Вступление на скользкий путь, или Введение в отечественную мифологию 15 страница

Злобная шутка истории — ранее, при вотчинном праве, российская аристократия управляла страной и пользовалась своим имуществом, но и жизнь свою, и имущество могла мгновенно потерять просто по прихоти самодержца, поскольку институт политической власти в России испокон веку не был отделен от института частной собственности специальным механизмом, носящим название римского права. Мы это уже проходили в первой части книги. Россия начала выбираться из этой ловушки лишь после петровского царствования, постепенно дифференцируя институты и начиная понимать разницу между властью над людьми и властью над вещами. Россия, освобождаясь буржуазно, все больше и больше догоняла в этом смысле Европу.

Путч 1917 года, свергнувший революционное правительство, отбросил страну назад — в петровщину, в вотчинность. Новый победивший класс под названием «номенклатура» — та самая новая аристократия, являвшаяся, по сути, бюрократической партократией, имела только власть, но не собственность. Собственность номинально принадлежала «короне», «народу» а фактически ею распоряжался сначала диктатор (бывший уголовник по кличке Сталин), а затем — «аристократический сенат» — кучка высших бюрократов из номенклатуры, отделенных от народа непроходимой кремлевской стеной.

Воцарившийся на русском престоле после смутных времен Иосиф Грозный (Сталин) был не кем иным, как полновластным самодержцем подразвалившейся после смуты начала XX века империи. Он продолжал ту же великоимперскую политику по стягиванию земель, что вели его предшественники, и обладал такой полнотой власти, какой было мало у кого из тиранов в человеческой истории. Собственно говоря, не тираном он быть не мог. Только тотальная тирания, выжигавшая народ, как хворост, могла еще какое-то время — в современных условиях мировой буржуазно-технологической модернизации — не только сдерживать империю от распада, но и приумножать ее. Правда, цена, которую пришлось заплатить за этот откат в дикое феодальное прошлое, оказалась чересчур высока — десятки миллионов погибших, обнищание страны, порабощение населения в виде повторного закрепощения крестьян, а перед самой войной — и рабочих с инженерным корпусом.

Власть Сталина была тотальной. Абсолютной. Он, лично просматривая списки арестованных из высших эшелонов власти, принимал решения, жить им или умереть. Одной из характерных черт, говорящих о провале России в Средневековье, была официально узаконенная при Сталине система пыток. Как допетровские целовальники сменились казенной петровской дыбой, так царские присяжные сменились Тройками и подвалами Лубянки. Русский маятник совершил свой очередной мах.

Но поскольку жил Сталин не в Средние века, а в эпоху модерна, в новейшее время, он прикрывал свои расправы судебными декорациями. До Сталина российская судебная машина с ее присяжными заседателями была одной из самых современных. При Сталине она исчезла, полностью заместившись фанерной декорацией, с которой мы и по сию пору имеем дело. И это не могло самым пагубным образом не отразиться на психологии населения — в голову каждого был забит гвоздь, который намертво приколотил словечко «суд» к монументальной стенке с исполинской надписью «государство». Если в сознании западного человека государство представляет собой небольшую ажурную конструкцию, созданную для решения задач комфортного проживания обывателя, то в голове россиянина «государство» — это огромный и полумистический, сакральный монстр, к которому относится все, что «не народ» — суд, парламент, депутаты, чиновники, полиция-милиция… Оно — всесильный господь. Отсюда и перманентные вопли о том, что «государство должно…»

Оно действительно должно всем и вся, ибо кроме государства у нас больше ничего нет. Есть только атомизированный народ и огромная серая туча над ним, погромыхивающая и периодически поражающая того или иного микроба зевсовой молнией. Государство должно инвалидам, оно должно здоровым, оно должно воспитывать и разграничивать, утирать сопли и следить за нравственностью… В такой парадигме не могли не вырасти поколения инфантильных люмпенов. И они выросли.

