О буренке, поповской корове.

Кухулин.

Я стою впереди молодых воинов,

Как древний вепрь, все крушащий кругом,

Пред войском, пред сотней бойцов,

Чтоб утопить тебя в этой воде,

Чтоб в гневе лютом испытать твою мощь

В бою с сотней разных ударов.

Придется тебе понести потерю:

Тебе сниму я голову с плеч.

Фердиад.

Здесь найдется, кто раздробит тебя,

Я пришел , чтоб тебя убить.

Тебя ждет сейчас от руки моей

Сирашная смерть в кровавой схватке,

Перед лицом героев, что здесь собрались,

Пред лицом уладов, глядящих на бой,

Чтоб должную память сохранили они

О том, как мощь моя сокрушила их силу.

Кухулин.

Как же станем мы биться с тобой?

Тела застонут наши от ран.

Что ж, нет нужды, мы с тобой сойдемся

В поединке у мэтог8о брода!

Будем ли биться тяжкими мечами

Иль кровавыми остриями копий,-

Сражен ты будешь пред лицом войска,

Ибо настал для этого час.

                                               Французский эпос.

“Песнь о Роланде”.

8

Доволен Карл, великий император:

Его войсками Кордова взята.

Камнями катапульт разбиты башни,

И стены все повергнуты во прах.

Добыча рыцарей его богата:

Доспехи, утварь, серебро и злато.

Язычников там больше не осталось,

Все крещены, кто от меча не пал.

В саду вкруг императора собрались

Роланд и Оливер, два смелых графа;

Самсон и Ансеис, и Жофруа –

Носитель королевской орифламмы,

Жерэн, Жерэр, еще других немало…

9

И первым Бланкандрин заговорил:

“Господь всевышний вас благослови,

Да будьте неизменно им хранимы!

Велел вам передавать король Марсилий,

Что, христианства правоту постигнув,

Он хочет вас дарами наделить.

Пришлет их вам в великом изобилье:

Семьсот верблюдов и медведей диких,

Свирепых львов и соколов ловитвы;

10

В молчании император пробыл долго, -

Поспешным не бывало Карла слово.

Но наконец поднял свое лицо

И, на посла взглянувши гордо,

Сказал ему:” Вы очень хорошо

Сейчас говорили предо мною.

Но ведь король Марсилий до сих пор

Непримиримый был моим врагом.

Что обещания его не ложны,

Чем поручиться мне Марсилий мог бы?”

11

Светило солнце в этот вечер чудный.

Поставлены в конюшни десять мулов;

Посланниками шатер разбит в саду,

Где ночь они в покое проведут,

Двенадцать лучших слуг служить им будут.

                                                  Испанский эпос

Песнь о моем Сиде.

1

                                           Жгучими слезами так горестно плача,

Назад он обернулся, взглянул на палаты.

Видит двери без запоров, и ворота все настежь,

И пустые нашесты без шуб и без платья,

И без соколов и ястребов слинявших.

Вздохнул мой Сид от великой печали,

Молвил мой Сид разумными словами:

“Господи-отче, в небесах тебе слава!

Вот что учинили лихие супостаты”.

2

Вот опустили поводья, вот пришпорили смело,

Под Биваром ворона направо летела;

Как под Бургос пришли, полетела налево.

Пожал мой Сид плечами, голову поднял дерзко.

“Поздравляю, Альвар Аньес! Изгнанник теперь я.

Но вернемся мы в Кастилию, говорю я вам верно,

С почетом и поживой, с божья соизволения”.

3

Мой Сид Руй Диас под Бургос приходит.

А с ним шесть десятков всадников отботных.

Вышли взглянуть и мужчины и жены,

Горожане, горожанки облепили окна;

Плачут неутешно от великого горя,

И на устах повсюду такое у них слово:

“Вот добрый был бы вассал, будь сеньор его добрым”.

4

Приют они б ему дали, да от страха не смеют:

Король дон Альфонс – в превеликом гневе.

Пред вечером грамота в Бургос доспела,

За крепкую печатью и со строгим запретом:

Руй Диасу Сиду не давать ночлега;

А его кто даст, пусть знает он верно,

Что лишится именья и зениц своих обеих

И еще напридачу и духа и тела.

