Примеры депрессивных переживаний

Снова перейдем к примерам. Молодая девушка познакомилась в кафе с мужчиной, который описал ей свое положение - развод, одиночество - и вызвал у нее сочувственное понимание и жалость. Он привязался к ней, просил о новых встречах, окружил ее всяческими знаками внимания и, в конце концов, решил жениться на ней. Хотя он не был ей особенно симпатичен, и она нисколько не любила его, она чувствовала, что не должна его разочаровывать, если он считает, что так нуждается в ней. В решающий момент она не смогла ничего сказать, а потом очень сожалела и винила себя за то, что своим поведением дала ему повод надеяться, хотя, в конечном счете, отказала ему. Этот пример показывает много характерных черт существования в мире депрессивной личности, хотя при более глубоких расстройствах у такого человека вряд ли нашлось бы мужество, чтобы сказать "нет". Депрессивные личности ставят себя на место другого человека, идентифицируют себя с ним, забывая о собственной точке зрения и собственных интересах. Из-за недостатка личных побуждений и желаний, которые можно было бы чему-то противопоставить, они легко подчиняются желаниям и побуждениям других людей. Для них столь привычно соответствовать ожиданиям других, что возникает ситуация, когда они не имеют никаких желаний, подсознательно полностью консолидируясь с другими. В трудных обстоятельствах они легко подпадают под чужое влияние и нередко становятся жертвой бесцеремонных личностей, использующих их слабость. Они хотели бы освободиться от этой зависимости, но из-за собственного чувства вины, стыдливости и доброжелательности идут по пути покорности и смирения, чем другие неизменно пользуются. Эта девушка росла в условиях трудных семейных взаимоотношений. Ее отец после смерти первой жены взял в жены простую девушку из несостоятельной семьи; ему в тот период было уже 60 лет, и, когда пациентке исполнилось восемь лет, у него уже были признаки возрастной деменции. Она жила со своими взрослыми сводными сестрами в том же доме, где на первом этаже располагалось торговое предприятие, первоначальным владельцем которого был отец матери сводных сестер. В работе этого предприятия также принимали участие две сестры покойной матери сводных сестер. Все они враждебно относились к новой, молодой жене. Та, будучи стеснительной от природы и не получая никакой поддержки от мужа, чувствовала себя вместе с ребенком никому не нужным человеком, которого терпят лишь из милости. Она боялась что-либо приобрести для дочери, все необходимое ей приносила тайком, испытывая чувство вины и страх, что сводные сестры отнимут у девочки нужные ей вещи. И дочь, и мать чувствовали, что отцовская семья относится к ним как к чужакам, взявшимся неизвестно откуда и уже самим своим существованием обкрадывающим их. Они терпели все это до смерти отца, а затем указали им на дверь. Мать не смогла себя защитить и вынуждена была искать работу. Правда, один адвокат сказал ей, что она имеет право остаться в доме, но у нее не было достаточно сил и решимости, чтобы настоять на своем. Так росла эта девочка - с чувством, что она не имеет права на жизнь. "Мать постоянно всего боялась и ни разу не могла настоять на своем. Она жаловалась на родственников, но уступала им во всем, а по отношению ко мне всегда была безрадостной и придирчивой. Она много времени проводила в церкви, таскала меня в часовню возле церкви, и мы молились за бедные заблудшие души и хоть за малую толику удачи и ломоть хлеба из каравая жизни. О большем она не мечтала, такая это была бедная душа. Сводные сестры были вездесущи и держались, как принцессы. Они гордились тем, что их отец и мать во времена их детства были молоды и исполняли все их желания. Я сделала для себя открытие: если меня не любят, то я хочу быть бедной, мне не может ничего принадлежать, ведь бедное дитя - это любимое дитя. Я руководствовалась примерами христианской морали - ведь бедные и неимущие подобны Христу". Фрейлин М. жила с коллегами в общежитии. Они работали в одном и том же учреждении. Так как среди сотрудников только фрейлин М. имела машину, она всегда подвозила их к месту работы. Коллеги, которые были менее добросовестны, чем она, иногда долго собирались, из-за чего фрейлин опаздывала, и это сильно ее угнетало. Кроме того, она часто отвозила своих коллег к ним домой на уик-энд, чувствуя себя обязанной это делать, так как у них машин не было. В эти дни у нее удивительно часто возникали головная боль и расстройство желудка, которые она никак не могла объяснить. Во время психотерапевтического лечения выяснилось, что фрейлин М. все время думала о том, сколько сейчас стоит бензин, и это казалось ей само собой разумеющимся. Ее товарищи по работе даже не задумывались о том, чтобы разделить с ней расходы по эксплуатации автомобиля. Пациентка была огорчена этим, но не была готова потребовать от них частичную оплату и высказать им свое недовольство. Коллеги же, в противоположность ей, и не думали о необходимости вести себя достойно и быть порядочными; они вообще мало о чем думали. М. оставалась чрезмерно требовательной к себе, была человеком, которого "используют", она молча переносила обиду и полагала, что описанные выше симптомы - признак того, что с ней "не все в порядке", тогда как в действительности головная боль была проявлением досады, а расстройство желудка - выражением ее неспособности что-либо требовать от других. Положение осложнялось тем обстоятельством, что она, будучи наполовину еврейкой, считала, что ее товарищи об этом знают и, учитывая общее негативное отношение к евреям, не могут поверить в то, что ей не хватает денег. Когда, вопреки ее предположениям, сослуживцы предложили ей разделить расходы на бензин, то, к ее удивлению, не только исчезли еженедельные недомогания, но и укрепились дружеские отношения с коллегами. Это лишь один пример из множества подобных коллизий, возникающих в быту. Повседневная жизнь личностей с депрессивными расстройствами пронизана такими особенностями поведения, которые свидетельствуют об их неспособности к самоутверждению, осуществлению своих намерений, о том, что они не могут никому отказать. Уступчивость, склонность к самоотказу является их второй натурой, которую они часто не осознают. В связи с этим они воспринимают свои неудачи как злой рок и считают, что иного им не дано. Врач, выписывающий таким личностям антидепрессанты и не усматривающий никаких внешних механизмов для развития депрессии, рискует вызвать медикаментозную зависимость или, в лучшем случае, добиться временного улучшения, которое только скроет остальные проблемы, стимулирующие возникновение и развитие депрессии. В связи с этим я хочу шире обрисовать биографические основы этой пациентки. Она была единственным ребенком от смешанного брака (ее мать была еврейкой), что в те времена являлось чрезвычайно затруднительным обстоятельством. С раннего детства она переживала тяжелые ссоры между родителями. Часто ребенку казалось, что разрыв между ними неизбежен. Порой ситуация казалось ей угрожающей, она боялась, что родители могут что-то сделать друг другу. Неоднократно родители выражали свое