Стратегия этнокультурного развития Бурятии на основе  цивилизационно-геополитических традиций «евразийства» и теории социальной синергетики

«И слово вещее – не ложно,

И свет с Востока засиял,

И то, что было невозможно,

Он возвестил и обещал.

И, развиваясь широко,

Исполнен знамений и сил,

Тот свет, исшедший от Востока,

 С Востоком Запад примирил»

Вл. Соловьев «Ex oriente lux!»

Глубокие изменения, произошедшие в российском обществе во второй половине XX, начале ХХI вв., заставляют по-новому, более углубленно и комплексно изучать его общественное развитие на данном и предшествовавших этапах. На современном этапе происходит значительный пересмотр устоявшихся теоретических положений, выводов и оценок в анализе общественного развития и его отдельных аспектов. В этом контексте изучение процессов и механизмов влияния цивилизационно-геополитических традиций «евразийства» на современную политическую культуру России-Евразии и на геостратегию России в странах Центральной, Внутренней и Северо-Восточной Азии приобретает огромную актуальность и важное практическое значение для создания разного рода интеграционных связей.

Создание Евразийского Союза соответствует, прежде всего, коренным экономическим, социально-политическим и геополитическим интересам многонационального, полиэтнического народа России, но в не меньшей степени отражает и чаяния братских народов центральной части Евразии. Евразийская общность, цивилизационная и духовно-культурная, формировалась веками, и это не есть какая-то виртуальная реальность, существующая только в трудах русских философов и ученых-евразийцев конца XIX – начала XX вв., это – живая, развивающаяся система межкультурных, международных связей и отношений, которую нужно лишь организационно оформить /1/.

Естественно-географическое, геополитическое местоположение России в самом центре огромного евразийского суперконтинента, волею исторических судеб соединившего в единое духовно-культурное пространство цивилизации Востока и Запада, просто обязывает нас стать инициаторами нового витка интеграционного процесса. Цивилизационная платформа уже давно сложилась культурно-исторически, естественным образом выразившись в стремлениях и чаяниях наших народов к созданию единой духовной мегацивилизации, основанной на традиционных евразийских ценностях, как мы их понимаем: взаимной толерантности и даже комплиментарности различных этнокультур и конфессий друг к другу (чего так и не смогла достичь Западная Европа), духе общинности и коллективизма, сочетающимся с открытостью ко всему новому, патриотизмом и уважением к религии, как к своей, так и к чужой, а также с умеренным консерватизмом и т.д., и т.п.

Теперь пора придать этим стремлениям более четкие идеологические, организационные, политические формы, заложить твердые экономические основы, которые позволят обеспечить коллективную безопасность, свободный и взаимовыгодный товарообмен, а также культурное сотрудничество, информационный обмен и т.д. Этому и будет способствовать инициатива В.В. Путина. Есть надежда, что Евразийский Союз окажется прочнее, чем Евросоюз или другие аналогичные сообщества, преследующие только экономические, военные и политические цели, но пренебрегающие целями духовного развития населяющих их этносов, особенно «малых», «малочисленных» (например, цыган) /2/.

В этом смысле Евразийский Союз выступит цивилизационным антиподом Атлантического, поэтому есть смысл выразить свои сугубо евразийские чаяния в специальной евразийской хартии, которая станет основой стратегии этнокультурного развития восточных регионов России, в том числе Бурятии. Евразийская Хартия в отличие от Атлантической Хартии, сделала бы особый акцент на правах и свободах так называемых «малых» народов. В таком случае новая Евразийская общность обеспечит себе более устойчивые перспективы, более надежные правовые и идеологические гарантии будущего равноправного и свободного развития как «больших», так и «малых» народов Евразии /3/.

Тот факт, что судьбы государства и отдельных этносов связаны с разработкой такой научно обоснованной общенациональной идеи, которая является долговременной стратегией развития, означает, если осмыслить это с исторической точки зрения, только одно: на какой базе разрабатывается эта стратегия развития (или на базе экономических и правовых воззрений или же на какой-то другой, альтернативной концепции), зависит ее эффективность. В истории созданы два пути (или метода) разработки стратегии развития государства. В одном случае стратегию развития страны разрабатывали на идеях и положениях экономики и права, что гарантировало прогресс в общественной эволюции – это мы видим в судьбе стран Северной Европы и Америки (Абаев, Балданов, 1997). А в другом случае стратегию развития страны базировали на принципах силы и мощи, что характерно для многих ранних цивилизаций, особенно в восточных деспотиях, да и Новых и Новейших. Там, где в цивилизациях и странах и экономика и право не образовали органического и целостного единства, стратегия развития страны рано или поздно продемонстрировала свою несостоятельность, а судьба страны бывала плачевной (примеры: многие страны Востока, Россия в известные периоды ее истории). И поскольку экономика и право, как известно, в Новое и Новейшее время развивались в русле глобализации и планетаризации (Мировая экономика и Международное право), именно они, судя по всему, определят, каково будущее человечества.

Теперь, когда после «Холодной войны» страна, расположенная на двух континентах, даже после распада политического супергиганта – СССР, сохраняющая, как нам представляется, основной и генетической потенциал сверхдержавы, способна не только на возрождение своего могущества (в политико-экономическом смысле), но и на создание новых представлений, адекватных требованиям наступающего столетия и тысячелетия. Как нам представляется, «Холодная война» при всей ее негативности для судьбы Евразийской державы, тем не менее, наводит на некоторые выводы и соображения, способные подвигнуть на перестройку стратегических целей и задач, порождаемых наступающей эпохой, перестройкой мировой политики, которая как нам кажется, до настоящего времени является проекцией или моделью западно-европейской цивилизации. Наступает время, когда мировая политика, чтобы приобретать планетарную черту или облик, должна не только вбирать, соединять в себе все достижения Запад, но и региональных цивилизаций вообще и Евразийской цивилизации - в особенности /4/.

Россия – это не только государство на двух континентах, но особая сумма уроков и достижений культур народов и наций, населяющих ее. Более того, благодаря успехам и вкладам России в мировую цивилизацию, а также становления и развития Евразийской цивилизации, как итог тысячелетней социальной и политической эволюции двухконтинентальной державы, становится возможным перевести ее политические традиции на язык международного права, обобщив основные ценности и вехи российской полиэтнической истории в виде Евразийской Хартии, которая бы представляла собой интеллектуальную и политическую альтернативную конкуренцию Атлантической Хартии, способную дать самостоятельную, оригинальную трактовку будущего человечества с позиции тысячелетней судьбы и истории России как альтернативного (по отношению к западноевропейского пути) варианта развития науки и культуры /5/.

 Актуальность изучения тэнгрианского и буддийского наследия в идеологии евразийства обусловлена тем, что определение истоков идентичности сакральных аспектов в мировоззрении народов бывшего Советского Союза может существенно укрепить идеологию интеграции евразийских государств и единство российской нации (Федорова, 2012; Федорова, 2007; см. также: Филатенко, 2007). В связи с этим Л.В. Федорова отмечает, что руководством России, Казахстана и других стран Содружества идеи ранних евразийцев восприняты как основа для интеграции экономики их государств, создается Евразийский Экономический Союз (ЕвразЭС). Поэтому в рамках этого проекта осуществляется политика сохранения идентичности, но в то же время происходит взамопроникновение культур народов стран ЕвразЭС, а также идет процесс инновационно-технологической модернизации и интеграции их экономик. Это тоже соответствует положениям теории евразийства, которая аккумулировала парадоксальное сочетание двух начал – архаической укорененности в традиции и стремления к авангардному культурно-технологическому рывку (Федорова, там же). Направленность модернизации экономики в сторону технологического перевооружения концептуально претворяет идею ранних евразийцев, постулирующей развитую футурологическую революционную составляющую и культурно-социальную форму евразийского проекта.

