НАСЛЕДИЕ ПОЛТАВЫ И НИШТАДТА 2 страница

И действительно, первоначальные расчеты Фридриха II полностью оправдались. В декабре 1740 г. прусские войска без объявления войны вторглись в Силезию и почти полностью ее оккупировали, а в конце марта 1741 г. нанесли австрийцам сокрушительное поражение при Мольвице. Оно стало сигналом для всех, кто мечтал получить что-нибудь из «австрийского наследства». В мае 1741 г. в Нимфенбурге был заключен союз между Францией, Испанией и Баварией, курфюрст которой Карл Альбрехт мечтал о приобретении Чехии и императорской короны. Испанцы надеялись получить австрийские владения в Италии, а Франция, поддерживая своего ставленника Карла Альбрехта, рассчитывала ослабить Австрию и свести ее в разряд второстепенных держав. К союзу вскоре примкнули и другие «наследники» - Саксония, Неаполь, Пьемонт и Модена. Владения Габсбургов от Северного моря до Адриатики подверглись нападению вчерашних гарантов Прагматической санкции. Осенью 1741 г. объединенные силы Баварии, Франции и Саксонии заняли Прагу и Карл Альбрехт был провозглашен германским императором Карлом VII.

К этому времени инициатор конфликта - прусский король уже вышел из затеянной им игры и подсчитывал трофеи: Мария Терезия, оказавшаяся в безвыходном положении, заключила в сентябре 1741 г. перемирие с Пруссией и уступила Фридриху II Нижнюю Силезию. Так прусский король реализовал провозглашенный им принцип политики: «Erst nehmen und dann unterhandeln» («Сначала взять, а потом вести переговоры»). Заключению договора в Клейн-Шнеллендорфе предшествовали сложные дипломатические маневры Фридриха, который стремился добиться от России и Англии гарантий невмешательства в войну «за австрийское наследство». В России он делал ставку на Миниха и Остермана, обещая последнему деньги и земельные владения в… Силезии.

Прусскому королю было очень важно заполучить такие гарантии у двух ведущих европейских стран, не вовлеченных еще в конфликт. Фридриху это позволило бы связать их обязательствами не участвовать в войне на стороне Австрии, а самой Пруссии - сохранить завоеванное и продолжать политику балансирования, которую проповедовал Фридрих. В начале 1741 г. он писал своему министру иностранных дел Подевильсу: «…имея возможность опереться на Россию и Англию, мы не имеем никакой причины торопиться с соглашением с Тюильрийским двором; следовательно, нужно водить его за нос, пока окончательно не станет ясен вопрос о посредничестве». Когда посредничество не удалось, Фридрих резко изменил политику и пошел на сближение с Францией, добиваясь в качестве непременного условия союза выступления Швеции против России, с тем чтобы отвлечь ее от помощи Австрии. Понимая заинтересованность Версаля в союзнике против Австрии, прусский король в июне 1741 г. почти ультимативно заявил французскому посланнику Валори: «Маркиз Бель-Иль не решится, конечно, отрицать, как он обещал мне, что они (шведы. - Е. А.) нападут на русских в Финляндии, лишь только я подпишу трактат с Францией. Теперь все готово для этого, а Швеция продолжает выставлять разные затруднения. Предупреждаю, что трактат наш рассыплется в прах, если вы не одержите полного успеха в Стокгольме; ни на каких других условиях я не соглашусь быть союзником вашего короля»[167].

В июле 1741 г. Швеция объявила России войну, а 25 ноября был совершен государственный переворот в пользу Елизаветы. Заручившись союзным соглашением с Францией и полагая, что Россия будет полностью занята своими внутренними делами, Фридрих II в середине декабря 1741 г. нарушил перемирие и напал на Австрию. В начале мая 1742 г. прусские войска разгромили австрийцев при Чаславе. Победа союзников над Австрией была близка, как никогда.