намерение расстаться таким образом: "Папа и мама хотят разойтись, и ты должна решить, кого ты больше любишь и с кем останешься после развода". На протяжении четырех лет она находилась в безвыходной ситуации. Девочка была привязана к обоим родителям, не могла решить, какую же сторону ей принять, и испытывала отчаяние от того, что вынуждена "изменить" одному из них. На протяжении года - длительного для детства периода - она пыталась сгладить отношения между родителями и быть посредником между ними. Она тайком говорила маме о том, что папа вовсе не такой плохой, каким кажется, он просто вспыльчив; мама не должна принимать его всерьез, он недавно сам сказал ей, что они продолжат свои отношения. В свою очередь отцу она говорила о том, какой несчастной чувствует себя мать из-за угрозы развода и как любит его, хотя и не хочет этого показать. Частично благодаря такой обработке, частично вследствие других обстоятельств предполагаемый развод снова и снова откладывался. Однако у пациентки было чувство, что она живет на вулкане, который каждую минуту может взорваться. Она стала выполнять важную функцию в родительском браке - как бы играя роль стрелки на весах их взаимоотношений или служа средством для заполнения трещины между ними; иными словами, у нее появилось чувство, будто от нее зависит, останутся родители друг с другом или разойдутся. Можно себе представить, что вследствие таких обстоятельств неустойчивость отношений и угроза развода родителей заслонили ее собственные проблемы. Жизнь в ее представлении была шаткой и угрожала развалом. Она не могла быть непосредственной и непринужденной соответственно возрасту, не могла быть самой собой. Все собственные желания, побуждения, аффекты и страхи постепенно рефлекторно отодвигались, и оказалось, что они уже не принадлежат ей. К тому же у нее развились соматические симптомы: рано стали выпадать волосы, расшатались зубы, стала шелушиться кожа всего тела. Появилось и крайне тягостное и болезненное явление - когда она находилась среди людей, у нее часто возникало громкое урчание в животе как подсознательный протест против возможного предъявления ей чрезмерных требований, от которых она не могла бы защититься. Этот симптом можно рассматривать как предвестие того расстройства желудка, которое возникло у нее позже при общении с коллегами. Такого рода "функциональные" симптомы достаточно типичны для столь добросовестного и примерного человека, как наша пациентка, склонного откладывать на потом или оставлять нерешенными свои собственные проблемы. Она становится беспомощной и встает в тупик в случаях, когда необходимо на чем-либо настоять или что-то потребовать (например, от коллег по работе). Такая необходимость вызывает у нее неопределенный страх, и она предпочитает все делать сама, что, естественно, используют ее коллеги. Подобным же образом формируются биографические основы некоторых "неврозов свободного времени и выходного дня". Непривычная свобода пугает, так как она вызывает появление тайных, вытесненных желаний, переживаемых как запретные, тогда как повседневные заботы и необходимость выполнения долга предоставляют для этого меньше возможностей. Вот пример невозможности сказать "нет". Пациентка, юная американка, снимала комнату у одной семьи в Германии, где она обучалась искусству балета. Когда после тренировки она пыталась тихо и незаметно прошмыгнуть в свою комнату, то постоянно заставала там хозяйку и вынуждена была идти на кухню. Несмотря на то что она хотела отдохнуть перед вечерним выступлением, она не могла об этом сказать хозяйке. Так как в Германии после войны люди испытывали трудности, она чувствовала себя обязанной приглашать на чашку кофе всех родственников хозяйки, даже не входящих в ее семью, - великовозрастную дочь, сына и невестку, - считая, что в противном случае те сочтут ее надменной и высокомерной Дочь хозяйки восхищалась красивой одеждой пациентки, не скрывая своей зависти и заявляя, что она бы сама с удовольствием так одевалась. Сын хозяйки кокетничал с ней, и, хотя это не производило на нее впечатления, она "должна была" отвечать на его взгляды, чтобы его не обидеть, и одновременно поддерживать разговор с невесткой, чтобы смягчить внутрисемейную напряженность После двух часов бездарно проведенного времени она, наконец, в изнеможении добиралась до своей комнаты и с волчьим аппетитом набрасывалась на сладости. Такая жадность к пище привела ее даже к воровству сладостей из карманов своей подруги, что и привело ее к терапевту. В биографии депрессивных личностей мы всегда находим такое влияние окружения, которое затрудняет или задерживает автономное развитие индивидуума. Мы уже видели, как единственный ребенок от несчастливого брака вынужден был с ранних лет отказываться от собственных желаний и собственного существования в пользу родительских проблем. Вот пример балующей ребенка среды. Господин С. также был единственным ребенком, но от счастливого брака, и рос в семье со средним достатком. Его мать, чьи интересы были ограниченными, не была несчастлива в браке, но не имела ясного представления, чем себя занять. Когда через несколько лет супружеской жизни у нее родился ребенок, она направила на него всю силу своих неисполненных желаний, он стал главным содержанием ее жизни. Она берегла его как зеницу ока, была чрезмерно заботливой, защищала от жестокости и опасностей. А опасным она считала все! Подует свежий ветерок - она закутывала его, чтобы, не дай Бог, не было воспаления легких. Подруги смеялись над ней - но ведь эти матери не имеют представления о том, как нужно ухаживать за ребенком. Играет мальчик в песочке - это опасно, так как в песке скрываются бактерии. Поездка с классом или несколькими товарищами за город опасна, так как, быть может, ему придется ночевать на сеновале, питаться Бог знает чем, ведь это не материнская кухня, и вообще, нельзя исключить возможные соблазны и даже случаи гомосексуализма. Она мыла и терла спину сыну до подросткового возраста, приносила ему завтрак в постель - короче говоря, он жил, ухватившись за мамин подол, платя за это отсутствием собственных желаний и не приобщаясь к мужскому окружению. Когда однажды в подростковом возрасте он попытался взбунтоваться и, вопреки желанию матери, принять участие в длительном велосипедном туре, она раскинула руки перед дверью в погреб, где хранился велосипед, и с пафосом воскликнула: "Только через мой труп!" Сын смирился и был вознагражден за это любимым лакомством. Когда миновал подростковый возраст, он не оставил мать, так как находился под влиянием ее предостережений относительно связи с девушками. При этом она использовала различные версии: "Они хотят только твоих денег", "Не дай себя окрутить, они норовят выйти замуж, чтобы ты их обеспечивал", "Они знают, что ты наследник, и рассчитывают только на твое состояние" и т. д. Естественно, не было ни одной девушки - даже если в начале знакомства она его интересовала - на которую он не смотрел бы критическим взглядом матери. В каждой из них он находил что-то отталкивающее - одна "будто из стойла пришла", другая вызывающе эротична и в отношении ее не может быть никаких