Как отмечают многие исследователи, в начале этого пути пока нет ясной и принимаемой всеми народами бывшего Советского Союза объединяющей идеологической основы, цементирующей экономическую и политическую составляющие евразийского проекта. В этой связи, при всем многообразии культуры народов стран ЕвразЭС, необходимо исследование проблемы формирования наднациональнойидеологии евразийства, в частности поиска и обретения изначальной идентичности сакральных концептов религиозно-мировоззренческих систем тюрко-монгольских и славянских народов. Формирование долгосрочной метаэтнической идеологии евразийства, определение наднациональных интересов и новых стратегических задач, построение на их основе гражданского общества и становление новых политических элит в странах бывшего Советского Союза представляются крайне актуальными и важными задачами для реализации евразийского проекта. При этом необходимо иметь в виду, что на тюрко-монгольское тэнгрианство в Центральной и Внутренней Азии огромное влияние оказал буддизм в традиции Северной Махаяны и что в результате взаимодействия буддизма с тэнгрианством в этой части Евразии сложилась специфическая тэнгрианско-буддийская цивилизация (Бурятия, Тува, Монголия, Калмыкия, Горный Алтай и др.) 

Поэтому давно уже назрела необходимость обобщения и утверждения буддийско-тэнгианских духовно-культурных и цивилизационных принципов в «Евразийской Хартии», которая наряду с правами человека (как в «Атлантической Хартии») должна отстаивать приоритет нравственных, духовных и экологических ценностей, а также равные права и интересы как «больших» так и относительно «малых» этносов и этноконфессиональных групп. Это становится все более актуальным так же и в виду массированного наступления исламского фундаментализма не только на Западную (христианскую) цивилизацию, но и на Российско-Евразийскую.

Буддисты и последователи «Ак дзян» (алтайский вариант тюрко-монгольского тэнгрианства, называемый также Белой Верой, или «бурханизмом») в Туве, Хакасии и Бурятии разработали следующий вариант «Евразийской Хартии»:

1. Право этносов на выбор традиционных для них форм самоуправления и культурно-национальной автономии в рамках существующих государств.

2. Правосубъектность этноса во всех сферах международных отношений, касающихся его интересов, независимо от его государственно-территориального статуса.

3. Право на этнокультурную, экономическую и экологическую безопасность, в том числе на безъядерные зоны.

4. «Ненасилие», не причинение зла насилием, как метод решения всех этнополитических проблем.

5. Неприкосновенность этнической территории, священных мест.

6. Право на разнообразие форм коллективной безопасности, на присоединение (или неприсоединение) к разным «блокам», «союзам» и т.д.

7. Право исповедовать (или не исповедовать) любую религию; право на защиту традиционных конфессий от иноэтнических конфессиональных новообразований (сект).

8. Уважение прав на коллективную собственность на землю и на коллективные формы природопользования в традиционных местах обитания.

Думается, что эти принципы могут быть положены и в основу общей стратегии развития тэнгианско-буддийской цивилизации в современной этнокультурной и геополитической ситуации в российско-евразийском пространстве. Можно надеется, что именно такой подход позволит предотвратить предрекаемую С. Хантингтоном «войну цивилизаций» и другие межэтнические и межконфессиональные конфликты.

Представляя собой более высокий, поистине глобальный уровень осмысления общности культурно-исторических судеб различных народов Евразии, данная Хартия должна отразить геополитические и геоэкономические интересы как «Старой», так и «Новой» Центральной Азии (т.е. бывшая Средняя Азия), а также Новой России как прямой наследницы традиций политической культуры центрально-азиатских и евразийских суперэтнических держав, которые возникали в различные исторические периоды на огромных пространствах Великой Степи, в сущности, представляющей собой главную осевую магистраль Великого Шелкового Пути, еще в догуннскую эпоху заложившего предпосылки для создания мирового рынка. Такого рода «горизонтальные» интеграционные процессы и интенции, во всяком случае, представляются гораздо более естественными, обусловленными историко-культурными традициями и в значительной мере – реальными этнокультурными связями, чем пресловутый «Азиатско-Тихоокеанский регион», который является, как справедливо считают многие российские политологи и экономисты, пропагандистским мифом, в значительной степени порожденным глобальным противостоянием военно-политических блоков в период «Холодной войны».

Тем более что такой вектор в его политике естественен для России, унаследовавшей не только геополитическую роль и функции центрально-азиатских полиэтнических империй, но и стратегические интересы населяющих этот суперрегион, т.е. Евразию, этнических и метаэтнических, метакультурных общностей, одной из которых является Саяно-Алтай. Поэтому принятие Евразийской Хартии отвечало бы жизненным интересам и народов Саяно-Алтая и других сопредельных регионов, связанных давним единством культурно-исторических, а нередко и этнических истоков, причем большая часть этих этнокультурных общностей сформировалось в глубокой древности на территории Российской империи как наследницы империи Чингис-хана, а затем и Золотой Орды (Абаев, Балданов, 1999). При этом, конечно, необходимо учесть как геополитические интересы, так и политические, этнокультурные традиции России–Евразии в целом, а также и историко-культурный опыт, в том числе в области политической культуры, всех народов, этносов и этнических групп, населяющих Российскую Федерацию, все ближнее и дальнее зарубежье, особенно – приграничные районы Центральной, Внутренней и Северо-Восточной Азии (Абаев, Балданов, Калмыков, 1993).

Целостная система представлений о евразийской общности и особой исторической роли «России-Евразии» была сформулирована в трудах эмигрантов — П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Алексеева, Л. П. Карсавина и др. Как особое течение русской историософской мысли, евразийство прекратило свое существование (не без помощи НКВД) к концу 30-х годов. Однако впоследствии оно сильно повлияло на взгляды Л. Н. Гумилева и выдающегося казахского поэта Олжаса Сулейменова, в своей нашумевшей книге «Аз и Я» выступившего с идеями, близкими ранним «евразийцам»; после же распада СССР появилось много интерпретаторов евразийства (например, А.Г. Дугин, Е.Г. Хилтухина, Л.В. Федорова, Ю.И. Скуратов и др.) (Абаев, 2014).

Профессор Ю.И. Скуратов условно выделяет в истории развития «евразийства» в 20-м веке 3 этапа: 1-й этап – разработка основных положений концепции (1920-1930); 2-й этап – период угасания идей (1930-1980); 3-й этап – возрождение и актуализация идей (1990 - по настоящее время). В целом эта периодизация представляется нам верной и достаточно точной, но следует оговориться, что 3-й этап начался немного раньше, в конце 80-х годов, когда группа бурятских ученых и общественных деятелей (Балданов Б.М., Абаев Н.В., Калмыков С.В., Хилтухина Е.Г. и др.) стала разрабатывать концепцию этнокультурного и общественно-экономического развития Бурятии на основе историософского, социально-политического, культурологического, этнополитического и геостратегического учения ранних евразийцев и Л.Н. Гумилева, в частности на основе евразийской цивилизационной геополитики.

