству, низко согнувшись. Став на колено и положив на другое записную книжку, камердинер записывал целый ряд вопросов короля, иногда до 20. Затем после приказания короля «Теперь отвечай!» камердинер должен был давать ответы. По окончании опроса камердинер низко кланялся и спиной уходил из комнаты короля. Однажды королю показалось, что камердинер недостаточно низко поклонился. «Ниже кланяться!» — закричал на него король. Камердинер поклонился до земли, причем получил удар в лицо. Из официальных данных известно, что 32 его прислужника были королем биты, оскорблены действием, получили толчки и проч. Часто он также наказывал свой служащий штат арапником. Оружие короля было убрано и далеко спрятано. Многократно король приказывал заковывать своих подданных в цепи и сажать на хлеб и воду в воображаемую Бастилию. Других он приказывал казнить и тело бросать в озеро. Об исполнении приказаний короля Его Величеству докладывалось, хотя можно благодарить Бога, что королю неудобно было присутствовать при исполнении казни. Раз Людвиг послал в Мюнхен кавалерийского офицера с таким письмом: «Посланный вчера обедал со мною, а теперь посадить его в тюрьму». Когда министр финансов заявил королю, что денег у государства на его постройки нет и что государство и без того вошло в значительные долги, то Людвиг II дал такой приказ в королевскую комиссию относительно дерзкого министра: «Высечь его, собаку, и потом выколоть ему глаза». Кроме того, было еще издано три приказа за подписью короля о наказании розгами министров. Однажды Людвиг приказал заключить в тюрьму государственного секретаря von Zieqler'a, и королю ежедневно производились ложные доклады о том, что von Zieqler сидит.

Одно время министр финансов Ridel был осужден на смерть, а за ним были осуждены на смерть и все остальные министры. Существуют данные, из которых видно, что король произносил ужасные слова в адрес отца и матери, германского императора и других государей. Способствовавший созданию мощи и величия единой Германской империи, Людвиг II Баварский умел отстаивать независимость собственного государства и неприкосновенность баварской армии. Несколько раз он не позволял приводить в исполнение приказы о преобразованиях в баварской армии, идущие из Берлина. Скоро это, однако, превратилось в ненависть ко всему идущему из Берлина, особенно же к инспектировавшему войска германскому крон-принцу Фридриху. Несколько раз Людвиг приказывал схватить Фридриха, засадить его в каземат и извести голодом и жаждой. Такие приказы издавались и по отношению ко многим баварским принцам и министрам.

Страсть к вагнеровской музыке скоро перешла у Людвига в обожание самого Вагнера и в воплощение в себе героев его опер. Следующее письмо Людвига характеризует его отношение к Вагнеру. Приводим это послание:

Высочайший божественный друг!

С трудом могу дождаться завтрашнего вечера, до такой степени истомился после второго представления («Тристан и Изольда»). Вы писали Пфистермейстеру (интимный секретарь короля), что вы надеетесь, что моя любовь к вашему произведению не уменьшится вследствие действительно довольно плохого понимания Миттервур-герта роли Курвеналя.

О нежно любимый! Каким только образом могла зародиться в вас подобная мысль? Я в восторге. Я желаю дальнейших представлений.

Это возвышенное и священное произведение.

Твой гений создал наш.

Кто бы могущий понять его не стал расточать похвал?

Произведение, столь великолепное, столь приятное, столь возвышенное, должно было укрепить мою душу!

Привет его творцу, мы преклоняемся перед ним!

Друг мой, будьте добры и скажите превосходной артистической чете, что истолкование ими ролей привело меня в восхищение и восторг, объявите обоим мою сердечную благодарность. Прошу вас, доставьте мне радость вашим следующим письмом!

Не правда ли, мой дорогой друг, вас никогда не покинет мужество для создания новых произведений. Прошу вас не падать духом, прошу вас от имени тех, которых вы наделяете наслаждениями, которые мог бы даровать одни лишь Бог. Вы и Бог!

До смерти, до перехода в иной мир, в царство ночи миров, пребываю верным вам

Людвиг.

Берг, 12 июня 1865 года.

Очень часто Людвиг одевался в одежды пилигрима и воображал себя пилигримом из Тангейзера. Нередко также он изображал рыцаря Тристана. Но самым большим любимцем его был Лоэнгрин. Старая баварская легенда с ее героем, сыном короля Лоэнгрином наэлектризовала болезненное воображение короля до крайних пределов. Он не только хотел выглядеть Лоэнгрином, но хотел даже жить Лоэнгрином. Для этого он одевался в костюм Лоэнгрина и плавал в лодочке по озеру Штарнберг в сопутствии лебедя. Но это показалось королю слишком скучным, и он приказал устроить резервуар с водой на крыше замка, где он и катался в лодочке в сопровождении лебедя. Небо и солнце, луна и звезды взирали на причудливые затеи короля-мечтателя. Эти прогулки в лодочке под покровом небесного свода были омрачаемы тем, что вода была бесцветна. Недоставало лазурной воды с отблесками в ней голубого неба. Пришлось удовлетворить невинное желание короля. В воду пущен был медный купорос. Вода была лазурная. Король счастлив и доволен. А купорос проел металлический резервуар, и вся вода ушла в кабинет короля.