дискуссий, третья, напротив, слишком респектабельна, а в конечном итоге хорошей может быть лишь та, которая нравится матери. Все девушки для него подвергались "девальвации"; он привык смотреть на мир глазами своей матери. Вскоре он решил, что мать, в сущности, права, и рационализировал для себя страх обладания женщиной. К несчастью, когда пациенту было 15 лет, умер его отец. Все, что он делал, теперь предназначалось матери. Он не мог оставить ее одну, о чем она напоминала разными способами, но с одинаковой настойчивостью. Когда однажды вечером он задержался, то потом мучился от чувства вины за то, что доставил матери столько хлопот и заставил ее тревожиться. Весь уик-энд и каникулы он посвящал матери. Когда ему пришлось продолжить обучение в близлежащем городе, мать устроила душераздирающие проводы, как будто он уезжал на другой континент или прощался с жизнью, и взяла с него обещание в конце каждой недели возвращаться домой. Мать знала о нем все - он сообщал ей о каждом своем намерении, и, кроме того, она расспрашивала его обо всем, а он привык отчитываться перед ней. Мать гордилась этим и любила говорить: "У моего сына нет от меня никаких тайн". Такое отсутствие дистанции стало для него столь привычным, что он принимал как должное то, что мать вскрывала и прочитывала его письма. Как только мать усматривала какую-нибудь внутреннюю или внешнюю угрозу их взаимоотношениям, она в подходящий момент заболевала и таким образом еще больше привязывала его к себе. Так и вырос он, как "вечный сынок". Его слабые попытки оторваться от материнской пуповины сопровождались чувством вины и вскоре прекращались. Его считали хорошим сыном, наивным, чистым глупцом, доброжелательным и готовым прийти на помощь, но несколько бесцветным и как бы лишенным половой принадлежности. Перед женщинами он испытывал усиливающийся с возрастом страх и был неловок при общении с ними. Он не имел понятия, что значит завоевать женщину или овладеть ею, так как обладал манерами образцового сыночка и находил понимание лишь у пожилых, имеющих детей дам, которые не представляли для него опасности как женщины и были в восторге от приветливого и внимательного молодого человека. Дамы соответствующего возраста искали с ним знакомства и, так как он соответствовал их материнским представлениям, восклицали: "Да это же золотой человек!" Так пустота, связанная с неспособностью устанавливать дружеские отношения с мужчинами и вступать в связь с женщинами, вторично заполнялась отношениями с матерью, для которой эта связь была равнозначна "счастливому супружеству" с любимым сыном. С другой стороны, вследствие такой избалованности он, не осознавая того, был чрезвычайно требователен, считая это естественным и само собой разумеющимся. После окончания обучения ему, благодаря отцовским связям, была предоставлена работа в качестве представителя известной фирмы. Переоцененный собственной матерью, которая таким образом компенсировала свои собственные недостатки, он получил место, которого не могли добиться другие даже ценой больших усилий. Он не воспринимал критических замечаний и чрезвычайно злил своего начальника надменными манерами. Его учтивость не скрывала от клиентов того обстоятельства, что он не выделялся своими профессиональными знаниями и компетентностью. Он был склонен, отложив дела и сославшись на служебную необходимость, уходить с работы во второй половине дня, просиживая остальное время в кафе, отправляясь на пляж или в кино. Естественно, что такой образ жизни не способствовал быстрому продвижению по службе; он же считал, что его способности не распознаны или недооценены. Во время служебной командировки, когда он находился в алкогольном опьянении, его соблазнила одна девушка и он, после нескольких попыток вступить в половую связь, с прискорбием убедился в своей импотенции. Это стало поводом для обращения за лечебной помощью к психотерапевту, вопреки желанию матери. Такой самостоятельный поступок, сам по себе являющийся признаком благоприятного прогноза, был связан с тем, что он придавал большое значение своей сексуальной несостоятельности. Вот еще один пример, рассказывающий о человеке, чье существование является отражением раннего отказа от ребенка и его отверженности. Господин А. был третьим внебрачным ребенком у своей матери от другого (чем у первых двух детей) отца, нежеланным с самого начала. С раннего детства он часто слышал повторявшуюся фразу: "Как было бы хорошо, если б ты не родился!" Однажды во время психотерапевтического лечения он показал рисунки, в которых изобразил себя школьником со связанными за спиной руками, который шел по лесу от доски, запрещающей вход, на которой было написано: "О, чтоб тебя...", "Оставь это, да поскорее", "Ну, погоди, ты еще вернешься домой!", "Что тебе еще нужно?", "Если еще что-нибудь случится, то...". Он очень рано почувствовал, что не имеет права на жизнь и должен быть благодарным хотя бы за то, что его терпят. Мать жила в бедности, и он чувствовал, что она жалеет для него даже кусочка хлеба. Он научился быть по возможности маленьким и незаметным. Даже на больничном диване он лежал, держа руки на брюках, вскакивая при каждом движении, с таким выражением лица, которое отражало его вторую натуру: "не трогайте меня, по возможности даже не замечайте меня и не дразните - дайте мне хотя бы шанс никому не мешать или смыться". В жизни он вел себя таким же образом: старался занять как можно меньше места, был чрезвычайно скромен и научился "не быть первым", "не высовываться", не иметь собственных планов и желаний. Везде чувствуя себя лишним, он всегда отказывался от надежд на будущее. Очень рано он стал зарабатывать деньги доставкой газет и все заработанное без остатка оставлял дома. Он так и остался продавцом газет, и маленькой радостью его жизни было пропустить стаканчик горячего грога после стояния на углу в течение холодного дня, выкурить вечером сигарету или изредка пойти в кино. Он любил одиночество, боялся женщин, так как они напоминали ему жестокую и не любящую мать, и чувствовал, что впереди у него нет ничего хорошего. Он не знал своего отца. Тоска по отцовскому покровительству, однако, постоянно жила в нем, и поэтому, когда один пожилой мужчина сделал ему гомосексуальное предложение, он вскоре согласился. В течение длительного времени он испытывал страх перед разоблачением и оказался в полной зависимости от своего друга еще и в связи с мазохистскими тенденциями. Он позволял делать с собой все что угодно и был ко всему готов, не в последнюю очередь из-за страха, что друг его бросит. Его партнер, помимо несправедливости и унижения, с которыми были связаны их отношения, давал ему хоть какое-то ощущение ясности и способности более или менее ясно осмыслить, как себя вести и что делать. Правда, иногда он испытывал внезапную ненависть к партнеру, который использовал его, как вещь. Однако это чувство лишь усиливало страх утраты; он покорялся и пытался даже заинтересовать своего друга новыми сексуальными приемами, так что, с одной стороны, вследствие идентификации с партнером в его чувстве появились садистические оттенки, а с другой стороны, друг