Глубоко правильными с учетом современных реалий являются замечания Ю.И. Скуратова о том, что в Евразийской цивилизации была создана теория «гарантийного» государства, в основу которого положен принцип единства прав и обязанностей государства и гражданина, а также его фундаментальная идея, соответствующая актуальным проблемам духовно-культурного развития личности в Российско-Евазийской цивилизации о том, что модернизация российского общества в русле вестернизации наносит серьезный ущерб общегосударственной политико-правовой культуре (Скуратов, 2011; Скуратов, 2012).

 В «Великой Ясе» Чингис-Хана, в которой нормы обычного права были не просто кодифицированы, но и получили статус государственного закона и Конституции, а также приобрела характер гражданского права, подчеркивалась необходимость для всех членов традиционного общества соблюдать тэнгрианский принцип толерантности ко всем иноконфессиональным, иноэтническим духовно-религиозным традициям, обрядам, обычаям и нормам социального поведения (Намсрайн Ням-Осор, 1998). В «Великой Ясе» говорится: «Уважать все вероисповедования, не отдавая предпочтения ни одному». При этом в «Великой Ясе» особо подчёркивается идея социальной справедливости, бережного отношения к согражданам и равенства, в том числе в вопросах наследования имущества: «Дети, прижитые от наложницы, считаются законными и получают по распоряжению отца соответствующую долю наследства» (Тюньдешев, 2009).

Хотя постулаты классиков «евразийства» и особенно их современных последователей требуют серьезного уточнения из-за преувеличения роли «туранского» (тюрко-монгольского) элемента и недооценки греко-римских, иудейско-христианских и других средиземноморских компонентов евразийской культурно-исторической общности, не вызывает сомнения, что Россия представляет собой великую межконтинентальную державу, исторически развивавшуюся как межцивилизационный, метакультурный и интерэтнический феномен. Но оценивая этот феномен, нельзя пренебрегать, как это часто делается идейными евразийцами, изменениями в геополитической роли России и в самой модели ее развития.

В пределахЦентральной Азии два государства, приверженные модели «страна-территория», соседствуют с третьим, погруженным в модель «страна-народ». Соседство это замечательно тем, что Россия и Монголия представляют собой как бы крайние или предельные выражения первой модели, Китай — второй. С одной стороны мы видим необъятные пространства при относительно редком населении, с другой — огромную людскую массу, «не уравновешиваемую» даже крупными размерами страны. В своё время мы отмечали, что в лице Китая модель «страна-народ», вкупе с прогрессом рыночных отношений способна вызвать значительные сдвиги в структуре межгосударственных отношений в Центральной Азии, породить неординарные геополитические и геоэкономические ситуации в Евразии (Балданов, Калмыков, Абаев, 1992), что мы и наблюдаем в настоящее время, когда КНР стремительно превращается в мирового лидера, обгоняя по темпам развития не только своих соседей, но и ведущие мировые державы. Однако мы далеки от того, чтобы прогнозировать ситуации, непременно негативные для соседей Китая. Как показывает опыт того же XX века, положительный потенциал соседства двух разных моделей вполне может перевешивать всякие неприятные «неопределенности» истории и заставляет нас снова учиться у восточно-азиатских «драконов», как «малых» (Тайвань, Гонконг, Южная Корея и др.), так и «больших» (Китай, Япония).

Современная геополитическая ситуация диктует необходимость перестройки структуры межгосударственного взаимодействия в Евразии в целом, сферы взаимодействия России, Монголии и Китая — в особенности. Экономические предпосылки для этого накапливались по мере развития научно-технической революции, политические же были созданы фактом распада СССР (Абаев, Балданов, 1997). Однако еще в 60-е годы начали формироваться субъекты экономических изменений, обладавшие формальным политическим статусом и потому способные выступить в качестве новых центров влияния и силы уже и в мировой политике. То были страны Восточной Азии (Япония, Южная Корея, Тайвань и др.), объединяемые общностью этноконфессиональных, духовно-культурных традиций (конфуцианство, буддизм), а в недалеком прошлом и единой иероглифической системой письма. В короткие сроки они модернизировали экономику и социальную сферу, достигли высоких темпов роста и в то же время сохранили свои этнокультурные традиции, в том числе религиозные (правда, не в одинаковой мере), в чем была одна из главных причин их успеха (Калмыков, Абаев, Балданов, 1993).

Еще тогда, когда только обозначились признаки появления на мировой арене восточноазиатских «драконов» и «тигров», заговорили о конце «атлантической эпохи» и наступлении «тихоокеанской» (Хэ Фанчуань, 1995). Идея последней была выдвинута государственными деятелями США еще в XIX веке, но свое реальное воплощение стала получать только после того, как косвенное участие Японии в Корейской войне (в виде различных поставок на театр военных действий, ремонта военной техники и пр.) стимулировало возрождение ее экономической мощи. В свою очередь, вступление Японии в группу мировых экономических лидеров вкупе с глобальным соперничеством СССР и США повлекло за собой бурное развитие всего восточноазиатского региона. В конце концов появление «местных гегемонов» (китайск. «ба-ван») поставило под вопрос лидерство глобальных гегемонов (Абаев, Балданов, 1999).

В отличие от советской, западная геополитическая мысль довольно рано и достаточно ясно осознала смысл происходящих в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) изменений. Уже в июле 1966 года появилась Декларация тихоокеанских государств, в которой Линдон Джонсон выдвинул тезис о единстве этих государств под эгидой США. В 1984 году Рональд Рейган заявил, что «весь бассейн Тихого океана — это будущее мира». В 1993 году Билл Клинтон возвестил о создании «новой тихоокеанской общности», а Франсуа Миттеран определил АТР «Средиземным морем XXI века», особой цивилизацией, которая вполне может обогнать регион Северной Атлантики и уже перехватила стратегическую инициативу у западноевропейской цивилизации (Абаев, Балданов, 1997).

В конце ΧΧ века произошли существенные сдвиги внутри самого дальневосточного региона. Роль регионального лидера возвращается к стране, которая традиционно здесь доминировала до начала колониальной экспансии западных держав и Японии, — к континентальному Китаю. Перспектива нового лидерства Китая особенно укрепилась в начале 90-х гг., в условиях, когда кредитно-финансовые системы «драконов» переживали тяжелейший кризис. Из-за него некоторые из «местных гегемонов» оказались отброшены на десятилетия назад. Кризис ударил и по России, причем едва ли не сильнее других пострадали ее дальневосточная периферия и некоторые регионы Южной и Восточной Сибири, в т.ч. Республика Бурятия.

Всем этим серьезно осложнялось геополитическое положение России в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, где она, подобно Китаю, имела традиционные стратегические интересы. Между тем политика, адекватно отвечающая как внешнеполитическим сдвигам, так и подвижкам в межрегиональном балансе сил внутри самой России, не только не проводится, но фактически и не выработана. Или, как минимум, можно утверждать, что пока не удается расставить правильные акценты и во внешнеполитической стратегии, и во внутри российской региональной политике. Под «правильными» мы понимаем такие акценты, расстановка которых предполагает соблюдение нескольких — если хотите, методологических — условий.