Пришлось измышлять новый способ окраски воды. Ее окрасили оптическими способами, путем известного преломления световых лучей в стеклах и воде. Король счастлив и доволен. Но счастье никогда не бывает продолжительно. Вода была слишком тиха и покойна. Нужно, чтобы она волновалась и бурлила. Тогда устроили приспособления для волнений на этом искусственном озере. Машины поставлены. Но, видимо, волнение было очень большое. Солдаты переусердствовали. Лодочку волнением перевернуло. Лоэнгрин принял холодную ванну и на этом покончил свои поднебесные прогулки.

Король стал горным духом. Он таинственно бродил по пустым залам дворца, освещенным бесчисленным количеством свечей. Иногда в лунную ночь король бродил вокруг замка. Зимою он часто по ночам предпринимал поездки в горы на санях, освещенных электрическим светом, одетый в фантастический костюм духа. Масса народа содержалась для того, чтобы дорога была в порядке. Часто крестьяне видели, как дивное видение мчалось по дороге в санях, запряженных четверней лошадей, украшенных перьями.

Король начал увлекаться Версалем. Устроил его миниатюру до мельчайших подробностей. Людвиг преклонялся перед Людовиком XIV и воплотил его в себе. Одетый в костюм этого короля, он разгуливал по комнатам дворца и повторял все то, что считал достойным из жизни короля.

Король заказывал обеды на 20 и более сотрапезников. Обедал он один, но пища подавалась всем тем невидимым лицам, для которых поставлены были приборы за королевским столом. Кого именно приглашал король — это вскоре обнаруживали таинственные разговоры, которые он вел с пустыми приборами. В его воображении за этими приборами сидели знаменитые личности времен Людовика XIV. Он обсуждал события того времени и всего охотнее разговаривал о версальских постройках и дворцах, которые он начал строить. Подобные разговоры иногда продолжались по нескольку часов, и никто не дерзал прерывать их. Иногда места за столами обозначались билетами, на которых были начертаны имена маршалов Людовика XIV или архитекторов и художников того же времени.

Наскучив постоянными приставаниями министров, король собирался продать Баварию и купить себе необитаемый остров, где его не стесняли бы ни конституция, ни совет министров. Это желание короля оказалось неосуществимым. Людвиг II приказал директору государственных архивов отправиться в глубь Гималайских гор, чтобы найти там такую страну, где Людвиг мог бы царствовать неограниченным монархом. Этот подданный объездил Канаду, Кипр, Крит и даже Крым, чтобы отыскать такой укромный уголок, где бы его монарх мог прожить покойно несколько лет. При этом ему даны были указания для ведения переговоров с местными властями относительно того, может ли король в своем новом местопребывании обладать всеми принадлежащими ему верховными правами или же одною только личною независимостью.

Посланный доставил королю разочарование и посоветовал ему бросить свои фантазии.

Все эти поступки: чрезмерные траты, бессмысленные постройки, страшные и небезопасные выходки политического характера — не могли не обратить на Людвига внимания как в Берлине, так и особенно в Мюнхене, где быть министром финансов было не особенно приятно и безопасно.

Назначена была комиссия из четырех выдающихся психиатров, которая 9 июля 1886 года дала следующее заключение:

1. Его Величество страдает резко развитой формой душевного расстройства, известной под именем паранойя.

2. Вследствие слишком большой давности и запущенности в течение многих лет болезнь Его Величества должно считать неизлечимой, причем исходом болезни может быть только слабоумие.

3. Такая болезнь уничтожает свободу воли, и дальнейшее вмешательство короля в государственные дела будет только мешать управлению королевством. Это состояние душевной деятельности короля является пожизненным.

Такое заключение специалистов было, однако, не последним актом в жизненной трагедии короля. Нужно было объявить это решение королю, а равно и решение государственного совета о назначении опеки. Для этого к королю послана была особая комиссия. Комиссия состояла из министра иностранных дел и двора профессора Gudden'a, Dr Muller'a, советника Rumper'a, назначенного состоять при Людвиге полковника и необходимого медицинского служебного персонала. Король находился в замке Шванштейн. Стража, состоявшая при короле, не получила приказания ни о признании короля больным, ни о назначении регентства. Поэтому когда комиссия явилась в Шванштейн, то была встречена весьма грозно и отослана в замок Гогеншвангау, где она состояла под строжайшим надзором. Спустя некоторое время в Шванштейн потребовали из комиссии министра двора, а через некоторое время и остальных членов комиссии, «которые утром хотели ворваться туда силою», причем король издал приказ: «Выколоть членам комиссии глаза и содрать шкуру живьем». Дело обстояло для комиссии не вполне благополучно и могло окончиться весьма плачевно, прежде чем подоспеет разъяснение из Мюнхена. К счастью комиссии, через два часа начальник стражи получил точные приказания из Мюнхена, и члены комиссии были выпущены на свободу. Не будет удивительным, если мы добавим, что они бежали из Шванштейна, бросив там даже свои вещи, и поспешили в Мюнхен.

