Новое убийство на улице Морг 15 страница

От наполняющей ее почти до краев мутной воды исходил какой-то животный запах, напоминающий запах мокрой собачьей шерсти. На поверхности плавала бурная пена. Вода была спокойна.

Гейвин нагнулся, стараясь разглядеть дно. Его отражение было наполовину скрыто пеной. Нагнувшись еще ниже, он увидел руку с грубыми пальцами. Перед ним, в грязной воде, лежала, свернувшись, как зародыш, несомненно человеческая фигура.

Он протянул руку, чтобы очистить поверхность воды от грязи, – отражение задрожало и рассыпалось – и ясно увидел лежащую неподвижно фигуру. Это была статуя спящего человека, только голова почему-то была повернута вверх и глядела на Гейвина нарисованными глазами. Два выпученных яблока на небрежно изваянном лице. Прямые губы, смешно торчащие уши на абсолютно лысой голове. Одним словом – работа неумелого подмастерья. В некоторых местах краска, возможно от воды, стала отваливаться серыми закругленными лепестками, обнажая деревянную основу.

Бояться было нечего. Обыкновенная деревяшка с откисающей краской. А звук, которого он так испугался, был, конечно, вызван выходящими из нее пузырьками воздуха. А он, глупышка, так испугался! Паниковать было нечего. «Поддержи во мне жизнь», – как частенько говаривал бармен из «Амбассадора», когда на сцене появлялась новая малышка.

Гейвин иронично улыбнулся. Да, этот чурбан мало напоминал Адониса.

– Забудь об этом.

Рейнольдс стоял у двери. Кровотечение уже остановилось, хотя он продолжал прижимать к щеке замаранный платок. В ярком свете ванной его кожа приобрела желчный оттенок, который напугал бы и мертвеца.

– Ты в порядке? По тебе этого не скажешь.

– Все будет просто чудно... уйди, ради Бога.

– Что случилось?

– Я поскользнулся. Понимаешь, вода на полу. Вот и поскользнулся.

– Но стук...

Гейвин оглянулся на ванну. Что-то в статуе на этот раз поразило его. Может, ее нагота. И эти сползающие одна за другой полоски краски. Последние полоски... или кожи.

– Соседи.

– Что это? – спросил Гейвин, по-прежнему рассматривая распухшее кукольное лицо в воде.

– Тебя это не касается.

– Почему он такой скрюченный? Он умирает, что ли?

С кислой улыбкой на губах Гейвин обернулся.

– Ты ждешь, когда я расплачусь с тобой?

– Нет.

– Черт возьми! Ты на работе или нет? Там, за кроватью, лежат деньги. Возьми, сколько посчитаешь нужным. За потерянное время... – он оценивающе посмотрел на Гейвина, – и молчание.

Статуя. Гейвин уже не мог оторвать взгляд. Его собственное распухшее лицо, смутившее разум неизвестного художника, медленно разрушалось водой.

– Не удивляйся, – произнес Кен.

– Что происходит?

– Тебя это не касается!

– Ты это украл... так? Это, верно, стоит немалых денег, и ты украл?

Рейнольдс, казалось, в конце концов устал лгать.

– Да, я это украл.

– И сегодня за этим кто-то приходил.

Кеннет пожал плечами.

– Не так ли? Кто-то за этим приходил?

– Да. Да, я это украл, – механически повторил он за Гейвином, – и кто-то за этим приходил.

– Это – все, что я хотел узнать.

– Не возвращайся сюда, Гейвин, или как тебя там. И не выдумывай ничего, меня здесь не будет.

– Ты боишься вымогательства? Я – не вор!

Взгляд коллекционера стал презрительным.

– Вор ты или нет, будь, во всяком случае, благодарен за то, что он – в тебе.

Рейнольдс отступил, давая Гейвину пройти. Но тот даже не шелохнулся.

– Благодарен за что???  