В понимании западного гражданина государство — это просто люди, то есть налогоплательщики, на деньги которых государство и творит свои благие дела путем их распределения. Поэтому когда на Западе раздаются голоса о том, что государство кому-то там чего-то должно, в голове обывателя мгновенно срабатывает: а за чей счет? У кого надо отнять, чтобы другим добавить? А у нас этого элементарного понимания нет. Напротив, есть иллюзия всесильности, безбрежности и неохватности государства, которое в России стократ больше, чем аппарат для создания комфортного быта. Которое для простого русского — почти бог. А бог обладает двумя качествами — он грозен и безжалостен, но и всемогущ. А раз так, пусть государство возьмет, откуда хочет, и всех нуждающихся всем обеспечит! Безумный в представлении западного человека тезис о том, что «государство должно кормить народ», в России воспринимается всерьез и произносится миллионами людей. Миллионами инфантильных русских люмпенов…

Никакими «перегибами», как у нас это любят делать, объяснить все ужасы сталинизма невозможно. Без стальных болтов этих самых «перегибов» советская конструкция просто не могла устоять. Средневековая система, закрепостившая крестьян на земле и объявившая их де-факто госсобственностью, а также привязавшая рабочих к заводам,      [8]могла существовать только по средневековым законам. Иначе говоря, она держалась только на жестокости и страхе.

Не личными качествами Ежова, Ягоды или Берии объяснялись сотни тысяч казненных и миллионы попавших в лагеря. Перечисленные главпалачи были только винтиками выстроенной системы — типичными представителями того класса, который пришел к власти. И в котором снова, в который уже раз, шел антиэволюционный отбор на худших — на наименее самостоятельных, наиболее подлых, готовых выполнять приказы вышестоящих, не рассуждая.

Запад, привыкший к рефлексии и сложности человеческой натуры, строил бесчисленные догадки — каким образом Сталину удалось провести свои знаменитые процессы, в которых старые большевики и несгибаемые ленинцы, не боявшиеся царской охранки, признавались на открытых судебных процессах в самых абсурдных и чудовищных преступлениях. Симпатизирующая левой идее западная розовая интеллигенция выстраивала сложнейшие психологические теории о том, почему старые большевики наговаривали на себя напраслину: мол, они считали, что тем самым помогают делу революции, жертвуют собой и даже своим добрым именем, ибо в данный момент делу революции необходимо… бла-бла-бла. Мягкотелым западным интеллигентам и в голову не могло прийти, что на самом деле все было гораздо проще и без всяких тонких психологических изысков: на территории СССР воцарилась деспотия, которая просто ломала людей с помощью самых изощренных пыток, после которых любой исход — в том числе даже расстрельный приговор суда — казался человеку избавлением.

После Второй мировой войны СССР экспортировал эту систему пыточного конвейера в так называемые «страны народной демократии», то есть страны Восточной Европы, оккупированные войсками СССР, где под чутким сталинским руководством начали строить тоталитарный социализм. Именно оттуда и произошла утечка «пыточной технологии». В чем она заключалась? Посмотрим источники…

О новом эксплуататорском классе, родившемся в России после октября 1917 года, писали многие исследователи — Джилас, Восленский… Я процитирую последнего, поскольку он не просто наш соотечественник, перебежавший на Запад, но и человек, который в силу своей биографии был знаком со многими высокими людьми из класса номенклатуры.

Михаил Восленский — доктор наук, историк, работал переводчиком на Нюрнбергском процессе, потом трудился в системе Академии наук — в секторе общих проблем империализма Института экономики АН СССР, в Институте мировой экономики и международных отношений РАН, в Институте всеобщей истории АН СССР. Неплохой послужной список… Он занимался современной историей, вращался в высших кругах власти, был специалистом в области марксизма-ленинизма и живым свидетелем функционирования номенклатуры, а в 1972 году во время командировки в ФРГ стал «невозвращенцем». Юному поколению это слово ни о чем не говорит. А невозвращенцами во времена СССР называли тех преступников, все преступление которых состояло в том, что они решили поменять страну проживания. Сегодня это совершенно нормально, и никому в голову не придет называть человека, переехавшего жить из одной страны в другую, преступником. Ну родился человек в Германии, учился в США, работает и живет в Австралии. А выйдет на пенсию, переедет на побережье Испании. В чем проблема?.. Но поскольку со времен Ивана Грозного (да и ранее) российская власть полагала подданных рабами трона, то есть своим      имуществом, переход на Запад считался в глазах самодержавной власти не бытовым явлением, не просто переездом на новое место жительства, а      предательством Родины. То есть худшим видом преступления. При советской власти, которая являлась ментальным наследником Ивана IV и Петра I, за это было предусмотрено уголовное наказание.