благодаря ему обнаруживал у себя мазохистские стороны. У него было одно хобби: он тайно писал комедию, которую никак не мог закончить, и грезил о том, что однажды вечером станет знаменитым, понимая при этом, что и эта мечта будет разрушена. Одна дама сорока лет в письменной форме обратилась ко мне за психотерапевтической помощью. Мы имели с ней предварительную беседу, во время которой я, между прочим, спросил, чего она ждет от психотерапевтического лечения, после чего она и написала следующее письмо. "Мое детство было таким тревожным, что позже, когда я стала способна сознательно воспринимать окружающее, я была уверена, что со мной произойдет катастрофа. Во избежание этого я погружалась в воду. Я надеялась, что это отпугнет привидения, удержит меня на земле и будет гарантией определенного порядка в моих взаимоотношениях с окружающими меня людьми и вещами. Это придавало мне силы в борьбе против возможных последствий употребления снотворного, никотина и алкоголя, поддерживало меня в противостоянии другим людям, если мое мнение отличалось от их, освобождало меня от накапливавшихся в глубине души переживаний, отнимавших столько сил. Я была очень стойкой в своей борьбе, но никто не принимал меня всерьез, так как внешне я была очень покорной и смиренной. Я никогда не была по-настоящему привязана к работе и отличалась чудовищной леностью. Одним из самых тяжелых переживаний моего детства были отношения с отцом. До сих пор я скрываю воспоминания о нем, и он не является мне даже во сне." Далее следует описание действительно трагического детства. Отец был душевнобольным, и до своей смерти (в то время девочке едва исполнилось 12 лет) жил в семье вместе с человеком, осуществлявшим за ним уход. К тому же он был алкоголиком и под влиянием опьянения становился необычайно взрывчатым и склонным к неистовому возбуждению, от которого страдала дочь. Мать была очень эмоционально лабильной. Когда дочери было три года, она вновь забеременела и перенесла послеродовой психоз, после которого у нее в течение длительного времени оставались тяжелые навязчивые представления о том, что она должна убить своего ребенка самым ужасным способом - проткнув его голову иголкой. В такой атмосфере девочка, когда ей было пять лет, пережила следующее событие: во время одного из приступов ярости пьяный отец ворвался в комнату, где находилась мать, выстрелил в нее из револьвера (пуля прошла чуть выше головы) и выбежал. Мать хотела позвать полицию или врача, но девочка удержала ее, сказав: "Мы должны сказать папе что-то такое, чтобы он нам помог". Абсолютно ясно, что в данном случае переносимость психических травм у ребенка была исчерпана, и для того, чтобы преодолеть страх, она вынужден была отделить от себя восприятия, связанные с непереносимой жизненной обстановкой. Из ее письма становится ясно, что это значит, когда она говорит о том, что ее детство заполнено предчувствием катастрофы. Мы понимаем, почему отец исключен из ее воспоминаний, снов и грез. Это непереносимо - переживать страх и угрозу, связанные с отцом, вносившим в ее жизнь опасность и незащищенность. Для того чтобы в таких условиях не сломаться, у ребенка совершается спасительный психологический прыжок к образу хорошего, защищающего ее отца, от которого как бы отщепляется враждебный и злой мужчина, который ему угрожает. Когда девочка обращалась к нему за помощью, то отделяла от него угрозу, и он оставался в ее сознании отцом-спасителем, в котором она постоянно нуждалась. Но какая степень страха и отчаяния необходима, чтобы ребенок мог и должен был предпринять такие усилия по переработке происходящих событий! Естественно, что эти явления связаны с особо травмирующими и мучительными переживаниями. Можно себе представить, каким беззащитным, полным страха и отчаяния была или представлялась реальность ее детства! Куда она могла убежать, чтобы найти защиту? Ей оставалась - кроме уже упоминавшихся нарушений влечений - жизнь в состоянии сна. Она и на самом деле не столько жила в действительной жизни, сколько защищалась от нее, всегда отстраняясь от возможных опасностей и угроз, делая их перспективу более туманной, отказываясь от такого восприятия мира, которое могло бы ее травмировать. Даже ее токсикомания, в конечном счете, является выражением ее мировосприятия, предпочтительным для нее уходом от чувства опасности. Мы сможем понять ее странные наклонности, если представим себе, как она, придя на море и по локоть погружаясь в воду, глядит, как в ней отражается небо, и испытывает при этом ощущение счастья. Так спасается она в сказочном мире, мире снов, так переживает реальность, находясь между депрессией и психозом, которые защищают ее от непереносимых столкновений с действительностью. 32-летний дипломат обратился за лечебной помощью в связи с длительной импотенцией. Исходя из того, что расстройство потенции (органическое происхождение которой после медицинского обследования было исключено) является не только личной проблемой, но связано также с партнерскими взаимоотношениями, он рассказал следующее. Когда он вечером возвращался домой после работы, то купал, пеленал и кормил своего полугодовалого сына. В это время его жена лежала на софе и курила. Он был средним из трех братьев, старший из которых был чрезмерно активным и даже агрессивным юношей, которого трудно было усмирить, и мать поэтому отказалась от него. Наш пациент чувствовал инстинктом ребенка: мать ожидает от него, что, как послушный сын, он будет делать только то, что нравится ей. Он отказался от связи со сверстниками, от всего мужского, помогал матери на кухне, в уборке и наведении порядка в доме, стал ее любимчиком, как бы заполнив в ее сердце место старшего брата, но достиг этого ценой своей мужественности. Такой образец поведения примерного сына он перенес и в свое супружество: он был скорее послушным сыном, чем мужем, продолжал играть прежде усвоенную им роль, был чрезмерно требователен к себе и даже не пытался попросить о чем-либо жену, а тем более что-то от нее потребовать, так как боялся, что она рассердится и бросит его, как это сделала мать, когда он осмелился выразить ей свой протест. Он так и не научился что-либо требовать от жены или хоть раз ей в чем-либо отказать. Его "симптом" был как бы разрешением всех конфликтов. Это была месть и наказание жене - он перестал доставлять ей удовлетворение, - не вызывающие у него чувства вины, так как импотенция была "соматическим симптомом". Но, вместе с тем, это было наказание самому себе за необоснованную агрессивность по отношению к жене - и все это, естественно, было неосознанным. Когда он осознал все эти взаимосвязи, то наступил перелом - он впервые в жизни напился и выкурил сигарету (курить и употреблять спиртное ему запрещала мать); вместо того чтобы вовремя вернуться со службы, он впервые за время своего брака пришел домой в 4 часа утра подвыпившим. Жена была испугана, но потом обрадовалась тому, что он снова дома. В конце концов, она была благоразумной женщиной и нуждалась не во взрослом сыне, а в настоящем мужчине, который, смеясь, взял ее на руки и впервые за долгое время "соблазнил" ее и сблизился с ней.