Все люди-христиане – в печали непомерной.

Попрятались от Сида, отвечать ему не смеют.

Выбрал мой Сид подворье для ночлега.

                                                                     Данте.

Божественная комедия.

                                                                        АД

Первая первая

1 Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

4 Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

7 Так горек он, что смерть едва ль не слаще.

Но, благо в нем обретши навсегда,

Скажу про все, что видел в этой чаще.

Песнь вторая

1 День уходил, и неба воздух темный

Земные твари уводил ко сну

От их трудов; лишь я один, бездомный,

4 Приготовлялся выдержать войну

И с тягостным путем, и с состраданьем,

Которую неложно вспомяну.

7 О Музы, к вам я обращусь с воззваньем!

О благородный разум, гений свой

Запечатлей моим повествованьем!

Песня третья

Я, прочитав над входом, в вышине,

Такие знаки сумрачного цвета,

Сказал: "Учитель, смысл их страшен мне".

 Он, прозорливый, отвечал на это:

"Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета.

Песнь четвертая

 Ворвался в глубь моей дремоты сонной

Тяжелый гул, и я очнулся вдруг,

Как человек, насильно пробужденный.

 Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,

Встав на ноги и пристально взирая,

Чтоб осмотреться в этом царстве мук.

 Мы были возле пропасти, у края,

И страшный срыв гудел у наших ног,

Бесчисленные крики извергая.

 Он был так темен, смутен и глубок,

Что я над ним склонялся по-пустому

И ничего в нем различить не мог.

"Теперь мы к миру спустимся слепому, -

Так начал, смертно побледнев, поэт. -

Мне первому идти, тебе - второму".

 И я сказал, заметив этот цвет:

"Как я пойду, когда вождем и другом

Владеет страх, и мне опоры нет?"

Песня пятая

Так я сошел, покинув круг начальный,

Вниз во второй. Он менее, чем тот,

Но больших мук в нем слышен стон печальный.

Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот,

Допрос и суд свершает у порога

И взмахами хвоста на муку шлет.

Тот адский ветер, отдыха не зная,

Мчит сонмы душ среди окрестной мглы

И мучит их, крутя и истязая.

И я узнал, что этот круг мучений

Для тех, кого земная плоть звала,

Кто предал разум власти возлежаний.

Песнь шестая

Я в третьем круге, там где дождб струится,

Проклятый, вечный, грузный, ледяной;

Всегда такой же, он все так же длится.

Тяжелый град, и снег, и мокрый гной

Пронизывает воздух непроглядный,

Земля смердит под жидкой пеленой.

А те под ливнем воют , словно суки,

Прикрыть стараясь верхним нижний бок,

Ворочаются в исступленье муки.

Есть двое праведных, но им не внемлют.

Гордыня, зависть, алчность – вот сердцах

Три жгучих искры, что вовек не дремлют.

Песнь седьмая.

И мы, спускаясь побережьем мук,

Объемлющим всю всю скверну мирозданья,

Из третьего сошли в четвертый круг.

Об этом лает голос их сварливый,

Когда они стоят к лицу лицом,

Наперекор друг другу нечестивы.

Им вечно так шагать, кончая схваткой,

Они восстанут из своих могил,

Те – сжав кулак, а эти – с плешью гладкой.

Мы пересекли круг и добрались

До струй ручья, которые просторной,

Изрытой ими, впадиной неслись.

И я увидел, долгий взгляд вперяя,

Людей, погрязших в омуте реки,

Была свирепа их толпа нагая.

Они дрались не только в две руки,

Но головой, и грудью, и ногами,

Друг друга норовя изгрызть в клочки.

Сын мо, перед нами

Ты видишь тех, кого осилил гнев…

Песнь восьмая.

Границами исолмлен дол бнсплодный,

Там здесь повсюду высились они,

Но горечь этих мест была несходной,

Была раскрыта каждая могила,

И горестный свидетельсьвовал стон,

Каких она товерженцев таила.

Песнь десятая

Здесь кладбище для вериши когда-то,

Как Эпикур и все, кто вместе с ним,

Что души с плотью гибнут без возврата.

Песнь одиннадцатая.

Насилие в первый круг заключено,

Который на три пояса дробится,

Затем что видом тройственно оно.

Песнь двенадцатая.