Слова Кена явно разозлили его. Он был оскорблен тем, что его выставляют с какой-то небылицей, не удостаивая даже мало-мальски толкового объяснения.

У Рейнольдса же просто уже не было сил для объяснений. В изнеможении он облокотился о дверь.

– Уходи, – тихо сказал он.

Гейвин кивнул и вышел. Когда он был уже в прихожей, от статуи, видимо, отвалился изрядный кусок краски. Было слышно, как заплескалась вода в ванной. Можно даже было представить, как заколыхались на статуе световые блики.

– Спокойной ночи, – произнес ему вслед Кен.

Гейвин не ответил. Даже не вспомнив о деньгах, он вышел. Будь проклят этот дом со всеми его надгробиями и тайнами.

На пороге он обернулся. Через открытую дверь гостиной на него взглянуло лицо Флавина-Знаменосца. «Должно быть, герой», – подумал он. Только героя могли почтить подобным образом. С ним такого не произойдет. Его лицо умрет вместе с ним.

Он закрыл за собой входную дверь. Тут же напомнил о себе больной зуб. И тут же возобновился стук. Стук кулака по стене.

Или внезапная ярость пробуждающегося сердца.

* * *

Утром зубы выли уж невыносимо, и он отправился к дантисту, надеясь уговорить секретаршу принять его немедленно. Но очарование покинуло его, глаза не сверкали таким обаянием, как обычно. Она сказала, что придется подождать неделю. Он – что дело срочное, на что она заметила, что ей так не кажется. Начинался не самый хороший день: зубная боль, секретарша-лесбиянка, снег хлопьями, ворчливые женщины на каждом углу, безобразные дети, безобразное небо.

В тот день началось преследование.

Поклонники преследовали Гейвина и до этого, но не до такой степени. Бывало, его по-собачьи сопровождали целыми днями, из бара в бар, с улицы на улицу, и это просто выводило из себя. Ночь за ночью видеть одно и то же надоевшее лицо, никак не решающееся купить ему выпивку, а может, даже предложить часы, кокаин, неделю в Тунисе или что-нибудь еще. Он очень быстро проникся отвращением к этому липкому обожанию, скисающему еще скорее молока, вонь от которого стояла, казалось, до самых небес. Один из его наиболее пылких обожателей, как ему говорили, прославленный актер, никогда не пытался подойти близко, просто ходил за ним повсюду, и все смотрел и смотрел. Вначале это внимание льстило Гейвину, но вскоре удовольствие сменилось беспокойством, и однажды, случайно наткнувшись на этого парня в одном из баров, он пригрозил проломить ему череп. А в тот вечер он был так взвинчен, так раздражен бесконечными пожирающими взглядами, что этому жалкому человечку непременно досталось бы, не пойми он намека. Возможно, он вернулся домой и повесился.

На этот раз все обстояло совсем не так. Не преследование, а, скорее, ощущение слежки. Не было никаких доказательств того, что кто-то висит у него на хвосте, просто чертовски дурное чувство. Каждый раз, когда он оглядывался, ему казалось, что кто-то отступает в тень. Иногда на ночной улице случайный прохожий вдруг начинал идти с ним в ногу, аккомпанируя каждому удару его каблука, каждому срыву шага. Это напоминало паранойю, исключая, может быть, то, что сам он не был параноиком. Если бы это было так, думал он, ему бы уже давно об этом сказали.

Кроме того, стали происходить совершенно необъяснимые вещи. Однажды утром старуха-кошатница, жившая над ним, поинтересовалась лениво, что за чудак приходил к нему поздно ночью и прождал, поглядывая на дверь, несколько часов. Ни один из его знакомых не подходил под описание.

В другой день на людной улице он отделился от толпы, отойдя к двери закрытого магазина, чтобы прикурить сигарету. Когда он зажег спичку, в засаленном дверном стекле вдруг застыло чье-то отражение. Пламя обожгло пальцы. Гейвин выронил спичку и опустил глаза. А когда он повернулся, людское море уже скрыло его преследователя.