Оборотная сторона этого дела состояла в следующем: комиссия, посланная к королю, не прямо направилась в Шванштейн, а предварительно занялась надлежащим приспособлением дворца, куда должен был быть перевезен Людвиг II. Весть об этом быстро достигла Шванштейна. Впервые об этом король узнал от своего кучера. Возвратившись домой, Людвиг собрал жандармерию и пожарных, из соседних деревень вызвал полк егерей и издал воззвание к армии, отдавая себя под ее защиту. Армия и егеря были уже осведомлены о положении дела, почему не двинулись с места, зато жандармы и пожарные вооружились в защиту короля и встретили комиссию с оружием в руках.

11 июня комиссия явилась в замок вновь, причем король встретил ее вполне спокойно. Говорят, что он покушался выброситься из башни замка, но его от этого охранили приближенные. Находясь под надзором жандармов, принявших присягу на верность регенту, король держал себя спокойно, ровно и разумно. Он отказался от всякой попытки к бегству, хотя для этого приближенными все было приготовлено. «Я признаю за лучшее подчиниться судьбе, — говорил он. — Мой дядя не мог устранить меня от правления, если бы мой народ не был бы на это согласен». Несколько позже Людвиг заявил: «Мне было бы очень легко освободиться, стоило бы только выпрыгнуть из этого окна, и всему конец. Что меня лишают правления, это ничего, но я не могу пережить того, что меня делают сумасшедшим».

Вечером король принимал советника Muller'a и говорил с ним несколько времени спокойно и разумно. На рассвете король ходил взад и вперед по комнате, посетил домовую церковь, концертный зал и заметил при этом камердинеру:

«Я предчувствую, что вижу тебя в последний раз». Комиссия беспрепятственно увезла короля в приготовленный для него замок Берг. Окрестные жители очень жалели короля, многие плакали, и дело могло бы кончиться кровопролитием, если бы король изъявил на то свое согласие.

В Берге король был покоен, милостиво беседовал с докторами Gudden'oм и Мullег'ом и высказал удовольствие, что все было устроено согласно его вкусам. 12 июня прошло вполне благополучно. 13 утром Людвиг гулял с Gudden'oм и ласково с ним беседовал. Вечером, в начале седьмого, Людвиг пожелал вновь прогуляться, для чего и отправился вместе с Gudden'oм. Сзади их шли два служителя. Заметив служителей, король просил их удалиться, что и было исполнено. В 8 часов король не вернулся с Gudden'oм с прогулки. Поднялась общая тревога. Начались поиски, и тела были найдены в озере Штарнберг. Часы короля, залитые водою, остановились на 7 часах без шести минут.

О несчастье на озере газеты передают следующее:

Отправившись на прогулку, король некоторое время шел рядом с Gudden'oM. Дорога от берега озера в том самом месте, где случилось несчастье, отстоит на 10-15 шагов. Судя по положению трупов в озере, а также по направлению следов на дне его событие произошло так: король шел справа, aGuddenслева. Подойдя к тому месту, где они утром сидели на скамье, Людвиг ускорил шаги и зашел несколько вперед; потом он, бросив дождевой зонтик, побежал по каменистому берегу к озеру. Gudden, также бросив дождевой зонтик, побежал за ним. Но так как Людвиг его опередил, то Gudden'yпришлось бежать наперерез водою. У воды Guddenсхватил короля за сюртук. Людвиг быстро сбросил пальто и сюртук (эти вещи были найдены на берегу). Оба бросились в воду. Завязалась борьба не на живот, а насмерть. Бой происходил в 10-15 шагах от берега. Боролся молодой, сильный и крепкий человек, спасающий свою честь, с 62-летним стариком, душевно преданным своему королю и верным своему долгу даже до последней минуты жизни. Король губил свою жизнь. Преданный врач спасал чужую жизнь ценою своей жизни. Король победил. Знаменитый ученый, профессор Guddenпоплатился жизнью. Его труп был найден в полусогнутом положении, его голова была под водою, тогда как спина выдавалась из воды. Лицо Gudden'aбыло исцарапано. Утопив Gudden'aна мелком месте, Людвиг пошел в глубь озера, где нашел и свою смерть.

Так безвременно погибли два человека: один -молодой, сильный, мощный и властный король, другой -почтенный старец, знаменитый ученый и примерный верноподданный.