Но посмотри: вот, окаймив откос,

Течет поток кровавый, сожигая

Тех, кто насилие ближнему нанес.

Вдоль берега, над алым кипятком,

Вожатый нас повел без прекословий.

Был страшен крик варившихся живьем.

Здесь не один тиран,

Который жаждал золота и крови:

Все, кто насилием осквернил свой сан.

Песнь тринадцатая.

Я отовсюду слышал громкий стон,

Но никого окрест не появлялось,

И я остановился, изумлен.

Мы были люди, а теперь растения.

И к душам гадов было бы грешно

Выказывать так мало сожаленья.

Песнь четырнадцатая.

Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,

Где третий пояс лег внетри второго

И гневный суд вершится с высоты.

Дабы явить, что взору было ново,

Скажу, что нам, огромнгой пеленой,

Открылась степь, гне нет ростка живого.

Злосчастный лес ее обвил коймой,

Как он и сам обвит рекой горючей;

Мы стали с краю, я и спутник мой.

Я видел толпы голых душ в пустыне:

Все плакали в терзанье вековом,

Но разной обреченные судьбине.

Кто был повержен навзничь, вверх лицом,

Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,

А кто сновал без устали кругом.

Песнь семнадцатая.

Из глаз у них стремился скорбный ток,

Они все время то огонь летучий

Руками отстраняли, то песок.

Песнь восемнадцатая.

А тот устуи, который остается,

Кольцом меж бездной и скалой лежит,

И десять впадин в нем распознается.

Там в два ряда текла толпа нагая,

Ближайший ряд к нам направлял стопы,

А дальний – с нами, но крупней шагая.

Туда взошли мы, и моим глазам

Предстали толпы влипших в кал зловонный

Как будто взятый из отхожих ям.

Песнь девятнадцатая.

Из каждой ямы грешник шевелил

Торчащими по голени ногами,

А туловищем в камень уходил.

У всех огонь змеился по ступням,

Все так брыкались что крепчайший жгут

Порвался бы, не совладав с толчками.

Песнь двадцатая.

Когда я взору дал по ним скользнуть,

То каждый оказался странно скручен

В том месте, где к лицу подходит грудь,

Челом к спине повернут и беззвучен,

Он, пятиясь задом, направлял свой шаг

И видеть прямо был навек отучен.

Песнь двадцать вторая

Лишь на смолу я обращал мой взгляд,

Чтоб видеть свойства этой котловины

И что за люди там внутри горят.

Так грешники торчали в две гряды,

Но, увидав, что Борода крадется,

Ныряли в кипь, спасаясь от беды.

Всех отпускал за деньги, скрыв улики,

Как говорит, корысти не тая,

Мздоимец был не малый, не великий.

Песнь двадцать третья.

По лицам двух я видел, что их грудь

Исполнена стремления живого,

Но им мешали груз и тесный путь.

Песнь двадцать четвертая.

И я внутри увидел страшный ком

Змей, и так много разных было видно,

Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.

Средь этого чудовищного скопа

Нагой народ, мечась, ни уголка

Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа.

Песнь двадцать шестая.

Так, видел я, вся искрилась огнями

Восьмая глубь, как только с двух сторон

Расщелина открылась перед нами

Песнь двадцать седьмая

Я знал все виды потайных путей

И ведал ухищрения всякой масти,

Край света слышал звук моих затей.

Песнь двадцать восьмая

И все, кто здесь, и рядом, и вдали,

Виноваты были в распрях и раздорах

Среди живых, и вот их рассекли.

Я видел, вижу словно и сейчас,

Как тело безголовое шагало

В толпе, кружащей несчетный раз,

И срезанную голову держало

За космы, как фонарь и голова

Взирала к нам и скорбно восклицала.

Песнь двадцать девятая

Я видел двух, спина к спине сидевших,

Как две сковороды поверх огня,

И от ступней по темя острупевших.

Чем тот и этот сам в себя вгрызался

Ногтями, чтоб на миг унять свербеж,

Который только этим обегчался.

Песнь тридцать первая.

Как башнями по кругу обнесен

Монтереджоне на своей вершине,

Так здесь, венчая круговой заслон,

Маячили, подобные твердыне,

Ужасные гиганты, те, кого

Дий, в небе грохоча, страшит поныне.