Это было дурное, очень дурное чувство. И самое ужасное – не было понятно, чем оно вызвано.

* * *

Гейвин никогда не разговаривал с Преториусом, хотя они и обменивались небрежными кивками при встрече на улице и каждый справлялся о другом у общих знакомых, как будто они были друзьями. Преториус был негром, возраст между сорока пятью и смертью. Известный сводник, утверждавший, что происходит от Наполеона. Под его началом довольно успешно работало множество женщин и три или четыре мальчика. Когда Гейвин только вышел на улицу, ему советовали попросить покровительства у Преториуса, но он был слишком горд, чтобы просить о такого рода помощи. В результате теперь он не пользовался расположением Преториуса и его клана, однако, поскольку он стал довольно заметной фигурой, никто не решался бросить вызов его праву быть самим по себе. Поговаривали даже, что Преториус выражал несколько недоброжелательное восхищение его жадностью.

Восхищение или нет, но в один из адских холодных дней Преториус вдруг нарушил молчание и первым заговорил с ним.

– Эй, белый!

Было около одиннадцати, и Гейвин шел из бара на Сент-Мартин-Лейн в клуб на Ковент-Гарден. Улицы были еще достаточно людны, и среди многочисленных посетителей театров и кино можно было найти хорошего клиента, хотя у него в тот вечер к этому не было никакой охоты. В кармане лежала сотня, заработанная накануне. Достаточно, чтобы твердо стоять на ногах.

Первое, что пришло в голову при виде загородивших дорогу Преториуса и его головорезов, было: им нужны деньги.

– Послушай, белый.

Преториус добродушно улыбался. Нет, он не был уличным вором. Не был и не будет.

– Белый, мне нужно переговорить с тобой.

Преториус достал из кармана орех, расколол его в руке и отправил содержимое в огромный рот.

– Догадываешься о чем?

– Что тебе нужно?

– Я уже сказал: немного переговорить. Кое о чем расспросить. Идет?

– Хорошо. О чем?

– Не здесь.

Гейвин взглянул на когорту Преториуса. Это не были гориллы, не в стиле черных. С другой стороны, это были и не пятидесятикилограммовые хиляки. Обстановка в целом складывалась довольно нездоровая.

– Благодарю.

Спокойным, насколько он был способен, шагом Гейвин прошел мимо троицы, последовавшей за ним. Он мысленно умолял их отвязаться, но они не отставали. Преториус положил руку ему на плечо.

– Послушай. До меня дошли неприятные новости о тебе.

– Не может быть!

– Боюсь, что может. Мне сказали, что ты напал на одного из моих ребят.

Гейвин прошел шесть шагов, прежде чем ответить.

– Нет, вы ошиблись. Это – не я.

– Он узнал тебя, белый, ты доставил ему кучу неприятностей.

– Говорю вам, это – не я!

– Ты – псих, слышишь? Тебя стоит поскорее упечь за решетку.

Преториус все больше сердился. Прохожие обходили их стороной.

Гейвин молча свернул с Сент-Мартин-Лейн на Лонг-Акр и тут же осознал, какую ошибку совершил. Здесь прохожих почти не было и требовалось проделать изрядный путь, чтобы достичь другого людного места. Ему следовало, безусловно, свернуть не налево, а направо, тогда он быстро вышел бы на Чарринг-Кросс-роуд. Там нетрудно было бы затеряться. Черт возьми, он не мог развернуться и пойти в обратную сторону. Все, что ему оставалось – идти прямо (именно идти, и ни в коем случае не бежать от бешеных псов, наступающих на пятки) и надеяться, что удастся оставить разговор в прежнем русле.

– Ты влетаешь мне в копеечку, – бросил ему в спину Преториус.

– Не вижу причин.

– Ты вывел из строя одного из моих мальчишек. Судя по всему, довольно надолго. Он дьявольски напуган, слышишь?

– Повторяю, я ничего такого не делал.