Но тут Фридрих вступил в тайные переговоры с Марией Терезией и в июне того же года заключил Бреславский мир, по которому к Пруссии перешла почти вся Силезия. Когда Валори в ответ на сообщенную королем ошеломляющую новость сказал, что это обман, Фридрих позволил себе пошутить: «Но это значит не обманывать, а только выпутаться из дела». Руководитель внешней политики Франции кардинал Флери почти не скрывал своей растерянности. Он писал Фридриху: «Я питал столь безграничное доверие к неоднократно повторявшимся обещаниям в. в. не предпринимать ничего иначе, как по соглашению с нами, и мы, со своей стороны, так верно соблюдали заключенный трактат, что не могу выразить изумления, с которым я узнал о неожиданной перемене в вашем образе действий». Ответ Фридриха был ясным и бесцеремонным: «Справедливо ли укорять меня за то, что я не намерен еще двадцать раз драться за французов? Это было бы работой Пенелопы, ибо маршал Броль (французский главнокомандующий. - Е. А.) поставил себе правилом разрушать то, что созидали другие. Следует ли сердиться на меня за то, что для собственной безопасности я заключил мир и постарался высвободиться из союза?»[168]

Бреславским миром завершилась первая Силезская война, но война «за австрийское наследство» только разгоралась. К середине 1742 г. к Австрии открыто примкнули Англия, Голландия, а также Пьемонт и Саксония. Осенью того же года австрийцы вытеснили из Чехии французов и баварцев. Особенно насыщены событиями были 1744 и 1745 годы. Австрийцы продолжали наступление и заняли Эльзас, вторглись в Неаполитанское королевство, где потерпели поражение от испано-неаполитанских войск.

К этому времени Пруссия вновь урегулировала отношения с Францией и в мае 1744 г. заключила с ней Версальский трактат. Получив обещание не возражать, если часть Чехии отойдет к Пруссии, Фридрих II нарушил Бреславский мир и напал на Саксонию и Австрию. Началась вторая Силезская война (1744-1745 гг.).

Франция заняла Баварию и Австрийскую Швабию, а также Ломбардию. Весной 1745 г. Бавария вышла из войны, и Максимилиан Иосиф (преемник умершего в январе 1745 г. Карла VII) отрекся от притязаний на императорскую корону в пользу мужа и соправителя Марии Терезии Франца Стефана Лотарингского, ставшего императором Францем I.

Фридрих II продолжал наступление и во второй половине 1745 г. выиграл четыре битвы подряд у Саксонии и Австрии, а в декабре занял Дрезден - столицу Саксонии. Дрезденским миром 25 декабря 1745 г. закончилась вторая Силезская война. Пруссия в обмен на признание Франца Стефана императором «Священной Римской империи» получила почти всю Силезию и графство Глац.

Быстро менявшиеся, как в калейдоскопе, события политической и военной жизни Европы были тем общим фоном, на котором проходили первые годы правления Елизаветы и складывалась внешнеполитическая доктрина ее правительства. Следует отметить, что в первой половине 40-х годов XVIII в. внешняя политика России формировалась в обстановке напряженной борьбы придворных группировок за влияние на императрицу, причем некоторые из этих группировок нашли поддержку у иностранных дипломатов, не жалевших золота для своих подопечных.

Как уже говорилось, в первые полгода царствования на Елизавету сильное влияние оказывал французский посланник. Шетарди стремился сколотить при дворе «французскую партию», способную влиять на императрицу в нужном Франции направлении. В эту группировку входили лейб-медик Елизаветы И. Г. Лесток, обер-гофмаршал двора Петра Федоровича О. Ф. Брюммер, а впоследствии и мать великой княгини Екатерины Алексеевны принцесса Иоганна Елизавета. Все эти очень влиятельные при русском дворе лица находились на содержаний французского и прусского дворов.

В январе 1741 г. Шетарди предложил Лестоку ежегодный пенсион в 15 тыс. ливров, который и был с благодарностью принят. При этом французский посол предупредил лейб-медика, что только от него, Лестока, зависит, как долго он будет получать пенсион, и что ему «предстоит только позаботиться о соглашении интересов короля и вашей государыни». Лесток и Брюммер, тоже подкупленный Шетарди, ревностно отрабатывали полученные деньги. Переписка французского посольства с Версалем свидетельствует, что они тотчас сообщали все придворные и государственные новости Шетарди или сменившему его д'Аллиону, Со своей стороны французские дипломаты давали Лестоку и Брюммеру советы, как им следует вести себя при дворе. Помимо постоянного пенсиона Лесток получал крупные денежные подарки. Так, в феврале 1744 г. ведомство А. П. Бестужева-Рюмина перехватило и дешифровало реляцию Шетарди, писавшего Амело: «…я к назначенному господину Лестоку подарку еще две тысячи рублев присовокупил». Из перехваченной переписки Шетарди с Лестоком явствовало, что лейб-медик имел связь с командующим русскими войсками в Швеции генералом Кейтом. Лесток действовал, минуя внешнеполитическое ведомство, а Шетарди редактировал его послания к Кейту[169].