Во-первых, избираемые акценты должны на деле, а не на словах придавать внутренней и внешней политике взаимодополняющий характер. Во-вторых, политика должна работать на перспективу; для этого нужно фиксировать и ставить в центр внимания новые, непривычные, не устоявшиеся явления. Но в то же время — и это в-третьих — политика должна основываться на обязательном и обстоятельном учете прошлого, устойчивых внутри и межрегиональных тяготений и отталкиваний, историко-культурных сходств и различий. В-четвертых, совершенно необходимо четко понимать, с какой из исторически известных моделей развития государства отождествляются мировые и региональные лидеры и насколько опыт реализации такой модели полезен и приемлем для России (Балданов, Калмыков, Абаев, 1992).

Говоря о модели, мы имеем в виду не столько политические различия в строении и функционировании институтов власти (парламентская или президентская республика, демократический или авторитарный режим и т.д.), сколько более фундаментальные различия, выражаемые понятиями «страна территория» и «страна народ» (их содержание будет раскрыто ниже). Критическими замечаниями в адрес геополитической стратегии России — как и обвинениями в ее полном отсутствии — до сих пор заполнены СМИ, в т.ч. электронные. Мы хотели бы, опираясь на конструктивную составляющую этой критики и на наши собственные размышления, показать необходимость усиления в российской стратегии северо-восточного направления и то место, которое может в ней занять Республика Бурятия.

Будучи составной частью Российской Федерации, ее субъектом, обладающим определенным кругом суверенных прав, Бурятия должна выработать собственный подход к проблеме взаимодействия со странами Центральной и Северо-Восточной Азии, определить свое место в системе отношений с ними, следовать долговременной стратегии развития, направленной на максимально полную реализацию имеющихся возможностей развития республики в ходе и посредством сотрудничества с окружающими странами и регионами. В начале 90-х гг. мы уже отмечали, что «не имея такой стратегии — взвешенной, учитывающей изменения в окружающем пространстве и в самой республике, задающей четкие геоэкономические и геополитические ориентиры, — нельзя вообще строить какие-либо планы на будущее… Без нее проблематично решение задач духовного возрождения народов Бурятии, сохранения и укрепления сложившейся на ее территории национально-государственной общности» (Абаев, Балданов, 1999). При этом мы также писали: «С сожалением приходится констатировать, что этой стратегии нет ни у правительства республики, ни у сколько-нибудь влиятельных оппозиционных общественно-политических движений, ни у национально-демократических сил — таких, как Всебурятская ассоциация работников культуры (ВАРК) и Конгресс бурятского народа, — ни у лидеров, не входящих в движения, партии и объединения. Между тем необходимость ее разработки давно назрела, и мы надеемся, что наша статья послужит этому важнейшему делу» (там же).

Мы не случайно упоминали об опыте «драконов» и «тигров» или новых индустриальных стран (НИС) Восточной Азии. Дело в том, что Бурятия сопоставима с некоторыми из них по ряду геополитических параметров. Географическая близость и историко-культурные связи еще больше подчеркивают значимость этого опыта для Бурятии. Тем более, что типологически — по особенностям социальной структуры, уровню и проблемам развития — Россия стоит ближе к НИС начального этапа их трансформации, чем к США или странам Западной Европы. В еще большей степени это относится к Бурятии. Кстати, в самих НИС тоже считают, что им пришлось в свое время преодолевать примерно такой же хозяйственный хаос и такое же политическое расслоение общества, как и в постсоветской России (Абаев, Балданов, Калмыков, 1993). 

Ускоренное развитие НИС началось во второй половине XX века. «На старте» это были страны с многоукладной экономикой, сложной социальной структурой, с неразвитыми демократическими институтами. В их общественно-политической жизни большую роль играла религия. Анализируя причины их успеха, исследователи выделяют комплекс следующих факторов: 1) выгодное геополитическое положение; 2) экономическая помощь развитых стран; 3) рациональное использование внутренних ресурсов; 4) социокультурные особенности населения. Большую роль сыграли социально-экономические и научно-технические факторы (такие, например, как перенос развитыми странами в развивающиеся трудоемких производств, что способствовало внедрению современной техники и технологии). Но для того, чтобы эти факторы пришли в движение, требовалась подходящая политическая и социокультурная среда. Ибо в конечном счете только в результате усилий миллионов людей могли быть созданы компоненты той экономической структуры, которая обеспечила прогресс НИС. К сожалению, внешнеэкономические возможности Бурятии не очень велики. Республика расположена далеко от западных стран, что затрудняет торговлю и сотрудничество с ними.

Она удалена и от мусульманского мира, который мог бы воспользоваться ее ресурсами, и от Тихого океана, так что общение с Японией и восточноазиатскими «драконами» возможно для нее только через Монголию и Китай. В особенности велика тут роль Китая. Однако в качестве партнера Китай с нами никогда не будет работать на паритетных условиях, то есть вообще не пойдет на значительное сотрудничество, если его выгода не будет на несколько порядков выше нашей.

Вместе с тем у Бурятии есть и свои плюсы. Тут в первую очередь следует отметить удаленность республики от всякого рода «горячих точек». Соседи Бурятии — Иркутская и Читинская область, республики Тыва и Саха-Якутия, Красноярский край, Монголия и КНР отличаются высоким уровнем политической стабильности. Благоприятные предпосылки для социально-экономического развития Бурятии заключаются и в том обстоятельстве, что в позиционном отношении республика представляет собой естественный мост между Россией и странами АТР, «ворота» в Россию со стороны Центральной Азии. Причем значение этого обстоятельства будет только усиливаться по мере осознания российскими политиками жизненной необходимости более сбалансированной ориентации России в системе координат «Восток — Запад» и «Север — Юг» (Абаев, Балданов, 1999, с. 127-148).

Есть у Бурятии и еще одна своеобразная черта. Здесь имеются огромные возможности для развития туризма, создания баз отдыха и оздоровительных центров. Возможности эти основываются на богатых лечебно-рекреационных ресурсах (так, в Бурятии есть аналоги почти всех минеральных вод СНГ и термальные источники), на сохранении и развитии традиций тибетской медицины, большом многообразии природных ландшафтов и удивительной красоте Байкала, но самое главное — на уникальном сочетании всех этих достоинств.

В одной очень интересной статье российских экологов делается следующий фундаментальный вывод: «На русских ложится не совсем привычная для них ответственность — ответственность за формирование сознания глобально-региональной общности людей» (Винокурова, Шилин, 1995, с. 28). Чтобы такое сознание сформировалось, необходимо определение национально-государственных геостратегических приоритетов. В разных регионах России эта задача пока осознается с различной степенью отчетливости. Так, вполне отчетливо ее понимают в Якутии, где ещё в 90-х гг. президент республики М. Е. Николаев не только говорил о настоятельной необходимости национально-государственной геостратегии, но и отмечал, что при ее разработке нужно выдвинуть «на первый план приоритетность целей развития человека», для чего необходимо «круто изменить всю систему образования» (цит. по: Винокурова, Шилин, 1995). Глава Республики Алтай В. И. Чаптыков в своей программной статье подчеркивал, что «в силу своего геополитического положения Алтай как центр Евразии в различные исторические эпохи был средоточием множества этносов и культур» и что становление государственности позволило... более четко интегрироваться в российскую экономику, найти свое место в разделении труда» (Чаптыков, 1996).