– Почему ты врешь мне, белый? Неужели ты не считаешь меня достойным услышать правду?

Преториус нагнал его и пошел рядом, оставив своих дружков позади.

– Послушай... – шепнул он Гейвину на ухо, – такого рода ребят легко соблазнить, не так ли? Я это понимаю, и меня это не очень-то и волнует, но ты сделал ему больно, а у меня сердце кровью обливается, когда кому-нибудь из моих ребят причиняют боль.

– Ты думаешь, что если бы все действительно было так, я спокойно разгуливал бы по улице?

– Ты, мне кажется, не настолько добр, насколько хочешь казаться. Речь идет вовсе не о паре синяков. Я пошел на этот разговор только потому, что ты искупался в его крови. Повесил и исполосовал всего ножом, а потом подбросил его мне на порог в одних носках. Ты хорошо расслышал, белый? Теперь тебе ясно, почему мне не хотелось бы спускать тебе это с рук?

Гейвин был просто разъярен рассказом о приписываемых ему злодействах и теперь совершенно не мог понять, как следует ко всему этому относиться. Не проронив ни слова в ответ, он продолжал идти.

– Этот малыш восхищался тобой. Говорят, твоя история поучительна для начинающих. Ты тоже так считаешь?

– Не думаю.

– Тебе, видимо, это должно чертовски льстить, ведь ты этого, в действительности, не заслуживаешь!

– Благодарю.

– Ты сделал неплохую карьеру. К сожалению, она подошла к концу.

Гейвин ощутил леденящий холод. Он-то надеялся, что Преториус удовлетворится одним предупреждением. Видимо, нет. Они хотели разделаться с ним. Господи, они убьют его, и самое ужасное – за то, чего он не только не делал, но о чем даже и не догадывался.

– Мы вышвырнем тебя с улицы, белый! Навсегда.  

– Я ничего не сделал.

– Малыш узнал тебя. Даже с чулком на голове. Твой голос и твоя одежда. Тебя опознали, белый. Делай выводы.

– Убирайся к черту.

Гейвин бросился бежать. В юности он неплохо бегал, о, как нужна была ему сейчас эта скорость! Преториус захохотал.

– Какой ты, однако, резвый.

По мостовой за ним неслись две пары ног. Ближе, еще ближе. Гейвин совсем выдохся. Плотно облегающие джинсы были слишком неудобны для бега. Гонка проиграна.

– Тебе никто не разрешал уходить, – один из болванов вцепился в его руку.

– Неплохо бегаешь, – улыбнулся Преториус, подходивший к двум своим псам и загнанной жертве. Он еле заметно кивнул одному из своих дружков.

– Христианин.

Христианин со всей силы ударил Гейвина по почкам. Боль пронзила его. Перед глазами пошли разноцветные круги.

– Готов, – отрапортовал Христианин.

– Давайте, быстро!

Его потащили в темный переулок. Куртка и рубашка треснули, его дорогие туфли, испачканные в грязи, обдирались о мостовую. Гейвина поставили на ноги. В кромешной тьме перед собой он видел только как бы висящие в пустоте глаза Преториуса.

– Ну вот мы и на месте, – произнес он. – Как славно!

– Я... я не трогал его, – простонал Гейвин.

Безымянный дружок Преториуса, Не-Христианин, взял его за ворот и швырнул к стене. Он поскользнулся и, не устояв, упал в грязь. Его достоинство – тоже. Он будет умолять. Он встанет на колени и будет лизать этим тварям пятки, лишь бы закончился этот кошмар. Лишь бы они ничего не сделали с его лицом.

Поговаривали, что это – одно из любимых развлечений Преториуса: отнимать красоту. Случалось, он лезвием вырезал своей жертве губы – сувенир на память.

Гейвин бросился вперед, упав руками в грязную жижу, что-то гнилостно-мягкое выскользнуло из-под его ладони.

Не-Христианин обменялся с Преториусом ухмылкой.