Изложив, однако, вышеприведенные факты, мы должны сделать следующую оговорку: наш больной — король, то есть лицо, по своему общественному положению стоящее вне общества. Его жизнь скрыта от глаз простых смертных. Достоянием общества стали только отдельные случаи, остальная же жизнь скрыта в душах его приближенных. Приведенные нами факты разбросаны по всей его жизни в течение многих лет, едва ли не 20. Если приведенные случаи слишком ярко и резко обрисовывают болезненное состояние короля, то только потому, что они соединены нами в единое целое; будучи же разбросанными на много лет, они несравненно меньше оттеняют болезненность данного лица. Мы должны добавить, что положение короля, то есть пребывание его вне и выше общества, лишает нас возможности иметь больше свидетельств, указывающих на болезненное состояние короля, так как его жизнь стояла вне ведения простых смертных. Очевидно, болезненных явлений было несчетно больше, но они остались для нас неизвестными. Наконец, принимая во внимание особенное положение нашего больного, мы не можем отрицать и того, что некоторые из приведенных нами фактов есть плоды фантазии и праздного воображения людского. Может и это быть. Мы привели только то, что появилось в газетах о жизни короля, и на основании этого делаем свои заключения.

Невольно напрашивается вопрос: каким образом, однако, при такой массе примеров, ясно указывающих на очень давнее расстройство умственных способностей короля, он не только мог оставаться королем, но и заслужил любовь приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей? На это мы ответим: король жил крайне уединенно и одиноко. Его жизнь была известна лицам, только близко к нему стоявшим. Кроме того, министры свидетельствуют, что в государственных делах Людвиг отличался замечательным знанием дела, ясностью понимания и необыкновенною проницательностью. Наконец, самые его болезненные увлечения художеством, музыкой и архитектурой могли в его подданных возбуждать только беспредельное уважение и восхищение.

Но чтобы лучше понять это странное положение дела, мы на минуту оставим короля и обратимся к его болезни.

Знаменитый ученый профессор Gudden, не менее знаменитый психиатр Grashey клятвенно заявили государству, что король Людвиг II страдал душевным расстройством, известным в науке как паранойя. Что же такое это за болезнь?

Под именем паранойи, или первичного помешательства, разумеется такое расстройство умственных способностей, при котором в обычный круг мышления, в обычное сочетание представлений, в обычный, признаваемый нами за правильный образ жизни и действий врывается круг безумных идей в виде ограниченного бреда. Таким образом, при этом происходит раздвоение сознания в человеке: с одной стороны, он живет здоровою жизнью, ее интересами, делами и обстоятельствами, с другой стороны, внутри себя такой больной таит болезненные мысли, бредовые идеи и целый ряд безумных представлений. Так, например, невинный чиновник, всю жизнь свою проведший в канцелярии в обществе бумаги, всю жизнь занимавшийся писательством, вдруг вообразит, что он социалист и что его преследует за это правительство. Он по-прежнему продолжает составлять и строчить бумаги за №, он прежний семьянин, товарищ и служака, только в нем начинают замечаться странности. Он стал слишком наблюдателен ко всему окружающему, очень подозрителен и чрезвычайно скрытен. Такой человек сторонится людей. В обычных их действиях и поступках он видит нечто необыкновенное, что-то против него направленное. Сторож Федор — не сторож уже, а агент тайной полиции, приставленный исключительно для того, чтобы следить за ним. Его товарищи — тоже только «так себе товарищи», а в сущности и они его враги. Начальство тоже «себе на уме», все «они» образуют между собою общество, которое за ним следит и по пятам его преследует.

К этому бреду скоро на помощь присоединяются иллюзии и галлюцинации. Больной во всех действиях и поступках окружающих видит особенный таинственный оттенок. Входя в канцелярию, больной услышал, как Федор кашлянул. Понятно. Это он дал знать, что иду я... При входе больного Иван Федорович громко произнес: «Ах это вы!..» «Какой тон... Какой оттенок... Этим он дал понять "им", что иду я ...»

А между тем, дома жена, дети. Со службы могут выгнать. Уже теперь они подозревают его. Издеваются над ним. Подают на его счет какие-то знаки... и скрипит несчастный больной, скрипит день и ночь над бумагами. Старается не сделать ничего такого, что послужило бы указанием на его неисправность. «Они за мной следят... Бог с ними... буду чуждаться их..». И он сторонится. Уклоняется от беседы с товарищами. Отмалчивается. Не договаривает, тем все больше и больше возбуждает действительную уже подозрительность и действительный надзор над несчастным больным.

А тут новая беда приключается. Сосредоточенный на «них» обуреваемый страхом и ужасом перед своим положением, раздраженный и ознобный, утомленный работой и разбитый бессонницей больной начинает делать в бумагах пропуски, ошибки, бессмыслицы. Следуют замечания, выговоры, а равно и мысли о преследовании и несправедливости.

К сожалению, и дома уже больной не находит покоя. Жена и дети тоже уже не те, что были прежде. И они стали к нему присматриваться, следить и преследовать. Больной начинает принимать меры к предупреждению и пресечению преступления. Он тщательно по ночам запирает окна и двери. Запасается заряженным револьвером, вешает над постелью сабли, кинжалы, топор. Десятки раз за ночь он обходит дом, чтобы осведомиться, не забрались ли воры.

К жене и детям он становится во враждебные отношения, так как видит в них врагов. Часто в разговоре их оскорбляет, а однажды ночью под влиянием безумных идей и галлюцинаций он нападает на них с топором и совершает ужаснейшие преступления.