Однако до высылки Шетарди вице-канцлер не предпринимал никаких решительных демаршей против «французской партии» - слишком велико было влияние Лестока и Брюммера на Елизавету.

Помимо французских интересов группировка Лестока пеклась об интересах прусского короля. Для Фридриха II переворот 25 ноября 1741 г. был полной неожиданностью: прусский посланник А. Мардефельд прозевал заговор Елизаветы и сам переворот. Впрочем, Фридрих не очень тужил об участи своих родственников из Брауншвейгского дома, руководствуясь высказанным им ранее принципом, что «между государями он считает своими родственниками только тех, которые друзья с ним». Более того, впоследствии, когда ему понадобилось добиться расположения Елизаветы, он (через Мардефельда и русского посланника в Берлине П. Г. Чернышева) советовал императрице заслать Брауншвейгскую фамилию как можно дальше от Риги.

Узнав о перевороте, Фридрих II даже обрадовался, ибо считал, что новым властителям России будет не до прусских действий в Европе. В начале 1742 г. он писал Мардефельду, что смена власти в России все же не в пользу Англии и Австрии, поддерживавших тесные связи с правительством Анны Леопольдовны. Король рекомендовал своему послу в Петербурге внимательно следить за происками дипломатов этих стран и советовал особенно не упускать из виду «некоего лекаря Лестока». О нем, писал Фридрих, «я имею сведения как о большом интригане… уверяют, будто бы он пользуется расположением новой императрицы. Важные дела подготавливаются нередко с помощью ничтожных людей, а потому (если это справедливо) государыня доверяет этому человеку, и, если не удастся сделать его нашим орудием, вам нужно учредить за ним бдительный надзор, чтобы не быть застигнутым врасплох». На этот раз Мардефельд не дал застигнуть себя врасплох и вскоре сошелся с Лестоком. В марте 1744 г. Фридрих писал Мардефельду уже как об обычном деле: «Я только что приказал господину Шплитгерберу передать вам 1000 рублей в уплату второй части пенсиона господина Лестока, который вы не замедлите выплатить, присовокупив множество выражений внимания, преданности и дружбы, которые я к нему питаю»[170].

Свержение правительства Анны Леопольдовны, как и предполагал Фридрих, привело к некоторым изменениям во внешней политике России. В русско-английских и прежде всего в русско-австрийских отношениях, которые особенно поддерживал низвергнутый А. И. Остерман, наступило заметное охлаждение. Зато нормализовались отношения с Пруссией. В марте 1743 г. состоялось подписание Петербургского союзного трактата, по которому стороны обязывались помогать друг другу в случае нападения третьей державы на одну из них. Не возражала Елизавета и против заключения брака наследника шведского престола с сестрой Фридриха II. Большие надежды прусский король возлагал, как и французы, на дело Лопухиных - Ботта, видя в нем «средство теснее сблизиться с Петербургом»[171].

Дело было начато по инициативе И. Г. Лестока, выполнявшего поручения французского и прусского посланников, во-первых, любыми средствами свергнуть неугодного им А. П. Бестужева-Рюмина (жена его брата Михаила Петровича была замешана в деле Лопухиных), а во-вторых, добиться разрыва русско-австрийских отношений. С этой целью к делу и был «привязан» бывший австрийский посланник де Ботта.

Переписка французских и прусских дипломатов убедительно показывает, что Лесток действовал по их указке и что в Версале и Берлине от процесса ожидали коренного сдвига в русской политике. Фридрих II писал Мардефельду: «Случай мне кажется слишком хорошим, и вы должны употребить все старания, чтобы подорвать во мнении императрицы кредит партий австрийской, английской и саксонской. Нужно ковать железо, пока оно горячо, нужно внушить императрице, что между всеми европейскими государями она может вполне рассчитывать только на мою искреннюю дружбу; сам по себе Ботта никогда не отважился бы на подобное дело, если бы не имел секретных инструкций от своего двора». Фридрих полагал, что внешнеполитическим итогом этого дела будут разрыв России с Австрией и гарантия Елизаветы всех приобретений Пруссии. «Я отдал, - писал он Мардефельду, - секретное приказание банкирской конторе Шплитгербера в Петербурге открыть вам кредит до 20 000 экю, которыми вы можете распоряжаться для подкупов; если эта сумма оказалась бы недостаточной, то получите еще столько же. Это пора любви: нужно, чтобы Россия была моей теперь, или же это мне не удастся никогда»[172].