Дополнительные соображения

Приведенные примеры показывают, какие страхи и способы их избегания свойственны депрессивным личностям. Для них характерны две основные формы страха - страх перед "поворотом к самому себе", перед собственным существованием, с сопутствующей ему боязнью утраты, и страх быть оставленным, страх одиночества, четко отличимый от противоположного страха шизоидов перед близостью и самоотдачей. Отстраняясь от собственного существования, от индивидуального, они оценивают себя с чувством вины и по мере развития личности все более и более ориентируются на внешние объекты. Вероятно, готовность к возникновению чувства вины у депрессивных личностей связана с тем, что они испытывают потребность отстраниться от чрезмерных для них требований жизни, которым они не могут в полной мере соответствовать. Постараемся обобщить картину проявлений депрессивной личностной структуры. Когда человек уклоняется от индивидуального, то это переживается им как усиление самоотдачи, и, как следствие этого, мы видим соответствующую переоценку других и недооценку самого себя. Позитивной составляющей такого отказа от собственного "Я" является линия понимающего сочувствия, сопереживания, сострадания. Возможность глубокого понимания чуждого, способность поставить себя в положение другого поначалу также может носить весьма позитивный характер. По сути говоря, депрессивные личности так неотвязно идентифицируют себя с другими, что уже не возвращаются к самим себе, а полностью становятся на чужую точку зрения, становясь как бы отражением, "эхом" других людей, неправильно истолковывая христианскую заповедь "возлюби ближнего, как самого себя" как "люби ближнего больше самого себя". Такие установки в большинстве случаев с готовностью используются окружающими. Депрессивные личности предполагают, что другие имеют такие же жизненные позиции, как и они, что другие так же внимательны, предупредительны, полны сочувствия и готовы приспособиться к ним. Однако мы должны констатировать, что большинство людей намного эгоистичнее и напористее, чем депрессивные личности, и поэтому часто добиваются больших успехов. Именно на этом основана критическая позиция, описанная нами выше и касающаяся необходимости морализации как такой идеологии депрессивных личностей, которая перерабатывает зависть и осознается как моральное превосходство в качестве утешения. Нет лучшего способа отказаться от связанных с завистью желаний, чем присоединиться к таким коллективным или религиозным идеалам, которые соответствуют требованиям христианства. Идеология депрессивных личностей, как, впрочем, всякая идеология, с трудом поддается коррекции. Это тем более затруднительно, что их самоотречение и психологическая переработка зависти приводят к такому моральному удовлетворению, что они неоднократно совершают то, что другие осуждают или от чего другие отказываются. К этому нужно добавить, что депрессивные личности не способны усвоить некоторые новые фор мы общественного поведения и искусства - им недостает жизненной гибкости - и предпочитают оставаться в рамках традиционных форм. Они оказываются в силках собственной идеологии и не могут преодолеть свою слабость из-за страха. Способность к истинному сублимированию, которая выражена в приведенной выше цитате из Гете, для них редка; идеология скромности и смирения не дает выхода зависти, и они переполняются горечью от несправедливости жизни. Повседневность депрессивных личностей заполнена банальными, малозначительными ситуациями, в которых проявляются их невротические расстройства и которые еще более их углубляют; однако они оставляют без внимания многое другое, и весьма существенное. Идут ли они в гости или принимают гостей у себя, депрессивные личности всегда ощущают повышенную ответственность за удачное содержание беседы. Они испытывают чувство малоценности или вины, если приглашение не соответствует их желаниям или намерениям, и их болезненные усилия быть естественными и раскованными никогда не производят впечатления легкости. Им даже в голову не приходит, что другие могут взять на себя часть их обязанностей и что счастье вообще может быть им доступно, ведь за счастьем всегда скрывается столько ответственности! Они оказываются в роли пациентов в результате мучительной, непереносимой для них ситуации, когда они предполагают, что друг завел новое знакомство; при этом они не могут ничего сделать и лишь тревожатся о том, чтобы, коль уже состоялось новое знакомство, оно подходило их другу. Если они идут на концерт, то не могут получить полного удовлетворения, так как одновременно идентифицируют себя с исполнителем и с публикой и испытывают двойной страх - от того, что исполнитель может разочаровать публику, и от того, что он может быть разочарован недостаточно благодарной и скупой на аплодисменты публикой. В сущности, они никогда не ведут себя самостоятельно, занимая удивительную промежуточную позицию между собой и другими, подсознательно возвращаясь в ту ситуацию раннего периода их созревания, когда человек чувствует себя в единстве со своим окружением, довольствуясь ощущением любви и безопасности, которое ему дают окружающие, и не предпринимая усилий для того, чтобы самому играть какую-либо роль в этом процессе. Испытываемое ими ощущение зыбкости существования на самом деле связано с тем, что эта личность передана "на хранение" другим в противоположность тому, что переживают шизоиды, чье осознание собственной несостоятельности проистекает из стремления ограничить контакты. При депрессии кажущееся проявление "Я" в действительности является выражением привязанности к другу, который за все несет ответственность; это некая противоположность мании величия; действия личности исходят из недостаточности "Я", вследствие чего других любят больше, чем самого себя. Становится понятно, что подсознательная, а потому не сопровождающаяся переживанием вины, самозащита от повышенных требований к самому себе, которые не могут компенсировать посторонние, может возникать в форме соматических симптомов. Неспособность к самостоятельному существованию неизбежно приводит к потребности ненавидеть из-за зависти, бессилия и горечи от того, что их "используют". Так как эти чувства вызывают переживание виновности, возможным спасением от них является развитие идеологии скромности, смирения, миролюбия, самоотверженности, которые, как верят депрессивные личности, приносят покой - однако этот покой несет в себе опасность, так как за ним скрываются накопившиеся аффекты. Достойна особого изучения история христианства, именующего себя религией любви; она запечатлела многочисленные проявления ненависти, жестокости и войны. Если христианская идеология связана со смирением, то почему это выражается в использовании церковью политики силы, в сферу влияния которой вовлекаются даже несовершеннолетние верующие или те, кому за смирение обещают соответствующее вознаграждение? Накопление ненависти и зависти санкционирует развитие "легитимной" нетерпимости к людям другой веры или отрекшимся от веры, нетерпимости, так ярко проявившейся в сожжении ведьм и преследовании еретиков во времена инквизиции, способствовавших утолению садизма. Каждая идеология становится опасной, если она, абсолютизируется и становится источником примитивных инстинктов или пытается искоренить инакомыслие, если она постулирует безопасность как изоляцию от других. Наша душа, наша интуиция заставляют нас особенно внимательно относиться к такой односторонности, которая лишает нас столь плодотворной напряженности между противоположными силами - мечтой и возможными ошибками при ее осуществлении, стремлением встретить спутника и страхом его потерять, т. е. лишает нас всего того, что составляет богатство нашей жизни. Мы должны ясно это понимать. Чрезмерная скромность и восторженное миролюбие, проявляющиеся в экстремальных формах, многими партнерами депрессивных личностей воспринимаются как знак того, что депрессивные личности должны интегрироваться с ними. Подобные качества, суть которых состоит в стремлении быть лишь скромным дополнением, сказывается на выборе партнера - к которому они так сильно привязаны из-за подсознательного понимания, что лишь с его помощью они получают шанс уменьшить экзистенциальный страх. К этому мы еще вернемся. Мы постоянно встречаемся с тем, что в качестве основного импульса встречаются феномены, при которых нежизнеспособные подавленные внешние и внутренние побуждения накапливаются и суммируются. В подобных случаях отсутствие мужества и способности реализации самого себя как субъекта приводит к неразрешимым конфликтам. При этом депрессивные личности живут в ситуации, которая граничит с нетерпимой, и их поведение по отношению к другим становится неестественным и принужденным. Это может привести к разрушительному прорыву плотины, стоящей на пути подавленных импульсов. При этом все неинтегрированные части личности вдруг как будто консолидируются и проявляются в архаичных формах: мы можем видеть, к примеру, как молодая женщина с невероятной жадностью поглощает пищу или ворует. Так как депрессивная личностная структура является вполне здоровой частью человеческой популяции, мы предлагаем следующее подразделение депрессивных личностных особенностей в зависимости от их тяжести: склонность к созерцательности, стыдливость - как мягкая интравертированность; скромность, робость - как торможение требовательности и способности к самоутверждению; склонность к умственному и психологическому комфорту, пассивность восприятия; склонность к пассивному ожиданию, нетребовательность к жизни; безнадежность - депрессия - меланхолия. Нередко в