В 1929 году ЦИК СССР принял постановление, ставившее вне закона «граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР». В ноябре того же года статья о невозвращенцах была внесена в УК. Советские граждане, не пожелавшие вернуться в прекрасный социалистический рай из гнусного капиталистического ада, обвинялись ни много ни мало в государственной измене. Это означало заочный смертный приговор. Если же вас, мои юные читатели, интересует, как обстояли дела с эмигрантами при упомянутом выше Иване Грозном, на коего Сталин равнялся, рекомендую ознакомиться с перепиской обиженного Грозного и князя Курбского, который стал первым громким политэмигрантом, сбежавшим на Запад. В этих письмах диссидент Курбский обвиняет Грозного в том, что царь залил страну кровью. А тот, худого в том не видя, отвечает, что он есть самодержец всей земли русской со времен славных Александра Невского и Дмитрия Донского, и кто его власти противится, самому богу противится: «Смотри же сего и разумевай, яко противляйся власти, богу противится; и аще кто богу противится, сии отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение».

Так вот, будучи компетентным специалистом по советской управленческой кухне, Михаил Восленский в ФРГ даже возглавил Институт по изучению советской системы. И касательно пыточного сталинского конвейера он пишет следующее:

«Скрываемая методика подготовки сталинских процессов стала доподлинно известна через Чехословакию, куда — как и в другие «страны народной демократии» — советниками из МГБ СССР был перенесен советский опыт. Подсудимого подвергали «конвейеру» — продолжавшемуся ряд суток непрерывному допросу. Следователи работали в три смены по восемь часов, допрашиваемому же не давали спать, а в нужных случаях били и морили жаждой. Метод был безотказный: на какие-то по счету сутки подследственный подписывал любой протокол. Но следователи знали, что это — первый тур, и спокойно ожидали дальнейшего. Отоспавшись, узник, как и ожидалось, отказывался от самоубийственных показаний. Тогда он вновь и вновь подвергался «конвейеру», пока не начинал сознательно стремиться к любому приговору, даже к смертной казни. Именно такое устойчивое состояние и требовалось для выступления на процессе. Изготовлялся сценарий процесса, и подсудимый, как актер, заучивал наизусть свою роль. Во время судебного заседания председатель трибунала армвоенюрист Ульрих и прокурор Вышинский имели перед глазами экземпляры сценария. Подсудимый разыгрывал свою партию и получал за это бесценное вознаграждение: вплоть до самого расстрела ему позволяли спать и не били. Таков был нехитрый механизм, поражавший западный мир своей «загадочностью» процессов в соцстранах с 1936 по 1953 год.

Разумеется, когда нужно было, по профессиональному выражению НКВД, «добыть» лишь письменное признание арестованного, а показывать допрашиваемого публике не требовалось, поступали проще: следователь — один или с бригадой молодых палачей, обычно слушателей школы НКВД, — избивали подследственного на ночных допросах, гасили о него папиросы и вообще всячески проявляли свою изобретательность. Так были «добыты» подписи старых большевиков под самыми фантастическими показаниями. В этих показаниях фигурировали новые имена, и, соответственно, производились новые аресты».

Естественно, в таких жестких условиях формировался вполне определенный психотип, известный ныне как психотип советского человека, — запуганный, четко понимающий поговорку про сверчка и шесток, боящийся собственной власти больше, чем внешнего врага, привыкший молчать (о «разговорчиках» могут донести), торопливо соглашающийся с начальственным мнением и это начальство втихую ненавидящий. Даже если совок истерически боготворит начальство и искренен в своем отношении к нему, достаточно щелчка, чтобы это чувство обожания переросло в не менее истерическую ненависть — столь же искреннюю. Русский советский привык говорить одно, а подразумевать другое. Двоемыслие не есть порок данного человека и свидетельство его двуличности, это всего лишь необходимый навык выживания в среде. Система отбора работала так, что наверх, в новый эксплуататорский класс номенклатуры, попадали люди, у которых эти качества были наиболее выражены.