Нам уже приходилось писать о том, что центральноазиатская цивилизация, к которой принадлежит Бурятия, по своему значению вполне равноценна другим цивилизациям — восточноазиатской, ближневосточной (исламской), южноазиатской, западноевропейской, российской и др. В то же время регион Центральной Азии сыграл определяющую роль в формировании евразийской общности, в которую можно включить русские области России, Бурятию, Алтай, Якутию, Калмыкию и другие регионы Российской Федерации с тюрко-монгольским населением. И если Алтай в определенном смысле действительно является культурно-историческим центром Евразии, то Бурятия, как прародина ряда евразийских этносов и как место, где протекали длительные этапы этногенеза и монгольских, и тюркских народов (в том числе якутов и родственных алтайцам кыргызов), должна подходить к задаче выработки геостратегической концепции развития, адекватной ее месту, культуре и возможностям, с не меньшей мерой отчетливости и ответственности, чем это делается в Якутии или в Республике Алтай.

В Бурятии должно присутствовать четкое представление о ее месте и роли в геополитической структуре современного мира и во всемирном историко-культурном процессе. Между тем приходится констатировать, что работам бурятских политологов присуща некоторая историко-культурная, этногеографическая и геополитическая узость. Например, А. Д. Карнышев, обстоятельно исследуя социально-психологические и политические аспекты межэтнического взаимодействия в Бурятии (Карнышев, 1997), упускает геополитическое измерение этой проблемы. Но затрагиваемый автором вопрос о влиянии панмонгольских идей на этнополитические процессы в республике нельзя рассматривать вне центральноазиатского контекста, без учета исторической динамики формирования в этом регионе крупных суперэтнических и метакультурных общностей. То же самое свойственно и республиканским политикам, связанным либо с бурятским, либо с русским национально-демократическим движением. Кроме того, они часто забывают об изменениях геополитической ситуации в соседних странах и регионах, а также в геополитической роли самой России.

Тревожит и то, что в средствах массовой информации при обсуждении вопросов этногенеза бурят стала проявляться тенденция к противопоставлению монгольского мира тюркскому. Отрицаются тюркские корни многих этнических подразделений бурят, отрицается тюркское наследие в этно- и культурогенезе всех вообще монгольских народов. И это при том, что в массовом сознании и так уже бытуют латентные гетеростереотипы, подчас прорывающиеся на бытовом уровне в виде пренебрежительных и просто оскорбительных эпитетов, которыми наделяются представители тюркских народов («чурки», «чуреки» и т. п.). Эта тенденция просто неверна с точки зрения этнокультурной истории и довольно опасна в плане определения геополитической стратегии. Нужно не обособляться, а акцентировать внимание на общих истоках тюрко- и монголоязычных народов. Особо следует остановиться на проблеме исторического наследия /6/.

Как известно, 80 лет назад республика была расчленена на три части. Соседним с нею областям были переданы районы, густонаселенные по сибирским меркам и заселенные преимущественно бурятами. К тому же это были самые богатые в сельскохозяйственном отношении бурятские районы. Достаточно привести такие цифры: занимая всего 24,4 тыс. кв. км, Усть-Ордынский национальный округ Иркутской области дает больше зерна, чем Республика Бурятия с ее куда более обширной территорией в 351 тыс. кв. км. Так, в 1991–1995 годах среднегодовое производство зерна в округе составило 327 тыс. т, а в республике — 317 тыс. т 16. Разрыв между Агинским национальным округом Читинской области и республикой по производству мяса значительно меньше, чем по занимаемой площади: в 1995 году округ, будучи меньше республики в 18,5 раза, произвел мяса всего в 6,6 раза меньше, чем Бурятия (Карнышев, 1997). Это означает, что на единицу площади в округе получали в 3 раза больше мяса, чем в республике. А сколько омуля и нерпы было когда-то в наполовину островном Ольхонском аймаке — ныне районе, непосредственно подчиненном Иркутску и занимающем последнее место в области по большинству показателей развития!

Административная разделенность бурятского этнического ареала и большой приток в него мигрантов из других регионов России привели к тому, что на своей собственной исторической родине буряты по сути превратились в национальное меньшинство. Можно вспомнить и об уничтожении значительной части бурятской интеллигенции и духовенства в сталинский период, истреблении и насильственном переселении значительной группы бурят при присоединении Восточной Сибири к России, о том, наконец, что в самой республике продолжающийся процесс русификации бурят поставил их на грань утраты этнической идентичности. Но сейчас более важен другой подход. Мы не должны «зацикливаться» на прошлых исторических обидах, психологических травмах национального масштаба. Мы предлагаем акцентировать внимание на позитивных моментах плодотворного в целом взаимодействия бурят и русских в составе Российской империи и СССР. Их много можно найти при наличии объективности и доброй воли. Это и взаимообогащение двух этнических культур, и включение в глобальный поток культурных связей. В конце концов, нашим доморощенным панмонголистам не следует забывать о том, что сначала

национальную автономию, а затем и государственность буряты обрели в составе России — а не получали то и другое от монгольских ханов.

Итак, для успешного развития Бурятии в XXI веке необходимо раз работать научно обоснованную стратегию и базирующуюся на этой стратегии комплексную программу. Принципиальное отличие последней от всех предыдущих программ должно заключаться в одновременном учете как историко-культурной специфики республики, так и реалий современного периода, в создании системы приоритетов, не только дополняющих друг друга, но и последовательно распределенных во времени. Здесь как раз и может пригодиться опыт НИС; надо только его всемерно изучать и широко пропагандировать. Пока же далеко не каждый из наших крупных чиновников может внятно объяснить, почему эти страны принято объединять в один культурно-исторический тип, и даже просто перечислить их в той последовательности, в которой они становились «местными гегемонами».

У Бурятии есть многие предпосылки, необходимые для того, чтобы повторить путь «молодых драконов» без допущенных ими ошибок. На первый взгляд, такое заявление может показаться несерьезным: республика не слишком богата минеральными ресурсами, ее население невелико — чуть больше 1 млн. человек, да и по другим параметрам она никак не может считаться геополитической величиной первого плана. Однако, во-первых, эти параметры невелики лишь относительно. Во-вторых, слабости республики могут быть скомпенсированы имеющимися у нее преимуществами, как упоминавшимися выше, так и некоторыми другими. Например, не очень благоприятная для развития демографическая ситуация во многом уравновешивается за счет того, что население республики отличает высокий образовательный уровень. Надо только делать то же самое, что делали «тигры» и «драконы» — проводить в жизнь разумную образовательную политику.