Песнь тридцать вторая

Я увидал, взглянув по сторонам,

Что подо мною озеро, от стужи

Подобное стеклу, а не волнам.

Так, вмерзши до таилища стыда

И аисту под звук стуча зубами,

Синели души грешные изо льда.

Мы отошли и тут глазам моим

Предстали двое, в яме леденея,

Один, как шапкой, был накрыт другим.

Как хлеб грызет голодный, стервенея,

Так верхний зубы нижнему вонзал

Туда, где мозг смыкаются и шея.

Песнь тридцать третья.

И в этот час, хоть и казалось мне,

Что все мое лицо, и лоб и веки

От холода бесчувственны вполне,

Я ощутил как будто ветер некий.

Песнь тридцать четвертая.

Одни лежат, другие вмерзли стоя,

Кто вверх, кто внизу головой закрыв,

А кто – другой, лицо ступнями кроя.

                                                          Франсуа Вийон

                                                           Избранная лирика

                                                 БАЛЛАДА ДОБРЫЙ СОВЕТ

Глупцы, чей мозг пороком притуплен,

Кто, будучи невинен от рожденья,

Презрел с годами совесть и закон,

Кто стал рабом слепого заблужденья,

Кто следует дорогой преступленья,

Усугубить страшитесь грозный счет

Тех, кто уже взошел на эшафот,

Затем что жил сумняшеся ничтоже.

Со всеми будет так, кто не поймет:

Злоумышлять на ближнего негоже.

Пусть каждый помнит: сам виновен он

В любом своем житейском огорченье.

Да, мир -- тюрьма, но это не резон

Утрачивать смиренное терпенье,

До времени бежать из заключенья,

Обкрадывать, глумясь, честной народ,

Жечь, грабить и пускать оружье в ход.

Когда наступит час расплаты позже,

Бог пеням лиходея не вонмет:

Злоумышлять на ближнего негоже.

Что толку лезть всечасно на рожон,

Врать, плутовать, канючить без стесненья,

Дрожать и, даже погружаясь в сон,

Бояться, что не будет пробужденья,

И каждого держать на подозренье?

Итак, скажу: настал и ваш черед

Уразуметь, что пас геенна ждет

И что уняться вам пора бы псе же,

Не то позор падет на весь ваш род.

Злоумышлять на ближнего негоже.

В посланье Павла к римлянам прочтет

И стар, и млад, что он всех нас зовет

Любить друг друга по завету Божью,

Лишь добрые дела на свете множа.

Особо ж в толк пусть человек возьмет:

Никто другого в грех да не введет --

Злоумышлять на ближнего негоже.

                                                          БАЛЛАДА ПРИМЕТ

Я знаю множество примет;

Я знаю, где есть ход запасный;

Я знаю, кто и как одет;

Я знаю, что и чем опасно;

Я знаю, где овраг пропастный;

Я знаю, часты грозы в мае;

Я знаю, где дождит, где ясно;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, есть на все ответ;

Я знаю, где черно, где красно;

Я знаю, что где на обед;

Я знаю, лжем мы ежечасно;

Я знаю, хищна волчья стая;

Я знаю, жалобы напрасны;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю были давних лет;

Я знаю, люди разномастны;

Я знаю, кто богат, кто нет;

Я знаю, кожа чья атласна;

Я знаю, глуп, кто любит страстно;

Я знаю, алчности нет края;

Я знаю, умники несчастны;

Я знаю все, себя не зная.

Я знаю, принц, что жизнь ужасна;

Я знаю, на земле нет рая;

Я знаю, смерть над каждым властна;

Я знаю все, себя не зная.

БАЛЛАДА ПРОТИВ НЕДРУГОВ ФРАНЦИИ

Да встретит огнедышащих быков,

Как встарь Язон, что вел "Арго" в поход,

Иль за грехи семь лет среди скотов

Траву, как Навуходоносор, жрет,

Иль станет жертвой пламени и тлена,

Как град Приамов за увоз Елены,

Иль будет жаждой, как Тантал, спален,

Иль, как Дедал, в темницу заточен,

Иль, как Иов, гниет, иль воссылает,

Как Прозерпина, из Аида стон

Тот, кто на край французский умышляет.