Восленский вспоминал, что один из его знакомых лично знал Ежова и рассказывал, что тот вовсе не был садистом и палачом. Он любил читать стихи Есенина, да и сам был не чужд сочинительству — писал лирические стихи, красиво ухаживал за дамами и был чертовски обходителен. Не был садистом и Ягода, а Берия так вообще примерный семьянин… Иными словами, красный социализм Сталина воспроизводил и востребовал тот же тип людей, что и черный социализм Гитлера, — добрых и обходительных в быту палачей, «на работе» сжигавших людей в печах. Ежов исправно присылал товарищу Сталину списки врагов народа, прося приговорить их «по первой категории», то есть к расстрелу, и Сталин охотно соглашался.

«Бить, бить, бить. На допросах пытать», — пишет резолюцию на показаниях очередного врага народа Молотов.

Как известно, сейчас отдельными младосталинистами делаются отчаянные попытки переписать историю. Они походя отвергают подлинность исторических документов, называя подписи Сталина, Молотова или Берии на документах из «Особой папки Политбюро» поддельными, впадают в многословные рассуждения о том, что не могли, мол, сталинские соколы расстрелять поляков в Катыни, что никаких секретных протоколов при разделе Польши не было, и даже находятся такие, которые вообще отрицают наличие пыток в системе сталинской тайной полиции. Светлый сталинский миф вновь восходит над миром…

О секретной телеграмме 1937 года, которая разрешала чекистам пытать арестованных, заявил еще Хрущев на XX съезде. Так называемая поспеловская спецкомиссия ЦК КПСС также выявила «факты незаконных репрессий, фальсификации следственных дел, применения пыток и истязаний заключенных». Однако любой документ, появляющийся на свет божий из красных архивов и свидетельствующий о преступлениях красной власти, младосталинистами объявляется поддельным и подброшенным туда «лично Хрущевым». Последний же обвиняется ими в том, что предал дело социализма. Ибо социализм в их понимании есть сплошное принуждение, сапоги, собачий лай, колючая проволока и Всевидящий Отец.

Шифрограмма Сталина секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД гласит:

«ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов и крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин».

Что это? Хрущевская фальшивка, стремящаяся очернить белого и пушистого грузина? Или того пуще — подделка времен перестройки? Нет, конечно. Этот документ хранится в Архиве Президента РФ (Ф. 3. Оп. 58. Д. 6. Л. 145–146) и представляет собой машинописные страницы с личными рукописными правками Сталина.

Кстати, вопреки мнению красно-коричневых, никаких фальшивок в наших архивах пока что не обнаружено. Ни одной. Но легенды, активно бурлящие в красной тусовке, говорят о том, что «в годы перестройки наши архивы оказались наводнены фальшивками». Так и представляю себе Горбачева, тайно отдающего приказ о создании института фальшивок, в котором десятки историков и архивистов на пожелтевшей бумаге и пишущих машинках «Ундервудъ» настукивают фальшивки, потом самый коварный из них расписывается за Сталина, Молотова, Берию, а затем их размещают в архивах, фальсифицируя картотеку и номера хранения — в ожидании, когда сюда забредет честный исследователь, наткнется на сей документ и ахнет… Вера в красное — та же религия, если глядя на документ эпохи, ее адепт начинает рисовать в уме подобные схемы «либеральных заговоров» под руководством Горбачева — Ельцина.

Сталин лично давал указания «бить подозреваемых смертным боем», о чем свидетельствовал не только вероотступник Хрущев, который лично слышал от Иосифа Грозного такие приказы, но и, например, замминистра МГБ Гоглидзе, который упоминал о сталинских приказах «лупить нещадно».