Она была одним из главных факторов, позволивших НИС достичь высоких показателей в темпах роста, так как органично отвечала избранным приоритетам развития и в то же время делала упор на использовании национальных культурных традиций для овладения передовой технологией. Нам в Бурятии тоже надо постоянно повышать образовательный стандарт и правильно отбирать «направления прорыва», исходя при этом из геополитического положения республики, ее цивилизационной принадлежности и собственных культурных традиций. Скажем, в области подготовки научно-технических кадров первоочередное внимание должно уделяться современным информационным технологиям. При подготовке же специалистов гуманитарного профиля вместо того, чтобы гипертрофированно развивать историко-филологическое направление, как это делается сейчас, надо сосредоточиться на развитии востоковедного страноведческого направления. Явный недостаток рабочей силы и природных ресурсов можно также компенсировать за счет их более рационального использования. Между тем сейчас в этой области сложилось нетерпимое положение.

Программа должна совмещать преимущества двух моделей развития— «страна-территория» и «страна-народ». Очень важно, чтобы она была ориентирована не на сиюминутные интересы и потребности, а нацеливала бы на решение действительно стратегических задач, адресовалась не к национальному (тем более националистическому) сознанию какого-то одного народа Бурятии, а к единому (общему) региональному сознанию, которое, по мнению некоторых аналитиков, уже начало формироваться в Бурятии (Панарин, 1996). Для этого при ее разработке совершенно необходимо применить крупномасштабные временные и пространственные измерения.

В Советском Союзе основной операционной единицей при планировании была пятилетка. В странах Восточной Азии издавна принято оперировать куда более протяженными временными отрезками — вплоть до столетий. Различие между короткими и длинными единицами исчисления исторического пути имеет очень большое значение. Протяженные отрезки подчеркивают, с одной стороны, устремленность стратегии или программы развития в будущее, с другой — органическую связь с традициями и опытом прошлого. Большой пространственно-временной масштаб позволяет лучше видеть цели и средства их достижения, открывает возможность для оптимального выбора заимствований и для наиболее взвешенных оценок. Наконец, с его помощью значительно легче преодолеть давление локального исторического материала, уложившегося в узкие рамки отдельных этнических групп и субэтнических общностей. При разработке стратегии развития Бурятии обязательно нужно выйти за границы отдельных бурятских родов, племен, улусов с их мифологизированными и преувеличенными представлениями о собственной роли в прошлом, позволяющими возносить себя в настоящем, и не замыкаться на интересах окончательно не оформившейся этнической общности под названием «буряты». Настоящая шкала — это вся Центральная Азия или даже Евразия. Точно таким же образом должна быть расширена актуальная историческая память.

Некогда якобы безграмотные центральноазиатские кочевники помнили, как минимум, 7–8 поколений своих предков по именам. О развитости этнокультурной традиции воспитания глубокой исторической памяти у бурят свидетельствует следующий факт. Даже у иркутских бурят, раньше всех и сильнее всех подвергшихся русификации, знание своих генетических корней, своей родословной еще в сравнительно недалеком прошлом считалось, помимо прочего, признаком хорошего тона, хорошего воспитания. Детям оно прививалось с самого раннего возраста. На семейных и общественных праздниках и торжествах, в присутствии многочисленных гостей, приезжавших с разных концов, иногда и за 100 верст, среди которых бывают и знатоки не только своего рода и племени, но и многих других родов, обычно производили испытание детям... Дети перечисляли своих предков по восходящей и нисходящей линии, начиная с Буха-нойона, мифологического предка западных бурят, и кончая самим собой и обратно. Чтобы проверить твердость знания, слушатели спрашивали с середины генеалогии, а потом вверх и вниз. Кстати, в настоящее время большинство бурят (не только западных) считает его своим реальным предком.

При этом нельзя впадать в излишний консерватизм или традиционализм, т.е. чрезмерное увлечение традицией, возведение ее в неизменный закон. Но, как показал опыт Японии и НИС, традиционность, традиция, разумный консерватизм вполне могут принести значительную пользу. Они уравновешивают преобразовательный пыл и революционный заряд (которые в России стали уже элементом традиционной политической культуры), помогают не только прогнозировать развитие, но и программировать его.

В общем, широкий пространственный кругозор в сочетании с протяженной временной ретро- и перспективой, охватываемой политическим взглядом, только прибавят последнему эффективного понимания, облегчат выработку реалистичной программы развития, в которой локально-региональные интересы будут оптимальным образом соотнесены с глобальными, а злободневные проблемы и задачи — с долговременными. Тот же национальный эгоизм или шовинизм при таком комбинированном рассмотрении отстаиваемых им претензий почти наверняка окажется несостоятельным. Тем более, что он символизирует центробежные тенденции и потому дискредитирует себя на фоне глобальных процессов, которые во всех отношениях — центростремительные, направленные на интеграцию народов, регионов, государств в рамках более крупных сообществ с параллельным образованием и поляризацией укрупненных центров мирового развития. И тогда смехотворными покажутся все улусно-аймачные амбиции или претензии на полную независимость Бурятии.

 «Поиск корней», гордость делами и духовным наследием своих предшественников — естественное явление для любой нации и обычно не имеет ничего общего не только с сепаратизмом, но и с желанием унизить другие этнические группы» (Панарин, 1996, с. 163-164). Он вполне совместим с уважением этнических соседей, мирным взаимодействием народов. Сказанное относится и к двум основным этносам Бурятии — русским и бурятам. Важно только помнить, что их сосуществование в рамках общей государственности и единого суперэтноса как раз и есть та давняя, многовековая традиция, которой должно уравновешиваться стремление каждой этнической группы к улучшению своего положения. К тому же оба народа исторически являются частями других суперэтнических образований: русские — российско-евразийского, буряты — монгольско-евразийского и центральноазиатского, а в пределах республики они образуют крупную региональную общность. Поэтому каждый из них может сохранять одновременно как собственное этническое, так и суперэтническое самосознание, причем последнее в двух вариантах — региональном и интернациональном.

Слияние дробных этнокультурных субстратов в суперэтносы могло произойти только в едином духовно (культурном пространстве. Оно, видимо, всегда существовало в северной части Евразии. История «Великого шелкового пути» и различных его ответвлений показывает, что в течение всего времени, доступного для обозрения современной науке, в Евразии происходило не только культурное, но и тесное торгово-экономическое взаимодействие. Можно даже говорить о существовании некоего прообраза мирового рынка. Ибо при преемниках Чингис-хана во всей северной половине континента существовала относительно унифицированная кредитно-финансовая система, в которой были и векселя, и дорожные чеки, и другие атрибуты современной финансовой системы, называвшиеся тогда «летающие деньги» (фэйцянь) (Абаев, Балданов, 1999).

Сопоставление всех этих фактов убеждает в том, что теория или концепция евразийской общности не была вызвана к жизни чисто политическими причинами, как это иногда пытаются представить ее критики. Она имела и имеет под собой реальные исторические основания и может оказаться исключительно плодотворной при разработке культурологической платформы стратегии развития Бурятии. В первую очередь она может послужить эффективным оружием против идей панмонголизма.

Как Россия представляет собой межцивилизационный, метакультурный и интерэтнический феномен, так и Бурятия воспроизводит все те же качества, только в другом масштабе. Иначе говоря, она есть микромодель евразийской общности, и все оценки, применимые к России в глобальном масштабе, могут быть перенесены — пусть с известными поправками и уточнениями — на Бурятию. Так, если Россия неоднократно выступала в прошлом и может выступать сейчас в качестве «моста» между всем миром Востока и всем миром Запада, то Бурятия занимала и занимает сходное положение как «мост» уже самой России в страны АТР и Северо-Восточной Азии.