– Какой милашка!

Преториус расколол очередной орех.

– Похоже, он наконец-то нашел свое место в жизни.

– Я его не трогал, – умолял Гейвин.

Ему только и оставалось отрицать, хотя, судя по всему, это было уже бесполезно.

– Не пытайся оправдаться!

– Умоляю!  

– Мне хотелось бы покончить со всем этим как можно скорее, – взглянув на часы, сказал Преториус. – Нужно еще кое-где побывать, кое с кем повеселиться.

Гейвин поднял глаза на своих мучителей. Освещенная улица была всего в десятке метров от него. Если бы он только мог удрать от этих подонков.

– Позволь мне тебя немного подразукрасить. Красота, видишь ли, требует жертв.

В руке Преториуса блеснул нож. Не-Христианин вынул из кармана толстую веревку с узлом на конце. Узел во рту, веревка вокруг головы и никакой возможности закричать, когда это необходимо больше всего на свете. Вот что это означало!

Гейвин резко вскочил, но, поскользнувшись на жирной грязи, налетел на Христианина и вместе с ним свалился на землю. Рывок к свободе не удался.

На мгновение наступила полная тишина. Преториус, пачкая руки о белую мразь, поставил его на ноги.

– Бежать некуда, сволочь! – сказал он и поднес лезвие к подбородку Гейвина.

Здесь кость выступала больше всего. Преториус начал резать кожу по краю челюсти, забыв заткнуть своей жертве рот. Гейвин вскрикнул, когда кровь заструилась по шее, но, казалось, чьи-то толстые пальцы схватили его за язык, и звук, так и не вырвавшись наружу, погиб.

Пульс бешено заколотил у виска. Перед Гейвином одно за другим стали открываться окна, и он падал в них, теряя сознание.

Лучше умереть. Они уродуют его лицо – лучше умереть.

Он опять вскрикнул, хотя нет, это не он. Сквозь стук в ушах он попытался различить голос. Он слышал крик Преториуса, не собственный крик.

Язык опять был свободен. Внезапно ему стало дурно. Он отшатнулся от дерущихся перед ним фигур. Его рвало.

Кто-то неизвестный вступил в игру, предотвратив катастрофу. На земле, раскинув руки, лежало чье-то тело. Не-Христианин. Безжизненные глаза смотрели вверх. Господи, кто-то заступился за него!

Дрожащей рукой он прикоснулся к лицу. Глубокая рана шла от середины подбородка почти до самого уха. Это, конечно, плохо, но Преториус имел обыкновение, взявшись за дело, доводить его до конца, и, похоже, только чудо спасло Гейвина от страшной процедуры вырезания ноздрей и губ. Шрам вдоль скулы будет смотреться не очень-то привлекательно, но это – еще далеко не самое страшное.

Кто-то из дерущихся направился к нему – Преториус. Слезы на глазах, расширенных от ужаса.

Христианин, пошатываясь поплелся по направлению к улице.

Преториус за ним не последовал. Почему?

Его рот был открыт, с нижней губы стекала длинная нитка слюны.

– Спаси меня, – прохрипел он, как будто его жизнь была в руках Гейвина.

Рука его была поднята, как бы вымаливая прощение. Вместо этого из-за спины неожиданно выросла другая рука, сжимающая страшное орудие с огромным лезвием. Еще одна рука схватила Преториуса за горло. Бритва вошла ему глубоко в глотку, затем резко пошла вверх. Изумленное лицо разделилось, и из страшной раны на Гейвина хлынул горячий поток крови.

Оружие отлетело на мостовую. Гейвин взглянул на него: короткий, широкий меч.

Преториус все еще стоял перед ним, удерживаемый теперь только рукой своего палача. Рассеченная голова безжизненно упала, и неизвестный, приняв, видимо, этот кивок за знак согласия, аккуратно положил мертвеца у ног Гейвина. Теперь ничто уже не мешало ему рассмотреть лицо своего спасителя.