И лупили… Рокоссовскому выбили зубы. Королева едва не забили до смерти во время допросов. Петлякову тоже выбили зубы. Туполева сначала пустили «по конвейеру», потом пригрозили, что арестуют семью, после чего он «признался». Кстати, обещание арестовать семью, изнасиловать жену или дочь — типичная чекистская угроза тем, кто слишком долго сопротивляется пыткам, утомляя следователей… Поликарпова приговорили к расстрелу, и он два месяца ожидал в камере исполнения приговора.

Я только что перечислил малую долю известных людей, случайно уцелевших в этой кровавой мясорубке. Но больше было тех, кого ее жернова перемололи. Конструктор знаменитой «Катюши» Лангемак расстрелян. Начальник ЦАГИ Харламов расстрелян… Начальник 8 отдела ЦАГИ Чекалов расстрелян. Замначальника отдела подготовки кадров ЦАГИ расстрелян… Это только авиация, и только ЦАГИ. Репрессивная машина работала по тому же принципу, что и средневековая охота на ведьм, — берется человек, из которого под пытками вырывают показания на ближайшее окружение. Всех этих людей арестовывают и бросают в пыточные камеры, где, доведенные до безумия болью, они выкрикивают новые фамилии. Волна арестов ширится, словно круги на воде…

Можно заставить человека признаться в чем угодно. Туполев, например, признался в организации «русско-фашистской партии», во внедрении в авиастроение «порочной американской технологии», во вредительском несовершенстве своих самолетов, а также в шпионаже в пользу Франции с 1924 года, причем якобы шпионские сведения Туполев передавал не кому-нибудь, а лично министру авиации Франции Денену. Так что анекдотический «туннель от Бомбея до Лондона» не столь уж и анекдотичен.

Блюхеру на допросе выбили глаз. Кандидату в члены Политбюро Эйхе на допросе сломали позвоночник. Дважды героя Советского Союза Якова Смушкевича арестовали прямо в госпитале. Принесли в тюрьму из госпиталя на носилках, потому что ходить он не мог. На носилках же его пытали и на носилках расстреляли. Ничто его не спасло. Ни «дважды геройство», ни то, что он воевал в Испании под именем летчика Дугласа, за голову которого Герман Геринг назначил награду в миллион марок, поскольку Дуглас наводил на немецких асов из эскадрильи «Кондор» немалый страх.

К чему я все это говорю? А к тому, что первый слой русской элиты сняла революция. Все те, кто хоть что-нибудь значил в профессиональном или интеллектуальном смысле, эмигрировали из страны — на знаменитом «философском пароходе», на кораблях из Севастополя, через китайскую границу… А тех, кто не успел, сняли вторым слоем — их прикончили чистки двадцатых и тридцатых. Такое ощущение, что большевики во главе со Сталиным нарочно ухудшали генофонд нации, производя искусственный отбор на худших, — вырезали (в физическом смысле) лучших, оставляя «социально близких».      [9]

Редкая птица долетала в сталинских застенках «до середины Днепра», то есть выдерживала пыточный маршрут до конца. Одним из таких «экзотов» был генерал Горбатов. Он не только выжил, не только не раскололся, но и оставил воспоминания. При Брежневе затрепанную книжку Горбатова, увидевшую свет во время хрущевской оттепели, передавали друг другу под клятвенные заверения вернуть и читали ночами, потому что на переиздание надеяться было уже невозможно. Моим родителям эту книгу принесли какие-то знакомые с работы, и за пару дней вся семья ее проглотила. Горбатов подробно описал чекистский конвейер:

«Моими соседями [по камере в Лефортово] оказались комбриг Б. и начальник одного из главных комитетов Наркомата торговли К. Оба они уже написали и на себя, и на других чепуху, подсунутую следователями. Предрекали и мне ту же участь, уверяя, что другого выхода нет. От их рассказов у меня по коже пробегали мурашки. Не верилось, что у нас может быть что-либо подобное.

Мнение моих новых коллег было таково: лучше писать сразу, потому что все равно — не подпишешь сегодня, подпишешь через неделю или через полгода.

— Лучше умру, — сказал я, — чем оклевещу себя, а тем более других.

— У нас тоже было такое настроение, когда попали сюда, — отвечали они мне…

На этот раз я долго не возвращался с допроса.