Если эти параллели между двумя общностями, несоизмеримыми по их геополитической размерности, продолжить в конфессиональную сферу, то обе общности оказываются более равнозначными партнерами во взаимодействии, поскольку Россия, еще со средневековья ставшая общим домом для двух мировых религий (христианства и ислама), именно через бурят, калмыков и тувинцев обрела третью мировую религию — буддизм. Масштабы его мирной экспансии были особенно впечатляющими на рубеже XIX–XX веков, когда он проник в Санкт-Петербург, Париж и другие города Запада. В самой Бурятии буддизм исповедуют как буряты, так и русские.

В начальный период суверенизации республики и вхождения ее в рыночные отношения мы предложили свою концепцию национально-государственных интересов Бурятии (Абаев, Балданов, 1997). Приоритеты в ее реализации были переданы четырехчленной формулой «выживание — саморазвитие — взаимодействие — реализм». В настоящее время эта формула нуждается в существенной корректировке, так как Бурятия стала равноправным субъектом Российской Федерации, и таким образом задача выживания национальной государственности в целом решена. Но за прошедшие годы изменилась геополитическая ситуация в регионе, на первый план выдвинулась проблема соподчинения национально-государственных интересов республики и этнокультурных интересов ее населения (то есть задач геополитических с этнополитическими), достижения такого баланса внутренних и внешних факторов развития, при котором станет возможным достойное существование каждой этнической группы и всей республики.

Фактически необходимо сформулировать национально-государственную идею. Эта идея не должна противоречить тем требованиям или условиям, которые были выяснены нами при рассмотрении геостратегических приоритетов республики. А это означает, что ей должны быть присущи историзм, реализм, прагматизм, масштабность и сбалансированность. Национально-государственные интересы должны быть в ней согласованы с глобальными процессами, опора на собственные силы сочетаться с интеграцией и всесторонним взаимодействием с другими регионами России и другими странами.

Помимо этого, национально-государственная идея должна предполагать прагматичное соединение преимуществ развития по двум разным моделям — по модели «страна-народ» и по модели «страна-территория». Возможно это только в рамках общностей и сообществ, более крупных, чем республика и даже чем вся Российская Федерация. Поэтому та национально-государственная идея, о которой мы говорим, должна быть более масштабной, нежели чисто национальная, русская или бурятская, идея, или же панславянская и панмонгольская. По духу своему она должна быть истинно евразийской.

Вместе с тем всегда следует иметь в виду, что при проработке как самых незначительных деталей, так и «сверхзадач» следует соблюдать последовательность движения от меньшего к большему. Так, сначала надо подготовить и принять Центральноазиатскую Хартию, а потом подумать и об аналогичном документе евразийского охвата. Но и при такой постепенности каждый предыдущий шаг должен готовить последующий, так что содержание Центральноазиатской Хартии с самого начала должно опираться на концепцию евразийской общности.

Геостратегия евразийства, про важность которой именно для Бурятии мы писали еще в конце 80-х годов, рассматривая ее как естественный мост или ворота из западной части Евразии в ее восточную и юго-восточную часть (т.е. к «малым драконам» Восточной Азии, в частности к Корейскому полуострову), живет и развивается, обретая новые конкретные формы. Например, недавно В.В. Путин, который постоянно говорит о необходимости качественно нового этапа во взаимодействии со странами АТР на основе евразийской геополитической стратегии, заключил с Пак Кын Хе, президентом Республики Корея, целый ряд соглашений, в том числе договор о безвизовых поездках. При этом лидер Южной Кореи назвала подписанный договор о сотрудничестве с Россией началом «новой эры в истории Евразии», новой «евразийской эпохой» (Абаев, февр. 2014).

Дискуссия о статусе бурятского языка как государственного в конце 2013, начале 2014 г. показала, что русскоязычное население республики недостаточно осознает важность изучения бурятского языка для восстановления равноправного евразийского паритета в бурятской части Российско-евразийской цивилизации и вообще не понимает сугубо евразийский характер своей собственной цивилизационной культуры, а также важность равноправного евразийского паритета в республике для ее геополитической роли Ворот или Моста России в страны Центральной и Восточной Азии, для развития международного туризма и других форм сотрудничества.

Евразийская цивилизация, неотъемлемыми составными частями которой являются и Бурятия, и Россия в целом, в течение многих тысячелетий выработала традицию взаимного уважения к языкам обоих партнеров своеобразного баланса этнокультур двух основных этносов евразийского содружества республики. Более того, развитие равноправного евразийского партнерства двух языковых общностей приобретает особую актуальность ввиду того, что для бурят язык является сакральным, особо священным и почитаемым элементом духовной культуры, народной и национальной религии и всей буддийско-тэнгрианской цивилизации. Иными словами, в традиционной религиозной культуре бурят язык столь же сакрален, как и сама Мать-Земля, как наши Священные Горы и Вечное Синее Небо – Тэнгэри.

К тому же, сложившийся в Бурятии евразийский паритет требует симметричного отношения к обоим субъектам диалога разных цивилизационных культур – русскоязычного населения и аборигенных бурят-монголов. Проявляя неуважение к бурятскому языку, как к государственному, российско-евразийская часть наших граждан нарушает этот паритет и баланс в межкультурном общении по отношению к бурят-монгольской части многонационального народа Бурятии, что недопустимо в условиях глобализации, обуславливающей необходимость активизации торговых и иных связей со странами АТР, а также развития международного туризма с целью повышения инвестиционной привлекательности республики.

Как правильно отмечают Д.И. Бураев и Г-Х.Ц. Гунжитова, «языки имеют важнейшее значение для сохранения самобытности народов, являются стратегическим фактором устойчивого и гармоничного развития общества» (Бураев, Гунжитова, с.15). В связи с этим авторы подчеркивают, что необходимо принятие мер, том числе со стороны государства по поддержке, сохранению и развитию всех языков народов Бурятии, и отмечают, что «одним из механизмов поддержки развития языков со стороны государства является государственная целевая программа» (Бураев, Гунжитова, там же).

Поскольку бурятский язык является одним из государственных языков, как и русский, то он должен преподаваться в школах Республики Бурятия на равных условиях с русским языком, причем именно как государственный язык с соответствующим государственным финансированием и в одинаковом объеме как для бурят, так и для русскоязычных школьников. Преподавание бурятского языка как государственного для русскоязычного населения не исключает всех других форм и методов его преподавания в школах и ВУЗах Республики: в случае недостатка учителей бурятского языка в школах с преобладанием русскоязычных учащихся можно и нужно внедрять дистанционное обучение с использованием современных медиатехнологий; можно также шире внедрять разработанные в БГУ методики преподавания бурятского языка как иностранного не только для русскоязычных, но и для бурят, не владеющих родным языком; заменять классно-урочную работу формами внеклассной работы в виде кружков, клубов любителей языка (при этом предоставлять льготы русскоязычным учащимся при оценке итоговых знаний с учетом их внеклассной активности и меньшего объема классной работы).