А между тем поговорите с этим Иваном Ивановичем о делах, и он прекрасно излагает все обстоятельства дела. Помнит все подробности всех прежних дел. Отлично излагает механику производства дела. Все обстоятельства обычной жизни вполне отчетливо в нем существуют и все отношения вполне правильно поддерживаются. Одним словом, это прежний Иван Иванович, но только несколько странный, скрытный, подозрительный, сосредоточенный и несколько причудливый.

Количество и степень его причуд стоят в прямой зависимости от того, насколько в тот или другой момент жизни данного больного преобладает здоровое миросозерцание над больным или больное над здоровым.

Но вот проходит некоторое время. Больной измучен своею двойственностью. Больной исстрадался. Больной приходит в отчаяние.

Невольно у него является мысль: за что мне все сие? Почему меня преследуют? Где кроется тому причина?

В дальнейшем болезнь развивается вполне естественным и логическим путем.

Людей посредственных, ничем не выдающихся, обыкновенно никто не преследует. Преследует тех, кто по своим правам, дарованиям или способностям чем-нибудь выдается над другими. Некоторое время человек остается в недоумении: кто он? Решению вопроса часто способствуют совершенно случайные обстоятельства. Из Болгарии был изгнан принц Баттенбергский, Болгарский престол освободился. Итак, я король Болгарский.

При этом больной вспоминает, как еще в детстве бабушка в сказке ему говорила, что царского сына украли и отдали на воспитание рыбакам. Теперь он прозрел. Теперь он ясно понимает, что рыбаки эти были не рыбаки, а его бедные родители. Царский сын — это он. Его бедные родители вовсе не родители, а только лишь воспитатели; он и есть царский сын, а его родители — царь и царица. Теперь он ясно помнит, как в детстве к ним приходили цыгане. Это были вовсе не цыгане, а царские соглядатаи, хотевшие разведать о его житье-бытье. Теперь только он понимает, что и в книжках, что он читал, говорилось все о нем.

Ясно и понятно, почему его сослуживцы так нетерпимы к нему. Они узнали о его царском происхождении, о его правах на престол. Им завидно, они ненавидят его. А, быть может, они все и подкуплены, чтобы уничтожить его, извести его. Недаром они объявили его социалистом. А семья... семья тоже знает истину и боится за свое существование.

На помощь к этому бреду являются галлюцинации и образы фантазии. Больной начинает пренебрегать службой. Он уединяется. Он замыкается в себе. Он живет образами своей фантазии. Он представляет себе дворец, свою жену, не эту настоящую, а другую — королеву. Богатство и роскошь убранства. Масса разодетых слуг. К нему приходят с докладом министры. Он делает войскам смотр. Музыка играет. Всюду неимоверный шум и крик «ура». Он величествен. Он могуществен. Дни и ночи он проводит в этом фантастическом мире.

Посмотрите на этого человека издали, не давая заметить своего присутствия. Какая у него мимика, какая жестикуляция. Часто он схватывается, быстро бегает по комнате, машет руками, иногда даже кричит. Это он командует войсками. А вот иная картина. Он величественно стоит. Лицо спокойное, но торжественное и величественное. Поза величия и могущества. Рука делает честь величия и снисходительности. Это он принимает иноземных послов.

А подойдите вы к нему и вы увидите вновь прежнего Ивана Ивановича, отлично знающего отношение за № таким-то и могущего вновь составить новое отношение за № следующим...

Содержание бреда таких больных может быть разнообразно, в зависимости от политических и общественных обстоятельств данного времени и от данных свойств, симпатий и антипатий человека, воспитания и увлечений.

Во время войны мы имеем бред военного характера. Во время усиленного движения социализма у нас была масса больных с бредом социалистического характера. Во время усиленного развития спиритизма больные бредили о преследовании их посредством спиритических приемов. Ныне большое значение имеют гипнотизм, телефон и магнетизм.

Не менее, если не более важную роль в содержании и развитии болезни играют и личные особенности человека. Болезнь эта в огромном большинстве случаев развивается на наследственно болезненной почве. Зачатки нервной неустойчивости, зачатки болезненных проявлений характера, влечений и прочего в дальнейшем возрастают и в зрелом возрасте дают уже готовый созревший болезненный плод. Особенно хорошо обработанным и выкристаллизованным этот плод бывает в тех случаях, когда унаследованные качества и свойства характера и душевной деятельности находят себе поддержку и укрепление в воспитании и обстоятельствах дальнейшей жизни данного лица.

Изложив коротко некоторые части учения о паранойе, нам легко теперь будет понять болезненное состояние Людвига II, короля Баварского.

Людвиг II имел ряд предков с несомненным отягощением центральной нервной системы. Естественно, что и на свет Людвиг явился уже с неустойчивой и подорванной нервной системой. Что это предположение верно, мы видим подтверждение в том обстоятельстве, что заболеванию подвергался не он один, а и другие члены его семейства, брат его Отгон.