Пусть, на кудрях повиснув меж дубов,

Там, как Авессалом, конец найдет,

Иль будет много дней стоять готов,

Как выпь, вниз головой в грязи болот,

Иль, продан туркам, вкусит тяжесть плена,

Или, как Симон Волхв, пойдет в геенну,

Или, как Магдалина, что всех жен

Сперва была распутней, обнажен,

Свой срам к соблазну общему являет,

Иль сгинет, как Нарцисс, в себя влюблен,

Тот, кто на край французский умышляет.

Да будет смолот между жерновов,

Как страстотерпец Виктор, иль прервет

Сам раньше срока бег своих годов,

Как от отчаянья Искариот,

Иль золото стяжав ценой измены,

Себе зальет им глотку непременно,

Иль будет безвозвратно отлучен

От благ, какими смертных Аполлон,

Юнона, Марс, Венера оделяют,

Иль, как Сарданапал, испепелен

Тот, кто на край французский умышляет.

Принц, пусть туда, где Главк воздвиг свой трон,

Эолом грозным будет унесен

И тщетно о пощаде умоляет,

Навеки проклят и надежд лишен,

Тот, кто на край французский умышляет.

 Лирика трубадуров.

Гираут де Борнейль.

АЛЬБА.

                                           О царь лучей, бог праведный и вечный,

Свет истинный, единый, бесконечный,

Молю тебя за друга моего.

Уж с вечера не видел я его,

И близок час денницы!

Предшественница утренних лучей

Давно горит во всей красе своей.

Товарищ мой, усталые ресницы

Откройте вы, - как утро, молода

Вдали горит восточная звезда,

И близок час денницы!

                                                     Бернард де Вертадорн.

Кансона.

Нет, не вернусь я, милые друзья,

В наш Вертадорн: она ко мне сурова.

Там ждал любви – и ждал напрасно я,

Мне не дождаться жребия иного!

Люблю ее – то вся вина моя,

И вот я изгнан в дальние края,

Лишенный прежних милостей и крова.

Как рыбку мчит игривая струя

К приманке злой. На смерть со дна морского,

Так устремила и любовь меня

Туда, где гибель мне была готова.

Не уберег я сердце от огня,

И пламя жжет сильней день ото дня,

И не вернуть беспечного былого.

Бертран де Борн.

                                                     Плач

Наш век исполнен горя и тоски.

Не сосчитать утрат и грозных бед.

Но все они ничтожны и легки

Перед бедой, которой горше нет, -

То гибель Молодого Короля.

Скорбит душа у всех, кто юн и смел,

И ясный день как будто потемнел.

И мрачен мир, исполненный печали.

Не одолеть бойцам своей тоски,

Грустит о нем задуманный поэт,

Жонглер забыл веселые прыжки, -

Узнала смерть победу из побед,

Похитив Молодого Короля.

Как щедр он был! Как обласкать умел!

Нет, никогда столь тяжко не скорбел

Наш бедный век, исполненный печали.

                                                     Франческо Петрарка

Лирика

LVII

Мгновения счастья на подъем ленивы,

Когда зовет их алчный зов тоски;

Но, чтоб уйти, мелькнув, - как тигр, легки.

Я сны ловить устал. Надежды лживы.

Скорей снега согреются, разливы

Морей иссохнут, невод рыбаки

В горах замкнут, там, где две реки,

Евфрат и тигр, влачат свои извивы.

Из одного истока, Феб зайдет, -

Чем я покой найду иль от врагини,

С которой ковы на меня кует

Амур, мой бог, дождуся благостыни.

И мед скупой – устам, огонь полыни

Изведавшим, - не сладок, поздний мед!

LXI

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край, и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил,

Как глубоко пронзен стрелой, что метил

Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,

Будя отзвучия именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав

Стяжали ей, певучие канцоны, -

Дум золотых о ней, единой, сплав!

LXII

Бессмысленно теряя дни за днями,

Ночами бредя той, кого люблю,

Из-за которой столько я терплю,

Заворожен прекрасными чертами,

Господь, молю – достойными делами,

Позволь, свое падение искуплю

И дьявола немало посрамило

С его вотще сплетенными сетями.

Одиннадцатый на исходе год

С тех пор, как я томлюсь по гнетом злым,

Отмеченный жестокою печалью.