Желая угодить Елизавете, прусский король выслал из Берлина де Ботта, бывшего посланником Марии Терезии при его дворе, и стремился довести до сведения Елизаветы, что повсюду против нее интригуют англичане, австрийцы и саксонцы. Но самой большой победой Фридрих считал неожиданное решение Елизаветы женить своего племянника - наследника престола Петра Федоровича на Софье Августе Фредерике, дочери прусского генерала князя Христиана Августа Ангальт-Цербстского. Когда стало известно, что Елизавета хочет видеть юную избранницу в России, Фридрих сделал все возможное, чтобы внушить матери принцессы княгине Иоганне Елизавете, какие цели должна она преследовать, отправляясь в Россию. Сделать это было нетрудно, ибо, писал В. А. Бильбасов, «цербстская княгиня, как и большинство мелких владетельных особ Германии в то время, боготворила Фридриха II, его глазами смотрела на политические дела и его желания принимала за подлежащие исполнению приказания. Она не сомневалась, что эти желания благотворны, раз они высказаны Фридрихом II»[173]. Фридрих поставил перед Иоганной Елизаветой задачу добиваться совместно с Лестоком, Брюммером и Мардефельдом заключения выгодного для Пруссии тройственного союза России, Швеции и Пруссии, а также непременного свержения вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина.

Если просмотреть подряд день за днем донесения французских и прусских посланников при русском дворе за 1742-1745 гг., то окажется, что у них не было более актуальной темы, чем обсуждение средств и способов свержения А. П. Бестужева-Рюмина. Поначалу, когда он в конце 1741 г. был только назначен в помощники престарелому канцлеру А. М. Черкасскому, вчерашний сподвижник Бирона никому не казался опасным соперником. Наоборот, Шетарди рекомендовал Елизавете заменить им не способного к делам Черкасского. Сам Бестужев-Рюмин оказывал Шетарди явные признаки внимания, рассчитывая, по-видимому, с помощью близкого Елизавете человека укрепить свои позиции при дворе. Это навело Шетарди на мысль подкупить вице-канцлера. Идею посла поддержал Амело, обеспокоенный только тем, как лучше дать деньги - все сразу или выплачивать ежегодно. Шетарди предложил Бестужеву-Рюмину 15 тыс. ливров (столько же получал Лесток), однако тот отказался от пенсиона, хотя, как показалось послу, формально, для вида. Правда, вскоре Шетарди понял, что любезность вице-канцлера, прибравшего к рукам все дела внешней политики, лишь маска. Ее удалось сорвать, когда французский посол обратился к Бестужеву-Рюмину за содействием в заключении выгодного для Швеции мира. Как уже отмечалось, Алексей Петрович считал мир возможным только при условии признания шведами принципов Ништадтского договора 1721 г. Иго точку зрения разделяла Елизавета, что не соответствовало видам маркиза. Немного погодя Шетарди развернул настоящую кампанию по свержению Бестужева-Рюмина, справедливо считая его действия противоречащими французским интересам.

К этой кампании присоединилась и прусская дипломатия. Фридрих II вообще ставил в зависимость от свержения Бестужева-Рюмина свои успехи в деле изоляции Австрии. «Если мне придется иметь дело только с королевой Венгерской (Марией Терезией. - Е. А.), - писал он Мардефельду, - то перевес всегда будет на моей стороне. Главное условие - условие sine qua non (непременное. - Е. А.) в нашем деле - это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим». В случае «если… вице-канцлер удержится на своем месте», король предлагал послу другую тактику: «…вы должны будете изменить политику и, не переставая поддерживать тесные сношения с прежними друзьями, употребите все старания, чтобы Бестужев изменил свои чувства и свой образ действий относительно меня; для приобретения его доверия и дружбы придется израсходовать значительную сумму денег. С этой целью уполномочиваю вас предложить ему от 100 000 до 120 000 и даже до 150 000 червонцев, которые будут доставлены вам тотчас, как окажется в том нужда»[174].