Одаренный от природы прекрасными умственными способностями, Людвиг, однако, воспитывался так, что не получил отвлечения от своих болезненных задатков, напротив, в дальнейшей жизни он нашел им только поддержку и укрепление. Имея по природе особенное влечение к уединению, одиночеству и устранению от общества, он и в силу своего положения как будущий король должен был стоять несколько особняком от подданных. Такое положение дела не отвлекло его природного сосредоточия, не привязало к обычной человеческой жизни, не заинтересовало нуждами простого человека. В этом отношении он не получил отвлечения, не получил широкого развития и не проникся потребностями нужд и забот простых людей. Не найдя отвлечений в столь широком жизненном призвании, Людвиг II еще больше сосредоточивался на своих болезненных влечениях, чувствах, инстинктах и потребностях.

В роде Виттельсбахов веками поддерживалось стремление ко всему прекрасному: изваяниям, живописи, особенно же к музыке и архитектуре. Получив по наследству особенное влечение, болезненную страсть к музыке и архитектуре, а вместе с этим и особенное, необыкновенное развитие фантазий, преобладающее над действием чистого рассудка, Людвиг нашел еще большую поддержку своей фантазии в воспитании. Юношу окружили лучшими артистами и художниками, этого требовали предания рода Виттельсбахов, и, таким образом, подлили в огонь масла. Но кроме воспитания насильственного, воспитания, назначенного ему родителями, Людвиг попадал под непосредственное художественное воздействие преданий и памятников, замечательных архитектурных построек, созданных его предками Виттельсбахами, знаменитых картинных галерей, прекрасных собраний картин. Все это Людвиг видел, все это изучал, все это говорило ему, как завет предков, об их достоинствах, и все это поощряло его на дальнейшее совершенствование. При таких сочетаниях обстоятельств диво ли, если у Людвига явилась особенная страсть к постройкам, страсть, побеждающая доводы рассудка и порицающая представления министров...

На горе Людвигу при его блестящих, но болезненных природных художественных дарованиях в это время явилась музыка Вагнера. Музыка Вагнера, по отзывам многих знатоков, — это наркотическое создание, действующее на мозг человека так же опьяняюще, как опий, гашиш, морфий. И вот на этот-то наркотик всеми фибрами своей больной души нападает Людвиг II. Его увлекающаяся, мечтательная и фантазирующая душа целиком отдается этой музыке и не отличает создания от создателя, героев от себя лично и образов фантазии от действительной обстановки. Это тот запой, который наиболее расслабил рассудок и погубил короля.

Несчастные обстоятельства жизни оттолкнули молодого короля от его невесты, создали отвращение к женскому полу и тем самым парализовали в нем чувства, инстинкты, страсти, заботы, стремления и действия мужа и отца. Это отклонение еще более бросило его в область фантазий и породило подозрительность к окружающим, мысли о надзоре за ним, идеи о преследовании и целый ряд поступков, указывающих на боязнь не только женщин, но и вообще людей.

От природы вообще гордый и высокомерный, Людвиг и в болезни своей проявлял болезненно небрежное и высокомерное отношение к окружающим в виде грубостей и наказаний.

Удалившись от людей, Людвиг жил образами фантазии. Не испытывая горестей и радостей обычной жизни, он жил жизнью, созданной его мечтами. Не имея повышений и отличий обычной жизни, он превращал себя в фантастической жизни то в Людовика XIV, то в Лоэнгрина, то в горного духа.

Масса фактов, собранных нами, ни на одну секунду не оставляет сомнения в болезни короля. Но все эти факты говорят нам, что в жизни этого человека не было ничего нового, ничего необыкновенного, ничего неожиданного. Все болезненные проявления суть только естественное развитие природных его дарований. Уже от природы он унаследовал болезненную, мечтательную и фантазирующую натуру — дарования, в которых блестящие умственные способности заглушались гениальными созданиями воображения. Воспитание, образование, обстановка, обстоятельства жизни и случайности сделали то, что не рассудок взял перевес над образами фантазии, а воображение и фантазия одержали победу над рассудком. Рассудок подломился, создалась душевная болезнь.

Но мы знаем, что душевная болезнь, поразившая короля, такого свойства, что она представляется государством в государстве. Она представляет болезненный остров в живом и здоровом море жизни. У такого больного является двойственность сознания: с одной стороны, вся обычная жизнь с ее нуждами, требованиями и делами, с другой — жизнь личная, жизнь воображения и фантазий. Первая жизнь дозволяет ему быть обычным человеком, исполнять государственные и общественные обязанности, быть мужем, отцом и гражданином, вторая — делает его сумасшедшим. Эти две жизни могут существовать совместно при подчинении второй жизни требованиям первой, на этих условиях такой больной мыслим в обществе, но когда требования второй жизни начинают тяготеть и преобладать над требованиями первой — этот человек неправоспособен.