Когда я с трудом добрался до своей камеры, мои товарищи в один голос сказали:

— Вот! А это только начало.

А товарищ Б. тихо мне сказал, покачав головой:

— Нужно ли все это?

Допросов с пристрастием было пять с промежутком двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках. Затем дней двадцать мне давали отдышаться.

Больше всего я волновался, думая о жене… Во время одного из допросов я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя Столбунский… До сих пор в моих ушах звучит зловеще шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и окровавленного, уносили: «Подпишешь, подпишешь!»

Выдержал я эту муку во втором круге допросов. Дней двадцать меня опять не вызывали. Я был доволен своим поведением. Мои товарищи завидовали моей решимости, ругали и осуждали себя, и мне приходилось теперь их нравственно поддерживать. Но когда началась третья серия допросов, как хотелось мне поскорее умереть!

Мои товарищи, потеряв надежду на мою победу, совсем пали духом. Однажды товарищ Б. меня спросил:

— Неужели тебя и это не убеждает, что твое положение безвыходно?..

Много передумал я за эти три месяца. В первый раз я не жалел, что родители умерли (отец в 1935, а мать в 1938 году)…

Помню — это был предпоследний допрос, — следователь спросил меня, какие у меня взаимоотношения с женой. Я ответил, что жили мы дружно.

— Ах, вот как. Ну, тогда мы ее арестуем и заставим ее писать на себя и на тебя, — заявил следователь».

Горбатов ничего не подписал. Возможно, потому, что у заваленных работой следователей до его жены просто руки не дошли. Но это генералу не помогло. Ему все равно дали 15 лет. Суд длился пять минут. Горбатов вспоминает:

«Я знал, что было немало людей, отказавшихся подписать лживые показания, как отказался я. Но немногие из них смогли пережить избиения и пытки — почти все они умерли в тюрьме или в тюремном лазарете».

Помимо так называемой поспеловской комиссии репрессии расследовала еще и комиссия Президиума ЦК КПСС под руководством Н. Шверника. В документах этой комиссии приводится выдержка из письма заместителя командующего Забайкальским военным округом комкора Лисовского, который вспоминал о своем прохождении семи кругов чекистского ада: «Били жестоко, со злобой. Десять суток не дали ни минуты сна, не прекращая истязаний. После этого послали в карцер… По 7–8 часов держали на коленях с поднятыми вверх руками или сгибали головой под стол, и в таком положении я стоял также по 7–8 часов. Кожа на коленях вся слезла, и я стоял на живом мясе. Эти пытки сопровождались ударами по голове, по спине».

В сталинской библиотеке множество книг было испещрено его пометками. Иосиф Виссарионович любил читать о царях. А в книге про Ивана Грозного на полях собственноручно написал: «Учитель!» Его трогательное отношение к Невскому, Грозному и Петру I известно. Их он считал лучшими, примерными. О них в сталинскую эпоху снимали фильмы и писали книги, несмотря на то что сии повелители были типичными предводителями эксплуататорского класса, с которыми победивший пролетариат вроде бы раз и навсегда покончил. Ан нет! Жестокие деспоты перевоплотились и пришли на Русь снова — на сей раз в образе Сталина, видевшего себя прямым продолжателем их великоимперского дела. Дела собирателя земель — и русских, и не русских.

Товарищ Сталин был прилежным учеником. Иван Грозный повырезал свою властную элиту. И Сталин сделал то же самое. Грозный поубивал кучу своих военачальников, принесших Московии множество побед. И Сталин поубивал своих. Грозный использовал опричников для резни, а потом вырезал самих опричников. И Сталин снимал чекистов слоями. Расстрелял палача Ягоду и заменил его палачом Ежовым. Расстрелял палача Ежова и заменил его палачом Берия. Вместе с главпалачами шла под нож и вся чекистская головка.

Предшественники Сталина на троне воевали за Прибалтику, бились с Польшей, стремились в своей экспансии на юг и на восток. И Сталин боролся за Прибалтику, откусил половину Польши (а потом захапал всю), тянулся на юг, к Персидскому заливу, и на Восток — к Китаю и Корее. Политика Сталина была столь естественным и прямым продолжением имперской политики царской России, что это даже не вызывало в сопредельных государствах удивления, а просто констатировалось.