конце этого ряда стоят самоубийство или полная апатия, праздность или склонность к злоупотреблению наркотическими веществами, которые, уменьшая депрессию, временно укрепляют "Я". При маниакально-депрессивном психозе мы говорим о тяжелом заболевании души, в отличие от шизоидов, где речь идет о заболевании духа, что свидетельствует о том, что причина обоих заболеваний возникает на различных уровнях человеческой психики. Это отражается в смене маниакально-эйфорических и депрессивно-заторможенных фаз ("небесное ликование - смертельная печаль"), в которых выразительно отражены биографические основы развития личности. В маниакальной фазе одномоментно отпадают всякие задержки и запреты; больные становятся расторможенными и чрезмерно веселыми, совершают массу покупок, влезают в долги; они полны оптимизма и расточительны вплоть до наступления депрессивной фазы, во время которой вновь возникают склонность к самообвинению, уныние, смирение и апатия. Когда в жизни больного преобладает действительно ритмическая смена повышенного настроения и подавленности, в его биографии мы находим особенно резкие перепады между полными надежд просветами и периодами безнадежного отчаяния, тогда как при только меланхолических фазах биография пациента состоит лишь из отсутствия надежд и безысходности. Депрессивные личности часто религиозны; религия привлекает их идеей избавления от страданий и тем, что присущее им чувство греховности может с религиозной точки зрения представляться тщетой. Страстное томление и тоска приводят их к мистическому переживанию всеобщей связи и единства с окружающим, которых они пытаются достичь путем медитации. Кроме христианской религии, привлекающей их смирением и воспеванием страдания, депрессивные личности нередко обнаруживают духовную связь с буддизмом и его вероучением. Их привлекают все виды религии, которые призывают к самозабвению и самоотречению. Они по-детски верят в то, что их настоящая жизнь не может полностью реализоваться и, с другой стороны, чем ничтожней их положение сейчас, тем больше вероятности, что они возвысятся в будущем. Это уменьшает скепсис относительно уравнивающей их с другими справедливости и побуждает их выбирать профессии, которые требуют самоотверженности и самоотречения, например, уход за тяжелобольными или трудными подростками. Быть может, депрессия тяжелее переносится тогда, когда вера депрессивных личностей подвергается испытаниям, связанным с успехами современной науки. Вера придает смысл их жизни. Очень часто, несмотря на то, что рационализм, доказательства и свидетельства современной науки обесценивают веру, депрессивные личности пытаются с помощью религиозного чувства объяснить психологические или метафизические явления, обнаруживая при этом наивность и простодушие в суждениях. Депрессивные личности часто не знают, что наука с ее количественными и каузальными методами объясняет лишь отдельные аспекты мироздания, касающиеся, преимущественно, его неживых сторон, и те, кто стремятся "покорить" природу и подчинить ее себе, рано или поздно попадают в ее сети. Однако, с другой стороны, депрессивные личности склонны во всем полагаться на Бога или на черта. В нас самих заключен и ад, и рай, и с этим связана наша ответственность, которая помогает нам распознавать, уменьшать и преодолевать накопившуюся в нашей душе злость и не проецировать ее на черта или врага, точно так же, как добро, которое является божественным ядром нас самих, мы должны пытаться найти и воплотить в жизнь по нашей собственной воле, не ожидая за это вознаграждения извне. Депрессивные личности легко усматривают во всем "волю божью" и стечение обстоятельств и в этой связи уклоняются от личной ответственности, прикрываясь при этом фальшивым смирением. В психотических случаях депрессии возникает религиозный бред с идентификацией себя с Христом, бредовыми идеями искупления и другими подобными явлениями. Здоровые люди с депрессивными чертами характера могут достичь большой искренности и глубины, при этом им нередко присущи мистические переживания. Смерть они представляют себе как избавление от страданий и часто относятся к ней со смирением. Полагаясь во всем на судьбу и руководствуясь принципом "чему быть, того не миновать", они обнаруживают большую силу духа. По отношению к судьбе они имеют установку покорности, которая в выраженных формах принимает характер фатализма (лат. amorfati); свою участь они рассматривают исключительно в плане собственной вины, готовы к ее искуплению и такое понимание используют для принесения себя в жертву. В этическом плане они часто руководствуются буквальным толкованием заповедей и запретов, являются сверхтребовательными к себе, что укрепляет их готовность испытывать чувство вины. Вера в чудеса, отказ от мирских благ, жертвенность и аскеза не только являются средством их самоутверждения, но и помогают им избегать споров и дискуссий. В таких случаях они как бы играют своей жизнью на острие ножа, и лишь маленький шаг отделяет их искренность от фальши. В качестве родителей и воспитателей люди с депрессивной личностной структурой проявляют общительность и заботливость, они сочувствуют детям и понимают их. Опасность заключается в том, что в связи со страхом перед жизненными трудностями и боязнью отвержения депрессивные личности сильно привязываются к детям и привязывают их к себе; они чрезмерно заботливы и могут затруднить соответствующее возрасту свободное развитие, не соблюдая необходимую дистанцию между собой и ребенком. Они расценивают необходимость соблюдения такой дистанции и развития ребенка как жестокость, сооружают между ним и действительностью воображаемые препоны, не поощряют мужественные шаги ребенка по преодолению трудностей, так как не хотят лишиться его любви. Такого рода сомнительная близость получает у них соответствующее объяснение. Мать, у которой собственное детство было убогим, часто руководствуется установкой "моему ребенку должно быть лучше", в связи с чем ее усилия по ограждению ребенка от жизненных трудностей умножаются. В профессиях, где необходима материнская заботливость, помощь, услужливость, расцветают их лучшие способности и проявляются их терпеливость, жертвенность и умение сопереживать. Таким личностям свойственна общественно полезная медицинская и психотерапевтическая деятельность, связанная с социальной работой. Они умеют терпеть и ждать и являются в прямом и переносном смысле прекрасными садовниками. Как врачи, священнослужители и педагоги они соответствуют своему призванию, и при выборе этих профессий финансовые соображения для них не имеют существенного значения. Работая садовниками, лесничими, занимаясь обслуживанием в гостиницах, снабжением продуктами питания, они также успешно выполняют свои обязанности. Сновидения депрессивных личностей отражают их структурно-специфические особенности. Особенно часто во снах возникает ситуация приема пищи, она обычно связана с разочарованием и смирением, когда они не решаются принять угощение. Они видят во сне накрытый стол, за которым для них нет места, или стол, на котором отсутствуют яства, так как все они уже съедены. Эти сновидения мы определяем как иллюстрацию танталовых мук. Продление ситуации, связанной с препятствиями, объясняется желанием обозначить и огласить помехи, возникающие у спящих на пути к достижению цели, от которой они вынуждены отказаться. Если нельзя насладиться угощением, то это значит, что твои желания невыполнимы, и это является причинной основой сновидения, которое демонстрирует тщетность всех желаний, противостоящих твоей нетребовательности, пассивности и конформности. Или, наоборот, он видит себя во сне морским разбойником, вором, преступником, преследуемым, что является способом реагирования на собственные подавленные и не вполне здоровые тенденции. Тема повышенной требовательности к себе и связанной с этим услужливости, которые играют важную роль в возникновении депрессии, отражена в следующем сновидении. "Я совершал вместе со своим отцом путешествие в горы; дорога была очень крутой, я нес рюкзак и, кроме того, его плащ и сверток с его вещами". Здоровые лица, принадлежащие к этому характерологическому типу, в межчеловеческих отношениях выделяются склонностью к сопереживанию, готовностью заботиться и помогать. Заботливость, взаимопомощь и взаимопонимание являются отличительной особенностью их поведения. Они могут прощать, могут быть терпеливыми, могут без сожаления подарить или отдать ценные вещи и лишены проявлений эгоизма. Они отличаются привязанностью в своих эмоциональных связях, скромны и непритязательны в потребностях, легко отказываются от необходимого. Жизнь они воспринимают как тяжкое бремя; в то же время, в качестве противовеса этому, у них развит юмор - как "смех вопреки всему". Им часто свойственна глубокая набожность, не обусловленная церковными канонами, но связанная с тем, что, несмотря на понимание своей зависимости от Бога и опасности, которая угрожает каждому, они принимают жизнь такой, какая она есть, и любят ее. Выдержка и выносливость - их главные добродетели. Депрессивные личности могут сказать о себе словами Шпитгелера из его произведения "Прометей и Эпиметей": "Самооценка стыдится чужого мнения", - они скорее прячут свой свет, чем выставляют его напоказ. Они часто напоминают спокойную и глубокую воду - душевная обязательность и ответственность, глубина чувств и теплота являются их лучшими качествами. Они глубоко благодарны за то, что имеют, и счастливы, если кто-нибудь отметит их способности или хоть немного напомнит им о себе. Они воспринимают благодарность как милость, обнаруживая тем самым истинное смирение.