Но деньги не понадобились - Бестужев-Рюмин перешел в наступление. Уже в начале июня 1744 г. он писал М. И. Воронцову, что Мардефельд прочитал декларацию о высылке Шетарди «закуся губы». Понять прусского посланника нетрудно: его могла ожидать та же судьба. Не случайно Фридрих II писал, что «Мардефельд в отличие от Шетарди сумел утаить свое участие в кознях» и поэтому остался при русском дворе. В июле того же года Бестужев-Рюмин был назначен канцлером и вскоре расправился с другими деятелями профранцузской группировки: после свадьбы Петра Федоровича и Екатерины в августе 1745 г. выпроводили из столицы не в меру активную мать великой княгини; в 1746 г. был вынужден покинуть Россию Брюммер, а через два года был устранен - не без участия канцлера - Лесток. Поняв, что в закулисной борьбе с Бестужевым-Рюминым справиться трудно, Мардефельд и сменивший Шетарди д'Аллион в 1745 г. начали вести с ним переговоры о союзе и в качестве подарка обещали ему 50 тыс. руб. По словам французского посланника, оба предложения - о союзе и «подарке» - были встречены канцлером «холодно»[175].

Одновременно дипломаты-союзники пытались использовать против Бестужева-Рюмина нового вице-канцлера - М. И. Воронцова, весьма симпатизировавшего Франции. Однако Бестужев-Рюмин так ловко сумел провести интригу и дискредитировать Воронцова в глазах Елизаветы, что тот был отправлен на год в заграничную поездку. «Бестужевская проблема» осталась неразрешимой для его врагов.

В чем состояла сила Бестужева-Рюмина, почему прусский король так дорого оценивал его дружбу, а сам Алексей Петрович постоянно отвергал попытки Пруссии и Франции войти в сделку с ним?

Еще при жизни канцлера недружественные ему деятели в один голос утверждали, что стойкость Бестужева-Рюмина обусловлена английскими и австрийскими деньгами и поэтому он так верно служит интересам Вены и Лондона. Следует отметить, что обвинения в продажности не избежал ни один крупный государственный деятель того времени, и в ряде случаев для таких обвинений были веские основания. Подкуп министров, как и перлюстрация, был весьма распространенным средством дипломатической борьбы и даже не преследовался так строго, как, например, шпионаж.

Не приходится сомневаться в том, что и Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан, австрийцев, саксонцев. С весны 1745 г. в донесениях английских посланников он упоминается как «мой друг» (my friend), а в 1746 г. канцлер получил от англичан 10 тыс. фунтов, оформленных как долг без процентов на десять лет под залог дворца. Разумеется, ни о каком возврате долга позже не было сказано ни слова. Осенью 1752 г., когда польский король и саксонский курфюрст Август III, встревоженный угрозами со стороны Фридриха II, обратился к России за помощью, Бестужев-Рюмин «покаялся» саксонскому посланнику Функу, что растратил на собственные нужды свыше 20 тыс. дукатов из фондов Коллегии иностранных дел и что при первой же проверке его лишат должности. Он просил известить об этом английского и австрийского посланников. Начались обсуждения представителей союзных держав, как помочь канцлеру. Английский резидент Вульф, на которого особенно рассчитывали австрийцы и саксонцы, поначалу наотрез отказался спасать «своего друга». С документами в руках он доказал коллегам, что за последние годы передал Бестужеву-Рюмину свыше 62 тыс. руб. С большим трудом им все же удалось уговорить Вульфа выдать канцлеру хотя бы 8 тыс. руб. Остальные деньги были присланы из Вены[176].

В истории Бестужева-Рюмина удивительны не эти факты, а иные обстоятельства. На протяжении почти десятилетия он вел упорную и очень опасную борьбу с «французской партией», шаг за шагом отвоевывая у нее (не всегда честными способами) влияние на Елизавету и внушая императрице принципы политики, прямо противоположные тем, которые поддерживало ее ближайшее окружение. В этой обстановке для Алексея Петровича, вероятно, было бы более простым и более выгодным делом не интриговать против могущественного Шетарди, не строить козни против сильного близостью к Елизавете Лестока или Брюммера, а взять 150 тыс. червонцев от прусского или французского двора и спокойно плыть по течению, заботясь больше о своем благополучии.