Ему хватило секунды, чтобы узнать эти грубые черты: испуганные пустые глаза, щель рта, кривые уши. Это была статуя Рейнольдса.

Она усмехнулась. Зубы слишком малы для ее внушительной головы. Молочные зубы. Что-то, однако, изменилось в этом лице, это можно было заметить даже в темноте. Брови, казалось, несколько посветлели, и само лицо обрело какую-то пропорцию. Оно напоминало лицо куклы, но куклы с претензиями.

Статуя слегка наклонилась, и внутри ее, определенно, что-то скрипнуло. Гейвин неожиданно осознал весь мрачный идиотизм ситуации. Она наклоняется, черт ее побери, смеется, убивает и в то же время в действительности не может быть жива. Позже он будет проклинать себя. Он найдет тысячу причин не воспринимать реальность такой, какая она есть на самом деле. Будет винить свой кровожадный мозг, возбуждение, паникерство. Так или иначе, он постарается навсегда забыть это кошмарное видение.

Если только сам останется жив!

Видение приблизилось и легко коснулось своими грубыми пальцами щеки Гейвина. Свет упал на кольцо, одетое на мизинец, – оно было точно такое, как и у него самого.

– О, да тут будет шрам!

Гейвин узнал этот голос.

– Жаль, конечно, – это говорилось его голосом! – Но что поделаешь! Могло быть и хуже.

Его голос. Господи, его, его, его голос. Он встряхнул головой.

– Да, это так, – сказала статуя, понимая, о чем он думает.

– Теперь меня?

– Нет.

– Почему?

Статуя дотронулась пальцами до своей собственной щеки, показывая линию его раны, и вдруг рана открылась и у нес. Но кровь не показалась – у нее просто не было крови.

Это был все еще не он. Неподвижные брови, пронзительные глаза. Скоро их нельзя будет отличить от его собственных.

– А мальчишку? – спросил Гейвин, пытаясь разобраться в происшедшем.

– Ах, мальчишка... – Статуя мечтательно закатила глаза. – Какое сокровище. А как он вырывался!

– Ты искупался в его крови?

– Мне это было необходимо, – она нагнулась над телом Преториуса и запустила пальцы в его рассеченную голову. – Старая кровь, конечно, но тоже сойдет. Мальчишка был получше.

Статуя вымазала кровью свои щеки. Гейвин не мог скрыть отвращения.

– Это для тебя такая потеря? – спросил его портрет.

Ответа не последовало. Разумеется, его не очень волновало, что Преториус мертв, но какой-то мальчишка истек кровью только оттого, что эта штука проголодалась. В Лондоне частенько происходят дела и поужаснее.

– Тебе, я вижу, это не по вкусу, – продолжала статуя. – Скоро и мне будет тоже. Не собираюсь посвятить себя истязанию детей. Хотя бы потому, что я на все смотрю твоими глазами, думаю твоими, мыслями...

Она поднялась от трупа. В движениях все-таки явно недоставало плавности.

Кожа на ее щеках, впитывая кровь Преториуса, приобретала более естественный оттенок. Уже совсем не похоже на крашеную деревяшку.

– Мне никогда не дадут имени. Я – всего лишь рана на теле человечества. Но я – и тот прекрасный незнакомец из твоих детских грез. Тебе ведь всегда так хотелось, чтобы кто-нибудь взял тебя на руки, приласкал, назвал чудным ребенком и... поднял тебя над суетой улиц к распахнутым настежь небесам.

Как могло быть известно этому существу о его детских мечтах? Откуда могло оно знать о его видениях? Об ослепительной чистоте небес его снов...

– Потому что я – это ты, – как бы отвечая на его вопрос, продолжала статуя.

– Ты не можешь быть мной. Я никогда не сделал бы этого, – Гейвин кивком указал на безжизненные тела.

Было немного неблагодарно обвинять ее за вмешательство, но это был единственный аргумент.