ЛИЧНОСТИ С НАВЯЗЧИВОСТЯМИ

Застыть однажды, как камень.

Однажды и навсегда.

Гессе

Страстное стремление к постоянству возникает в нас очень рано и глубоко укореняется в нашей душе. Все, что мы видим, является убедительным повторением пережитого и доверенного нам в детстве, и это чрезвычайно важно для нашего развития. Возможно, в этом качестве проявляются специфические человеческие способности, наши чувства и наша психическая организация, наша способность любить, дарящая нам доверительность и надежду. У шизоидных личностей, часто меняющих свои привязанности или потерявших в раннем периоде жизни человека, с которым ранее была установлена прочная взаимосвязь, мы обнаруживали подавление или искаженное развитие этого качества.

Определенная длительность психического состояния и повторяемость одинаковых впечатлений в равной степени важны для нашего мышления, для приобретения знаний и опыта, вообще для нашей ориентировки в мире. Хаотический мир без узнаваемых и надежных закономерностей не дает возможности развернуться нашим способностям - внешний хаос соответствует хаосу внутреннему. Наш опыт, наши возможности приобрести истинные и надежные знания являются внутренним отражением или соответствием порядка и закономерностей мировой системы. Прилунение невозможно, если дорога на Луну выбрана произвольно и непредсказуемо, без опоры на познанные законы природы и научно разработанные траектории полета. Выяснением взаимоотношений между макро- и микрокосмом занималась астрология, которая снова переживает возрождение. В своем "Астрологическом завете" Оскар Адлер, имея в виду известное изречение И. Канта о том, что он исполнен глубокого благоговения перед двумя вещами - звездным небом над головой и нравственным императивом внутри нас, говорит о том, что нравственный закон внутри нас является отражением или соответствием звездному небу над нами. По мере того как мы познаем свое место в космическом порядке, мы находим принципы организации в нас самих и, прежде всего, определяем это в качестве принципа, т. е. исходим из того, что этот порядок не выдуман человеком и является фундаментальным условием нашего жизненного устройства. Это можно пояснить с помощью приведенных во вступлении к данной книге иносказаний. Стремление к продолжению относится к нашей сущности: страстное желание вновь любить и быть любимым после прекращения любовной близости является не только сутью нашего благополучия, но и корнем религиозного чувства. В представлениях о текучести времени, вечности и всеобщем присутствии божественного отражается потребность человечества в своем продолжении. Насколько глубока эта потребность, мы осознаем далеко не всегда, а только когда наши привычки и содержание нашей жизни изменяются, причем такое осознание часто продолжается и после прекращения действия изменяющих нашу жизнь факторов. Лишь тогда, когда нас охватывает ужас перед преходящим характером нашего существования, мы со страхом осознаем нашу зависимость, нашу временность. Теперь мы должны приступить к описанию третьей основной формы страха - страха перед преходящим. Мы встречаемся с ним тем чаще, чем чаще обращаем на него свое внимание. Опишем вначале, какие возникают последствия, когда у человека усиливается страх перед временным характером своего существования, когда возрастает его стремление к продлению и безопасности в том смысле, какой мы вложили в наше иносказание, касающееся центростремительных сил или соответствия силе тяжести. Общим следствием такой склонности является стремление все оставить по-прежнему. Изменение привычного состояния напоминает о преходящем, об изменчивости, которую личности с преобладанием навязчивостей (обсессивные) хотели бы, по возможности, уменьшить. В связи с этим, как следует из нашего иносказания, они пытаются найти или восстановить уже изведанное и проверенное. Когда что-либо изменяется, они расстраиваются, становятся беспокойными, испытывают страх, пытаются отделаться от изменений, уменьшить или ограничить их, а если они происходят - помешать им или преодолеть их. Они противостоят тем изменениям, которые с ними происходят, занимаясь при этом сизифовым трудом, так как все мы находимся в потоке событий, "все течет и все изменяется" в непрерывности возникновения и исчезновения, и никто не может остановить этот процесс. Как вообще выглядят эти попытки? При таких состояниях мнения, опыт, установки, главные правила и привычки удерживаются железной хваткой на основе действующего принципа и неизменного правила - все настоящее превращать в "закон вечности". Новый опыт либо отклоняется, либо, если это невозможно, трактуется как уже давно известное и испытанное. Это сознательно или подсознательно приводит к подтасовкам, вследствие которых некоторые детали нового упускаются, тенденциозно трактуются или просто аффективно отвергаются с тем обоснованием, что они неубедительны, преходящи, необъективны. В качестве спасения человек держится за такие установки, которые никто не может поколебать. История науки полна примеров подобных непродуктивных споров, основанных на упорном отстаивании своей "правоты". Отстаивание всего известного и привычного неизбежно приводит к готовности все новое встречать с предубеждением, к стремлению обезопасить себя от всего удивительного, непривычного и неизведанного. Это не только исключает возможность риска и попытки исследовать неизведанное с точки зрения наивной веры в прогресс, но и вызывает тенденцию затормозить, сдержать или даже предотвратить стремление других людей к риску, к открытию нового, к развитию. Основной проблемой людей с навязчивостями мы считаем также переоценку потребности в собственной безопасности. Осторожность, предвидение - долгосрочное целенаправленное планирование, вообще, установка на длительный период существования и продление существующего - все это связано с упомянутой потребностью. С точки зрения содержания страха данная проблема описывается как страх перед риском, перед изменениями, перед преходящим. Если провести аналогию с человеком, который вступает в воду, умея плавать, - это курс на сушу. Такие способы поведения и установки могут приобретать различную степень выраженности и очень странные формы. Тридцатилетний мужчина был одержим пополнением своей библиотеки. Между тем, он регулярно посещал публичную библиотеку и не читал собственных книг, обосновывая это тем, что если он однажды переедет в такое место, где нет библиотеки, что же он будет делать, когда прочтет все свои книги? В данном случае предвидение и предусмотрительность, а также связанный с ними страх приобретают действительно гротескную форму. Некоторые люди с навязчивыми расстройствами, имея полные шкафы одежды, носят исключительно старые вещи, создавая тем самым "резервы", - у них "сердце болит", если они вынуждены надевать новое, и они носят старомодную, проеденную молью одежду. Новая вещь используется ими лишь тогда, когда старая совсем изнашивается, и то лишь для того, чтобы предотвратить окончательный ее распад. Все, что движется к окончанию, напоминает им о преходящем и, в конечном счете, о смерти. У каждого из нас есть такой страх, и все мы желаем продления своего существования и даже бессмертия; все мы ищем чего-то бесконечного и испытываем глубокое удовлетворение, когда вновь находим вещи, к которым привыкли, но которые по различным причинам утратили. В этом