Мы уже писали, что нашими самыми близкими духовными братьями, сотоварищами и партнерами по Евразийскому содружеству, исторически сложившемуся в России-Евразии и в Бурятии являются представители всех христианских и буддийских конфессий. Поэтому все буряты должны всемерно укреплять и развивать равноправное Российско-евразийское партнерство и добиваться настоящего евразийского паритета, построенного на взаимном уважении и терпимости. В частности и в особенности, как сами буряты, так и все русскоязычное население Республики Бурятия, в том числе его русско-евразийская часть, должны осознавать, что бурятский язык является священным языком древнейшей культурно-религиозной традиции, и что необходимо укреплять и развивать его сакральные функции. Евразийское содружество и партнерство должно быть взаимным, равноправным и обоюдным.

В центральной и восточной части евразийской цивилизации бурятский язык традиционно выполнял роль языка межнационального и международного общения наравне с китайским, монгольским, русским и английским. Эту роль необходимо восстановить с учетом призыва В.В. Путина строить новую евразийскую эру и развивать широкое сотрудничество со странами АТР, ЮВА, Дальнего Востока, в том числе с Южной Кореей, которую было бы целесообразно рассматривать как модельную территорию для разработки стратегии развития Бурятии в новых геополитических условиях.

Вообще в Республике Бурятия как составной части Российско-Евразийской цивилизации необходимо развивать многоязычие или, по крайней мере, 3-язычие в разных вариантах: англо-русско-бурятское, японско-бурятско-английское, русско-корейско-бурятское, китайско-бурятско-русское, монгольско-турецко-русское и т.д., и т.п.

Создание Евразийского Союза соответствует, прежде всего, коренным экономическим, социально-политическим и геополитическим интересам многонационального, полиэтнического народа России, но в не меньшей степени отражает и чаяния братских народов центральной части Евразии. Евразийская общность, цивилизационная и духовно-культурная, формировалась веками, и это не есть какая-то виртуальная реальность, существующая только в трудах ученых-евразийцев конца IX – начала XX вв., это живая система межкультурных, международных связей и отношений, которую нужно лишь организационно оформить.

Естественно-географическое, геополитическое местоположение России в самом центре огромного евразийского суперконтинента, волею исторических судеб соединившего в единое духовно-культурное пространство цивилизации Востока и Запада, просто обязывает нас стать инициаторами нового витка интеграционного процесса. Цивилизационная платформа уже давно сложилась культурно-исторически, естественным образом выразившись в стремлениях и чаяниях наших народов к созданию единой духовной мегацивилизации, основанной на традиционных евразийских ценностях, как мы их понимаем: взаимной толерантности и даже комплиментарности различных этнокультур и конфессий друг к другу (чего так и не смогла достичь Западная Европа), духе общинности и коллективизма, сочетающимся с открытостью ко всему новому, патриотизмом и уважением к религии, как к своей, так и к чужой, умеренным консерватизмом и т.д.

Есть надежда, что будущий Евразийский Союз окажется прочнее, чем Евросоюз или другие аналогичные сообщества, преследующие только экономические, военные и политические цели, но пренебрегающие целями духовного развития населяющих их этносов, особенно «малых», «малочисленных». В связи с этим полезно было бы вспомнить о том, что еще в конце 80-х годов группа бурятских ученых, среди которых были известные ученые-востоковеды, буддологи, синологи, экономисты, а также общественные деятели, озабоченные перспективами этнокультурного и общественно-экономического развития республики (С.В. Калмыков, Л.Л. Абаева, Б.Б. Балданов, Н.В. Абаев и др.), рассматривали вопрос о возможности повторения Бурятией в новых этнокультурных и геополитических условиях евразийского диалога того феноменального прорыва в новую тихоокеанскую эру, который совершили «новые драконы» Восточной Азии.

В настоящее время, с учетом всех новых обстоятельств, можно уже конкретно прорабатывать вопрос о Южной Корее как модельной территории для развития Республики Бурятия. Республика Корея по сравнению с другими «малыми драконами» Восточной и Юго-Восточной Азии наиболее подходит в качестве модели развития Бурятии по многим общественно-экономическим, геостратегическим, этногеографическим и особенно – духовно-культурным, цивилизационным, этноконфессиональным параметрам: Южная Корея, как и Бурятия, входит в цивилизационные культуры Северного буддизма Махаяны и христианских конфессий, древние корейцы имели очень тесные и разнообразные этнокультурные связи с Центральной Азией и Саяно-Алтаем (мы уже писали, что этносы, создавшие древнее корейское государство Когурё//Корё, этногенетически связаны с хорско-гурскими субстратами Внутренней Азии, а этнополитоним «Чосон» - с этнонимом Сяньби и этногеографическим понятием Саяны (Абаев, 2004, с. 743 – 792)); немаловажным сближающим фактором является также наличие развитой рыночной экономики, высокий общеобразовательный уровень населения двух регионов, достаточная сырьевая база, хорошо развитая инфраструктура и т.д.

Особенно важным, на наш взгляд, обстоятельством, сближающим Южную Корею и Республику Бурятия, является сходство этнопсихологических типов двух народов, в частности такие качества, как предприимчивость, открытость к нововведениям, которая сочетается с традиционализмом и даже консерватизмом, а также любовь к Родине и патриотизм, смекалка при решении экстремальных задач, тяга к новым знаниям и технологиям, стремление к психофизическому совершенствованию с помощью различных систем психотренинга и психической саморегуляции, в том числе традиционных воинских искусств и разнообразных видов йоги, любовь к традиционной народной медицине и широкое использование других восточных духовно-оздоровительных систем и немедикаментозных методов и средств восстановления и поддержания здоровья.

Примечания:

1. См.: Абаев Н.В. «Евразийская общность — это реальность» // Тувинская правда,  N122 10.11.2011; Абаев Н.В. Бурятский язык откроет россиянам двери в страны Азиатско-Тихоокеанского региона // «Байкал-Информ-Сервис» (http://www.bis-bur.ru /index.php?option=com_content&view=article&id=3199:-q-&catid=79:2011-04-08-03-44-29&Itemid=244).

2. Абаев Н.В. «Большинство тувинцев поддерживает идею создания Евразийского Союза» // Интернет-портал «Центр Льва Гумилева в Азербайджане» - (http://www.gumilev-center.az/bolshinstvo-tuvincev-podderzhivaet-ideyu-sozdaniya-evrazijjskogo-soyuza/); Абаев Н.В. Бурятский язык в условиях евразийского партнерства //Бурятия, 25 февр. 2014 г., №26, с.5; Бундаева Е., Зыдрабын Б. Февральские тезисы о бурятском языке (http://ulanmedia.ru/news/politics/24.02.2014/338468/fevralskie-tezisi-o-buryatskom-yazike-predstavili См.: Абаев Н. В., Балданов Б.-М.Б. Республика Бурятия: стратегия развития в контексте геополитической ситуации в центральной и северо-восточной Азии // Вестник Евразии. 1999. №1-2. С.122-142;

Абаев Н. В. Балданов Б.-М.Б. Республика Бурятия: Стратегия развития в Контексте Геополитической Ситуации в Центральной и Северо-Восточной Азии // Вестник Евразии. 1999. №1-2. Url: Http://Cyberleninka.Ru/Article/N/Respublika-Buryatiya-Strategiya-Razvitiya-V-Kontekste-Geopoliticheskoy-Situatsii-V-Tsentralnoy-I-Severo-Vostochnoy-Azii (Дата Обращения: 13.01.2014).