– Действительно? Мне так не кажется.

Гейвин опять услышал голос Преториуса: «Красота, видишь ли, требует жертв». Он опять ощутил холод лезвия у подбородка, тошноту, беспомощность. Да, он сделал бы это, сотню раз сделал бы. И это было бы справедливым.

Статуе, определенно, не требовалось ответа!

– Я еще навещу тебя. А сейчас, – она захохотала, – тебе лучше будет уйти.

Гейвин направился к улице.

– Нет, сюда!

Она кивнула в сторону до сих пор не замеченной им двери в стене. Так вот откуда она появилась так быстро и вовремя.

– Держись подальше от людных мест. Я найду тебя, когда мне это понадобится.

Гейвина не надо было уговаривать. Он мало что понимал во всем происшедшем, но дело было сделано. На вопросы же не оставалось ни сил, ни времени.

* * *

Он, не озираясь, вышел в указанную дверь. То, что он слышал за собой, с легкостью могло вывернуть его желудок. Плотоядное хлюпающее чавканье злодея, исполняющего свой страшный ритуал.

* * *

И уж совсем ничего нельзя было разобрать в этом сне наяву на следующее утро. Никакого прояснения. Просто череда безжалостных фактов.

В зеркале он увидел огромную гноящуюся рану, причинявшую ему гораздо большую боль, чем гнилой зуб.

В газетах писали о двух трупах, найденных в районе Ковент-Гарден. Известные преступники, убитые с нечеловеческой жестокостью. И банальный вывод – мафиозные разборки.

В голове носилась невыносимая мысль о том, что рано или поздно найдут и его. Кто-то, несомненно, видел его на улице вместе с Преториусом и может сообщить это полиции. Может даже Христианин. И тогда они придут за ним с наручниками. А чем он может ответить на их обвинения? Сказать, что преступление совершено даже не человеком, а каким-то страшилищем, являющимся отчасти отражением его собственного я? Вопрос даже не в том, арестуют его или нет. Скорее – будет ли это тюрьма или убежище.

Теряясь от безнадежности, он отправился к врачу, где просидел в ожидании приема три с половиной часа, окруженный такими же покалеченными беднягами.

Врач был не очень-то любезен, сказав, что швы накладывать уже поздно. Рана, безусловно, затянется, но шрама уже не избежать. Медсестра поинтересовалась, почему он не пришел, как только это произошло. Какое ей, собственно, до этого дело! Неискреннее сочувствие только раздражало его.

Свернув на свою улицу, он увидел полицейские машины, соседей, обменивающихся сплетнями. Слишком поздно. Они уже добрались до его одежды, его расчесок, его писем и будут теперь рыться в них, как обезьяны в собственной шерсти. Он знал, как бесстыжи бывают эти подлецы, когда им надо чего-нибудь добиться, как жестоко они способны унизить человеческое достоинство. Высосать всю кровь и убить без выстрела. Превратить тебя в живой труп.

Ничего нельзя уже было остановить. Они уже лапали его жизнь своими липкими руками, возможно прикидывая в уме, стоило ли заплатить за такого красавчика в одну из своих грязных ночей.

Пусть. Пусть будет так. Он теперь вне закона, потому что закон защищает собственность, а у него ее нет. Ему негде больше жить, у него ничего не осталось. Самое удивительное – он даже не чувствовал страха.

Он повернулся спиной к дому, в котором прожил четыре года, и почувствовал какое-то необъяснимое облегчение оттого, что прошлое теперь было потеряно для него навсегда.

Два часа спустя, уже далеко, он решил осмотреть содержимое своих карманов. Кредитная карточка, почти сто фунтов наличностью, несколько фотографий – родители, сестры, он сам, – а также часы, кольцо и золотая цепочка. Карточкой пользоваться было небезопасно. Банк, разумеется, уже оповещен. Лучшее, что можно было придумать – продать кольцо с цепочкой и рвануть на север. У него были неплохие друзья в Абердине, которые смогут его на некоторое время приютить.