Людвиг II при всех его болезненных проявлениях почти до конца жизни являлся умным, находчивым, сообразительным и настойчиво отстаивающим интересы королевства королем. Диво ли, что при его правлении, при его уединенной и замкнутой жизни подданные знали его как мудрого короля и настойчивого охранителя государственной самостоятельности даже перед лицом железного человека, канцлера Пруссии — Бисмарка. Людвиг II по праву пользовался преданностью и любовью баварцев.

Но этого мало. Его болезненные страсти — страсти в высокой степени благородные и возвышенные. Людвиг тратил десятки миллионов на постройки дворцов, тратил не государственные деньги, а свои личные — те деньги, которые государство отпускало ему на его личные потребности. Он тратил их на высокохудожественные произведения и тем украсил государство, развил возвышенные вкусы и потребности, привлек тысячи путешественников в Баварию и создал ей славу и обогащение. Наконец, он тратил деньги в своем государстве и тем обогатил десятки тысяч подданных.

Еще больше сделал Людвиг по отношению к театру. Опера Мюнхена была лучшею в мире. Множество путешественников стекалось в Мюнхен исключительно благодаря опере. Народ был в восторге. Диво ли, что баварцы боготворили своего короля?

Юрий Лотман. Итог пути

Смерть выводит личность из пространства, отведенного для жизни: из области исторического и социального личность переходит в сферы вечного и неизменного.

Тем не менее, мы связываем переживание смерти со своеобразием той или иной культуры, ведь образ смерти, мысли о ней сопровождают человека и на протяжении его жизни, и на всех этапах истории. Идея смерти намного обгоняет самое смерть. Она становится как бы зеркалом жизни, с той только поправкой, что отражение здесь пассивно: каждая культура по-своему отражается в созданной ею концепции смерти, а смерть бросает свое зловещее или героическое отражение на каждую культуру.

Своеобразие XVIII века, быть может, нигде не проявилось с такой силой, как в переживании смерти. Традиционные, унаследованные от отцов православно-христианские представления хотя и прочно сохранились в основной массе дворянства, но испытывали сильное воздействие деистических и скептических идей Просвещения, которые проникали в быт и каждодневное поведение людей.

Во второй половине XVIII века изменилось и отношение к самоубийству, хотя оно могло получать весьма различные мотивировки и соответственно окрашиваться в разные идейные тона.

Одним из следствий этого явилась подлинная эпидемия самоубийств, охватившая в XVIII веке Англию, Францию и Америку, а затем, с некоторым запозданием, Германию и Россию. Проблема самоубийства, волновавшая Руссо, широко дискутировалась на страницах философских изданий. Однако когда немецкий юноша Иерузалем покончил с собой, это событие побудило Гете в повести «Страдания юного Вертера» (1774) сделать самоубийство средоточием всех проблем, волновавших молодое поколение этой эпохи. Повесть Гете, в свою очередь, не только возбудила читательское внимание, но и вызвала ответную волну самоубийств. Круг замкнулся. Именно этому вопросу суждено было стать тем пунктом, в котором философские споры и судьбы литературных героев пересекались с реальным поведением целого поколения молодых людей. Как ни велико было, однако, воздействие повести Гете, она только потому смогла сыграть такую роль, что выразила идеи, носившиеся в воздухе. Гете еще учился в Лейпциге, в университете (где, как известно, он не сильно преуспел в науках), когда именно там суждено было произойти событиям, впервые поставившим русскую молодежь перед суровой необходимостью подвергнуть просветительскую идею о праве человека распоряжаться своей жизнью практическому испытанию. Среди русских молодых людей, оказавшихся в 1760-е годы в Лейпцигском университете, находился более взрослый по возрасту, чем остальные студенты, молодой человек Федор Васильевич Ушаков. В Лейпциге, где он особенно усердно изучал философию (сохранились, в частности, его замечания о философии Гельвеция), Ушаков заболел и вскоре скончался. Умирающий Ушаков прочитал своим сотоварищам лекцию в духе философии Гельвеция. А. Радищев приводит последнюю беседу Ушакова с врачом: «Не мни, — вещал зрящий кончину своего шествия, томным хотя гласом, но мужественно, — не мни, что, возвещая мне смерть, встревожишь меня безвременно или дух мой приведешь в трепет. Умереть нам должно; днем ранее или днем позже, какая соразмерность с вечностию!»[51] Перед смертью Ушаков передал Радищеву свои сочинения и, совершенно в духе умирающего Сократа, вел с друзьями философские беседы о смерти. Когда предсмертные боли стали непереносимо мучительными, Ушаков решил покончить с собой и просил у своего ближайшего друга А. М. Кутузова яда. Кутузов и его друг Радищев не решились исполнить просьбу Федора Васильевича Ушакова. События эти изложены Пушкиным в его статье о Радищеве несколько иначе, чем в радищевской биографии Ушакова. Источники пушкинской статьи нам не очень ясны[52] (можно предположить участие Карамазина). По крайней мере, роль Радищева в этом эпизоде, в версии Пушкина, выглядит гораздо более активной. Ушаков «умер на 21 году своего возраста от следствий невоздержанной жизни, но на смертном одре он еще успел преподать Радищеву ужасный урок. Осужденный врачами на смерть, он равнодушно услышал свой приговор; вскоре муки его сделались нестерпимы, и он потребовал яду от одного из своих товарищей[53]. Радищев тому воспротивился, но с тех пор самоубийство сделалось одним из любимых предметов его размышлений» (XII, 31).