Думается, Бестужев-Рюмин не шел на это потому, что во внешней политике он руководствовался такими принципами, которые не позволяли ему выполнить - подобно Лестоку или Брюммеру - повеления Фридриха II или Людовика XV. В сохранении этих принципов он видел основу могущества России и одновременно своей значимости как государственного деятеля.

В многочисленных докладах, записках, письмах Бестужев-Рюмин не раз излагал свою концепцию внешней политики, которую называл «системой Петра Первого» и за которую так не любили Бестужева-Рюмина в Берлине и Версале. В основе этой концепции лежало признание важности для России трех союзов. По его мнению, Россия была заинтересована прежде всего в союзе с «морскими державами», т. е. с Англией и Голландией. Называя союз с Англией «древнейшим», он указывал, что Россию и Англию связывают торговые отношения, приносящие огромные доходы казне, о чем свидетельствуют данные таможен, а также общие интересы на севере Европы. Большое значение имел союз с Саксонией: ее курфюрст с конца XVII в. являлся польским королем, и Петр «неотменно желал саксонский двор, колико возможно, наивяще себе присвоять, дабы польские короли сего дома совокупно с ним Речь Посполитую польскую в узде держали». Наконец, третьим, важнейшим союзником для России была Австрия. Назначение этого союза Бестужев-Рюмин видел в противодействии Османской империи и другим державам, пытавшимся нарушить статус-кво в Центральной и Восточной Европе. Таким образом, считал канцлер, безопасность России требует, «чтоб своих союзников не покидать для соблюдения себе взаимно во всяком случае… таких приятелей, на которых бы положиться можно было, а оные суть морские державы, которых Петр Первый всегда соблюдать старался, король польский как курфирст саксонский и королева венгерская по положению их земель, которыя натуральный с сею империей интерес имеют. Сия с самого начала славнейшего державствования е. и. в… родителя состояла»[177].

С высоты современного знания о внешней политике Петра I можно усомниться в том, что «система» Петра была именно такой, какой ее изображал Бестужев-Рюмин. При Петре союзные отношения России с европейскими государствами претерпевали определенные изменения. Начав с союза с Данией против Швеции, Петр кончил свое царствование союзом со Швецией и прохладными отношениями с Данией. Отношения же с Австрией у Петра так и не наладились, и русско-австрийский союз оформился после его смерти. Но суть дела не в этом.

Неизменным в политике Петра было поддержание союзов с такими государствами, с которыми у России была общность долговременных интересов. И в этом смысле Бестужев-Рюмин правильно понимал смысл петровской внешней политики. Конечно, к середине XVIII в. ситуация в Европе существенно изменилась по сравнению с временем Петра, но главные цели русской политики - не допустить складывания на западных и южных рубежах коалиции враждебных России государств (Швеции, Речи Посполитой, Османской империи и др.) под главенством одной из западноевропейских держав - оставались неизменными. Важно отметить, что, отстаивая свою систему, Бестужев-Рюмин ссылался на внешнюю политику не только Петра, но и послепетровских правительств. Именно в преемственности, традиционности внешней политики, оправдавшей себя на протяжении длительного времени, видел Бестужев-Рюмин залог внешнеполитического успеха правительства Елизаветы. Это, правда, не делало доктрину Бестужева-Рюмина динамичной, но и не позволяло руководителю внешней политики потерять главные ее направления.

Политика Фридриха II, строившаяся на учете инертности одних государств, растерянности других, включавшая элементы авантюризма, выбор и молниеносную смену союзников в зависимости от потребности минуты, была органически неприемлемой для Бестужева-Рюмина и вызывала его резкое противодействие. По его мнению, в Европе не было государственного деятеля, имевшего такой же «непостоянный, захватчивый, беспокойный и возмутительный характер и нрав», как у прусского короля. Бестужев-Рюмин был убежден, что иметь дело с самим Фридрихом II как партнером невозможно, ибо многочисленные вероломные нарушения прусским королем заключенных им трактатов исключали возможность любого союза с ним и требовали тщательного наблюдения за его демаршами.

Однако нет оснований утверждать, что Бестужев-Рюмин отрицал возможность и полезность дружественных отношений России с Пруссией. Как трезвый политик, он не мог не учитывать ее возросшее могущество в Германии и Европе и понимал, что дело не только в характере прусского короля. Считая Фридриха II главным виновником войн первой половины 40-х годов, Бестужев-Рюмин видел, что усиление Пруссии за счет соседей (Австрии и Саксонии) чревато нарушением равновесия в Европе и что интриги прусских дипломатов в Швеции, Турции и Речи Посполитой угрожают не только австрийским или саксонским интересам, но и интересам России. «…Коль более сила короля Прусского умножится, - писал канцлер, - толь более для нас опасности будет, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа… империи приключиться может»[178].