Но сначала – Рейнольдс.

* * *

Гейвину потребовался час, чтобы найти дом, в котором жил Кеннет Рейнольдс. Он не ел уже почти сутки, и желудок все настойчивее давал о себе знать. Гейвин вошел в здание.

При дневном свете лестница уже не выглядела столь впечатляюще. Ковер на ступенях оказался рваным, а краска на балюстраде – потемневшей от тысяч прикосновений.

Он быстро преодолел подъем и постучал в дверь Рейнольдса. Никто не ответил. Изнутри не было слышно ни звука. Впрочем, Кеннет предупреждал, что его здесь не будет. Догадывался ли он о последствиях своего эксперимента?

Гейвин постучал еще, и на этот раз, определенно, можно было различить чье-то дыхание за дверью.

– Рейнольдс, – он пнул дверь ногой, – я слышу тебя.

Ответа не последовало, но Гейвин готов был поклясться, что внутри кто-то есть.

– Открой немедленно, сволочь!

После короткой паузы приглушенный голос сказал: «Убирайся».

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Убирайся, тебе говорят. Мне не о чем с тобой разговаривать.

– Ты должен мне все объяснить, ради всего святого! Если ты не откроешь, я сломаю эту чертову дверь.

Пустая угроза, но Рейнольдс отреагировал.

– Нет. Подожди.

Послышался звон ключей, потом – звук открывающегося замка, и дверь открылась. Прихожая была погружена во тьму. Гейвин увидел перед собой неухоженное лицо Кеннета. Он выглядел очень усталым. Небритый, в грязной рубахе, изношенных штанах, подвязанных веревкой.

– Я не в состоянии тебе что-либо объяснять! Убирайся!

– Ты просто обязан мне объяснить... – Гейвин переступил порог.

Рейнольдс был либо слишком пьян, либо слишком слаб, чтобы воспрепятствовать этому. Он отступил во мглу прихожей.

– Что за чертовщина происходит?

В квартире стоял тяжелый дух гнили. Кеннет позволил Гейвину закрыть за собой дверь и неожиданно вытащил из кармана своих засаленных штанов нож.

– Брось дурачить меня, – прохрипел он. – Я знаю, что ты натворил. Очень славно. Очень умно.

– Ты говоришь об убийствах? Я их не совершал.

Рейнольдс выставил свой нож вперед.

– Скольких ты прикончил, кровопийца? – На его глазах показались слезы. – Шесть? Десять?

– Я никого не убивал!

– Чудовище!

Кеннет держал в руках тот самый бумажный нож. Он приблизился. Не оставалось никаких сомнений в том, что он намеревается сделать. Гейвин вздрогнул, и это, казалось, воодушевило Рейнольдса.

– Забыл, уже, наверное, что это такое – быть из плоти и крови?

Он, очевидно, окончательно сошел с ума.

– Послушай... я пришел всего лишь поговорить.

– Ты пришел убить меня, я знаю... ты пришел меня убить.

– Ты что, не узнаешь меня? – испуганно спросил Гейвин.

Рейнольдс криво усмехнулся.

– Ты не мальчишка. Ты похож на него, но ты – не он.

– Ради Бога... я – Гейвин!.. Гейвин!!!

Слова, способные остановить приближающийся к груди нож, решительно не шли в голову.

– Гейвин, помнишь? – это было все, что он был способен сказать.

Рейнольдс вдруг застыл, пристально глядя ему в лицо.

– Ты потеешь, – растерянно произнес он.

У Гейвина настолько пересохло во рту, что он смог только утвердительно кивнуть.

– Да, – произнес Рейнольдс. – Ты, действительно, потеешь.

Он опустил нож.

– Он никогда не потеет. И никогда не будет. Стало быть... ты – мальчишка. Мальчишка.

– Мне нужна помощь, – от волнения Гейвин охрип. – Ты должен объяснить мне, что происходит.