Помилуй недостойного щедрот.

Напомни думам сбивчивым моим,

Как в этот день ты предан был распятью.

CXXXII

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он – любовь, то что же

Любовь? Добро ль? .. Но эти муки, Боже!..

Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

Коль им пленен, напрасны стоны. То же,

Что в жизни смерть – любовь. На боль похоже

Блаженство. Страсть, страдание – тот же звук.

Признал ли я иль принял поневоле

Чужую власть?.. Блуждает разум мой.

Я – утлый челн в стихийном произволе.

И кормщика над праздной нет кормой.

Чего хочу – с самим собой в расколе, -

Не знаю. В зной – дрожу, горю – зимой.

CXII

Сеннуччо, хочешь я тебе открою,

Как я живу? Узнай же, старина:

Терзаюсь, как в былые времена,

Все тот же, полон ею лишь одною.

Здесь чуткою была, здесь ледяною,

Тут мягкой,, тут надменною она;

То строгости, то благости полна,

То кроткая, то грозная со мною.

Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла,

Здесь повернула, здесь остановилась,

Здесь привлекла прекрасным взором в плен;

Здесь оживленна, здесь невесела…

Все мысли с ней – ничто не изменилось,

Ничто не предвещает перемен.

CXXXII

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он – любовь, то что же

Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!.. Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

Коль им пленен, напрасны стоны. Тоже,

Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже

Блаженство. Страсть, страдание – тот же звук.

Признал ли я иль принял поневоле

Чужую власть?.. Блуждает разум мой.

Я – утлый челн в стихийном произволе.

И кормщика над праздной нет кормой.

Чего хочу – с самим собой в расколе, -

Не знаю. В энной – дрожу, горю – зимой.

                                           Поэзия вагантов – голиардов

Архипиита

Исповедь.

Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,

Приговор ей вынес я строгий и нелестный,

Создан из материи слабой, легковесной,

Я – как лист, что по полю гонит ветр окрестный.

Мудрецами строится дом на камне прочном,

Я же, легкомыслием заражен порочным,

С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,

Облаков изменчивых отраженьем точным.

Весенняя песня.

Дни светлы, похожи,

О, девушки!

Радуйтесь, ликуйте,

О, юноши!

Ах, я словно сад цветущий!

Плоть и душу пожирает

Жар желанья,

От любви теряю ум

И сознание. 

Праздничная песня.

Радость, радость велия!

День настал веселия.

Песнями и пляскою

Встретим залихватскою

День освобождения

От цепей учения.

Школяры, мы яростно

Славим праздник радостный.

Вальтер Шатильонский.

Обличение Рима

Обличить намерен я лжи природу волчью:

Часто, медом потчуя, нас питают желчью,

Часто сердце медное златом прикрывают,

Род ослиный львиную шкуру надевает.

С голубиной внешностью дух в разладе волчий:

Губы в меде плавают, ум же полон желчи.

Не всегда-то сладостно то, что с медом схоже:

Часто подлость кроется под атласной кожей.

Замыслы порочные скрыты речью нежной,

Сердца грязь прикрашена мазью белоснежной,

Поражая голову, боль разит все тело;

Корень высох – высохнуть и ветвям приспело.

 Поэзия городского сословия

ФАБЛИО

О буренке, поповской корове.

Расскажу я вам про виллина.

В день приснодевы утром рано

Пошел с женой в церековь он.

Перед службой, взойдя на амвон,

Поп стал говорить:

Дары, мол, нужно приносить.

Чтоб не была молитва лишней:

Воздаст вдвойне тому всевышний,

Чей дар от сердца принесен.

Слшышб, сестрица, наш поп умен, -

Говорит виллан, - ей же ей!

Даруй по совести своей,

И добро твое бог умножит;

Отлично пригодиться может

Корова наша в дар для бога;

Молока не приностит много;

Отдадим попу ее, а?

Завещание осла

Кто желает в довольстве жить

И дни свои так проводить,

Чтоб росло его состояние –

Ждут того всегда нарекания

И злословия клеветников.

Каждый вредить ему готов,

Злой завестью одолеваем.

Как ни любезен будь хозяин,

Из десятка гостей его

Шесть найдется клеветников.