Благодаря усилиям Бестужева-Рюмина антипрусская направленность стала доминировать во внешней политике России примерно с 1744 г., когда был заключен союзный договор с Саксонией, а также началось дело Шетарди. Очень важным эпизодом в борьбе за изменение внешнеполитического курса России явились события осени 1744 г., когда было получено известие о начале второй Силезской войны Пруссии против Австрии и Саксонии.

В результате нерешительной внешней политики первых лет правления Елизаветы Россия оказалась в сложном положении: и Пруссия, и Саксония обратились к ней за вооруженной поддержкой. Первая ссылалась на статьи союзного договора 1743 г., а вторая - на статьи союзного договора 1744 г. И в том и в другом договоре речь шла об оказании Россией помощи партнеру в случае нападения на него третьей державы.

Точка зрения Бестужева-Рюмина выражена в его записках очень четко: Пруссия, побуждаемая «наущениями и деньгами Франции», нарушила Бреславский мир и данные Россией и Англией гарантии этого мира, напав на Саксонию и Австрию, поэтому Фридрих II не может рассчитывать на поддержку России в отличие от Августа III, ставшего жертвой агрессии. «Интерес и безопасность… империи, - писал Бестужев-Рюмин, - всемерно требуют такие поступки (Фридриха II. - Е. А.), которые изо дня в день опаснее для нас становятся, индифферентными не поставлять, и ежели соседа моего дом горит, то я натурально принужден ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить, хотя бы он наизлейший мой неприятель был, к чему я еще вдвое обязан, ежели то мой приятель есть». Мнение канцлера об оказании помощи Саксонии поддержал и вице-канцлер М. И. Воронцов, опасавшийся усилившейся деятельности Пруссии в Швеции и Турции. В официальной записке, датированной сентябрем 1745 г., Бестужев-Рюмин настаивал на принятии конкретного и срочного решения по поводу прусско-саксонского конфликта, ибо, оставаясь в стороне от него, «дружбу и почтение всех держав и союзников потерять можно, так что, ежели здешняя империя в положении их нужду имела, они для нас толь мало сделали б, как мы для них»[179].

Елизавета вняла требованиям своего канцлера. Состоялись два совещания высших чинов государства с участием императрицы, на которых было решено оказать военную помощь Августу III. 8 октября 1745 г. императрица предписала фельдмаршалу Ласси сосредоточить в Лифляндии и Эстляндии около 60 тыс. войск, с тем чтобы весной начать наступление против Фридриха II. Известие об этом повлияло на ход второй Силезской войны: в конце декабря 1745 г. в Дрездене Австрия и Саксония заключили с Пруссией мир на основе Бреславского мирного договора.

Подводя итоги своей внешнеполитической деятельности, Фридрих II писал в 1746 г.: «Все вышеизложенные нами обстоятельства доказывают, что король прусский не вполне преуспел в своих домогательствах и что достигнутое им от России не совсем соответствовало его надеждам. Но важно то, что удалось усыпить на некоторое время недоброжелательство столь грозной державы, а кто выиграл время, тот вообще не остался в накладе»[180]. Однако автор этих строк оказался излишне самоуверенным.

Уже с начала 1746 г. в Петербурге велись напряженные переговоры о заключении русско-австрийского оборонительного союза. Договор был подписан в конце мая 1746 г. сроком на 25 лет и стал начальным звеном в цепи союзных соглашений, которые на протяжении полувека объединяли Россию и Австрию сначала в борьбе с Пруссией в Семилетней войне, затем, при Екатерине II, с Турцией, а также с революционной и наполеоновской Францией. Особенно важными были секретные статьи союзного договора 1746 г. Россия и Австрия обязались совместно действовать и против Пруссии, и против Турции, причем Мария Терезия рассчитывала с помощью этого союза пересмотреть условия Дрезденского мира 1745 г. и вернуть себе Силезию. Чтобы предупредить возможные неожиданные действия Фридриха II, было решено держать в Лифляндии крупный корпус войск, готовых по первому приказу из Петербурга двинуться на Кёнигсберг.