плане мы понимаем и страсть к коллекционированию: что бы мы ни собирали - почтовые марки, монеты или фарфор, - нами руководит неосознанный мотив вечности, некая гарантия бессмертия - ведь как бы богата ни была наша коллекция, в ней всегда недостает той или иной вещи. Другие ищут продления существования и вечности в приобретении средств продолжения жизни, или изобретают вечный двигатель, или придают своим собственным воззрениям и теориям характер всеобщности и вневременности, пытаясь сделать их бессрочными по своей действенности. Уже одна наша склонность придерживаться любимых привычек и удерживать впечатления, особенно тогда, когда им что-то угрожает со стороны, свидетельствует о нашем желании продлить свое существование. Стремление избежать страха перед изменчивостью и временностью мы усматриваем в упрямой тенденции к удержанию и овладению, проявляющейся во всех возможных областях. Семейные, общественные, моральные, политические, научные и религиозные традиции приводят к догматизму, консерватизму, чрезмерной принципиальности, предубежденности и различным формам фанатизма. Чем больше упрямства проявляем мы в отстаивании своих позиций, тем с меньшей терпимостью относимся к тем, кто пытается поставить их под сомнение. Мы всегда испытываем страх и подвергаем сомнению все то, что может поколебать или изменить наши привычки, знания, верования, нашу безопасность, и не исключаем того, что новые взгляды и открытия являются ошибкой или обманом. Чем уже наш собственный кругозор и чем более ограничены горизонты нашего познания, тем больше мы стремимся сохранить все в неизменном виде, тем больше боимся утратить свою безопасность вследствие новых изменений и открытий. Итак, чем сильнее мы пытаемся удержать прошлое, тем больший страх испытываем перед преходящим, и, с другой стороны, чем больше мы сопротивляемся процессу изменения и развития, тем отчаяннее накапливаем силы для отстаивания своих позиций, тем выраженное становятся переживания, связанные с борьбой поколений. Жесткое отстаивание существующего и категорическое отклонение нового старым поколением принуждает юношество к экстремальному поведению. Естественно, что приверженность традициям первоначально имеет известное позитивное значение; мы хотим и должны во всем искать принципиальное и абсолютное. Для постоянства необходимо найти вневременную закономерность. Однако избыток постоянства приводит к уменьшению нашей способности и готовности к ориентации в новой ситуации, вызывает сопротивление новым изменениям, опровергающим или корригирующим ранее приобретенные знания и опыт, изменениям, к которым нас всегда принуждает, жизнь. Старая истина "tempera mutantur, et nos mutamtur in illis" ("времена меняются, и мы меняемся вместе с ними") для лиц с навязчивыми расстройствами не имеет силы; они платят за это стремлением к постоянству и страхом перед переменами. Они пытаются удержать жизнь с помощью схем и правил и проявляют упрямую нетерпимость ко всему новому и непривычному, а потому беспокоящему их. Однако то, что они так упорно хотят удержать, приводит их самих к принудительным и навязчивым психическим процессам. Таким образом, за каждой привычкой, каждой догмой и каждым проявлением фанатизма стоит страх - страх перед переменами, перед преходящим и, в конечном счете, страх смерти. Поэтому лица со склонностью к навязчивостям с таким трудом примиряются с людьми или обстоятельствами, которые отнимают у них власть или не подчиняются их воле. Им нравится все и они принуждают всех ко всему, что соответствует их мнению. Однако все, что им не удается в жизни, возвращается к ним обратно как насилие, к которому они хотели принудить других: ведь когда мы хотим принудить все живое к тому, чтобы все происходило не так, как это должно быть, а так, как это нравится нам, то все вокруг делается с принуждением, и мы вынуждены признавать, что уже не можем отличить свою волю от чужой. Так возникает впечатляющая последовательность: от навязчивых желаний к навязчивым действиям, в которых мы можем распознать жизненные силы, направленные на выравнивание однобокости и односторонности. Человек со склонностью к навязчивостям с трудом осознает, что область его жизнедеятельности не может быть абсолютизирована, что она не подчиняется неизменным принципам и не может быть заранее просчитана и определена. Он верит, что может привести все к единой системе, которую он в состоянии полностью обозреть и которой может овладеть, т. е. хочет совершить насилие над природой. В связи с этим уместно привести высказывание Ницше о том, что стремление к систематизации всегда содержит в себе частицу неискренности, заключающуюся в стремлении насильственно упростить многообразие живого. Навязчивое поведение сказывается на межчеловеческих отношениях. Вольно или невольно, сознательно или подсознательно мы предписываем другим то, что нравится нам самим. Это особенно четко выявляется в партнерских связях, при уходе за детьми и лицами, зависимыми от нас. Как мы уже упоминали, проблема взаимосвязи поколений, конфликты между поколениями воспринимаются людьми со склонностью к навязчивостям особенно остро. Все новое, непривычное и необычное ими отклоняется и подавляется; это доводит их установки и суждения до абсурда и провоцирует возникновение устрашающих планов противостояния, бунтов и революционных действий. Таким образом, консерватизм этих людей является источником таких экстремальных действий, которые равнозначны "выплескиванию ребенка из ванны". В этом проявляется неизбежная человеческая трагедия, которая может быть преодолена только при готовности воспринимать и понимать новое. Эти люди боятся, что без постоянного собственного и постороннего контроля может наступить угрожающий им хаос, что для наступления такой ужасающей неупорядоченности достаточно лишь немного расслабиться, отпустить вожжи, стать более открытым чужим влияниям и более податливым. Они боятся, что их могут притеснить, вытеснить или обойтись без них, что их мнением могут пренебречь, и если это хоть раз произойдет, то все обрушится, наступит светопреставление; они уподобляются Гераклу, который бы уже заранее предвидел, что на месте одной срубленной головы у гидры вырастет, по крайней мере, две. Они боятся совершить первый шаг, так как представляют себе бесчисленные последствия этого поступка. Они всегда стремятся достичь большей власти, приобрести больше знаний и навыков, чтобы предотвратить возникновение нежелательного и непредвиденного, и живут по принципу "а что будет, если...", вследствие чего отвергают все возможные варианты поведения, так что их повышенная осторожность и предусмотрительность не находит применения в жизни. Один пациент, которому было предложено оторваться, наконец, от дивана и высказать свои соображения, с раздражением ответил: "Но ведь тогда случится землетрясение", - тем самым в грубой форме выразив, насколько подавлены его мысли и стремления и какой длительный самоконтроль необходим для такого сдерживания. Осторожность прежде всего, нужно сделать все, чтобы предотвратить непредусмотренное - вот важнейший принцип людей с навязчивым развитием личности, для соблюдения которого они проявляют большую изобретательность. Мы можем рассмотреть это на нескольких примерах. Одна из возможностей вырвать себя из живого потока происходящего - это нерешительность, медлительность и сомнения.