Пушкин несколько преувеличивал значение этого биографического эпизода в философии и судьбе Радищева, Мысль о праве на самоубийство была слишком серьезной и слишком глубоко врезалась в мировозрение Радищева, чтобы ее связать с каким-либо одним, хотя бы и очень существенным, биографическим эпизодом. Она не только многократно проявляется в различных сочинениях Радищева, но и органически входит в его концепцию свободы. Вслед за Монтескье и другими философами Просвещения, Радищев утверждает, что человек, не боящийся смерти, делается свободным. Власти тирана, покоящегося на страхе смерти, он не подчинен. Поэтому готовность человека самовольно уйти из жизни есть высшая гарантия его свободы. Самоубийство в концепции Радищева не является ни малодушным уходом из жизни, ни бездушным отчаянием. Добродетельный отец в главе «Крестьцы» из «Путешествия из Петербурга в Москву», преподнося сыновьям урок героической добродетели, благословляет их не только на борьбу, но и на гибель. Готовность добровольно уйти из жизни становится последним предельным выражением чувства свободы: «Если ненавистное щастие изтощит над тобой все стрелы свои, если добродетели твоей убежища на земли не останется, если доведенну до крайности, не будет тебе покрова от угнетения; тогда воспомни, что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства, его же отъяти у тебя тщатся. — Умри. — В наследие вам оставляю слово умирающего Катона»[54]. Связь самоубийства и гражданской доблести многократно акцентировалась Радищевым сравним в уже цитировавшемся «Житии Федора Васильевича Ушакова»: «Случается, и много имеем примеров в повествованиях, что человек, коему возвещают, что умереть ему должно, с презрением и нетрепетно взирает на шествующую к нему смерть во сретение. Много видали и видим людей, отъемлющих самих у себя жизнь мужественно. И поистине нужна неробость и крепость душевных сил, дабы взирати твердым оком на разрушение свое»[55]. Готовности к самоубийству, как и вообще к героической гибели, Радищев отводил особое место. Рабство противоестественно, и человек не может не стремиться к свободе. Но привычка, страх, суеверие и обман удерживают его в цепях. Для того чтобы совершился переход к свободе, необходимо возмущение. Вызвать его может героическая гибель, самоубийство того, кто не поколеблется принести свою жизнь в жертву.

Однако далеко не во всех случаях самоубийство вписывалось именно в такой философский контекст. Право человека распоряжаться своей жизнью и смертью порой проецировалось на глубокий пессимизм, питавшийся противоречием между философскими идеалами и русской действительностью. Важно подчеркнуть, что попытки самоубийства на этой почве сделались в эти годы явлением, которое, в отношении к общему составу «книжной» молодежи, можно считать массовым. Рассмотрим более подробно один случай, интересный именно тем, что он полностью принадлежит не литературе, а жизненной реальности.

7 января 1793 года в седьмом часу вечера застрелился молодой ярославский дворянин Иван Михайлович Опочинин. В оставленной им обширной записке он обращался к людям — в первую очередь к своему брату — со следующими просьбами, свидетельствующими, что самоубийство Опочинина было тщательно и хладнокровно обдумано и что единственная его причина имела философский характер: «Моя покорнейшая просьба — кто в сей дом пожалует[56]: умирающий человек в полном спокойствии своего духа просит покорно, ежели кто благоволит пожаловать к нему, дабы не произошли напрасные на кого-нибудь подозрения и замешательства, прочесть нижеследующее:

«Смерть есть не иное что, как прехождение из бытия в совершенное уничтожение. Мой ум довольно постигает, что человек имеет существование движением натуры, его животворящей; и сколь скоро рессоры в нем откажутся от своего действия, то он, верно, обращается в ничто. После смерти — нет ничего!

Сей справедливый и соответствующий наивернейшему правилу резон, — сообщая с оными и мое прискорбие в рассуждении краткой и столь превратной нашей жизни, заставил меня взять пистолет в руки. Я никакой причины не имел пресечь свое существование. Будущее, по моему положению, представляло мне своевольное  и приятное  существование. Но сие будущее миновало бы скоропостижно, а напоследок самое отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить самовольно мою судьбу»[57].

Документ этот, конечно, не был известен Ф. Достоевскому. Тем более поразительны культурно-психологические пересечения. Для Достоевского самоубийство было логическим следствием философии материализма (вспомним образ Ипполита Терентьева в «Идиоте»). Действительно, хотя в настоящей книге мы рассматриваем конкретно-исторический материал, связанный с определенной эпохой, нельзя не заметить перекличек письма Опочинина с двумя историческими моментами: временем послереформенного психологического упадка (80-е и 90-е годы XIX века) и периодом между первой русской революцией и мировой войной. Это — оборотная сторона утопического максимализма положительных идеалов.