Сталин и Грозный были политическими клонами. Оба были жестоки до бессмысленности. Оба залили страну кровью. Оба были подозрительны и всюду и всегда с помощью спецслужб искали врагов. Оба лично санкционировали казни высших бояр. Оба потом находили врагов даже в рядах спецслужб и вычищали вчерашних опричников. Оба обладали параноидальными чертами или же просто были откровенными параноиками с манией преследования.

И так же, как Грозный, Сталин был представителем правящего класса. Только совершенно особого класса, небывалого. Ничего подобного тому эксплуататорскому классу, который пришел к власти в России в октябре 1917-го, история не знала. Этому классу не принадлежало в стране ничего, кроме чистой власти.

Этот класс выковывался и созревал в кипящей крови сталинских чисток. На смену одному слою элит приходил другой. В 1930 году среди высшей партийной элиты — секретарей крайкомов, обкомов и ЦК национальных компартий — 70 % были людьми с дореволюционным партстажем. И десяти лет не прошло, как картина изменилась: в 1939 году среди высшей парт-элиты людей с дореволюционным партийным стажем осталось менее 2 %. Остальных Сталин вырезал. Он выкинул их из гнезда, словно отожравшийся в этом чужом гнезде кукушонок.

Из 1956 делегатов XVIII съезда КПСС уцелело меньше половины. И это касается не только высокопоставленных коммунистов. Выше я упоминал, что к концу 1917 года в партию большевиков вступили 350 тысяч человек. Как вы понимаете, в основном это были молодые люди. Учитывая боевые действия и то, что средняя продолжительность жизни в стране была около 70 лет, можно было бы ожидать, что к моменту моего рождения и даже к моменту, когда я пошел в школу (1964 и 1971 годы, соответственно) рядовых партийцев с дореволюционным стажем должно было бы сохраниться процентов тридцать. Это были бы весьма бодрые старички лет 65 и старше. Однако старых партийцев, доживших до 1971 года, осталось немногим более 3000 человек. То есть менее 1 %.

Недочищенные Сталиным.

Сталин активно резал коммунистов, за что ему можно было бы поставить золотой памятник, если бы с той же активностью он не вырезал целые научные и конструкторские школы, разведчиков и дипломатов, специалистов и литераторов. Только с помощью террора можно было противостоять ходу истории, который властно склонял социальные системы к свободе личности, распаду империй и слому властной вертикали. Этот террор все углублял и углублял незаживающую пропасть между требованиями времени и средневековыми методами управления страной. Техника требовала свободы оператора у станка цивилизационной машины, а политическая система эту свободу зажала сильнее, чем при царизме. Контраст между овладением энергией атома и средневековыми пытками в застенках тайной полиции был слишком велик. Такая система не могла долго существовать.

И по сию пору можно прочесть в каких-нибудь учебниках, что СССР сделал шаг вперед по сравнению с царской Россией. Но фактически это был шаг назад — в историческом смысле. СССР никогда не был тем румяным молодцем, каким рисовал себя на плакатах. Он всегда был горбатым уродцем с внутренностями, пораженными неизлечимой проказой.

— А почему же он тогда так долго протянул? — восклицают любители Совка.

Долго?.. Камень летать не может. Но если его бросить вверх, затратив энергию, он полетит по баллистической кривой — сначала вверх, потом вниз. Вот так камень летать может. Все существование СССР было полетом по «баллистической кривой». С неизбежным финалом. И что полет был «долгим», я бы не сказал. Судите сами. Вся элита раннего СССР была царской. Сталин родился в 1879 году. Хрущев — в 1894. Косыгин — в 1904… Так вот, уже первое поколение сталинской элиты полностью или частично осознало «тупиковость» социализма. Не все, а самые умные его представители. Косыгин в шестидесятые годы предложил так называемую косыгинскую реформу, целью которой было вывести народное хозяйство СССР из планового тупика и которая заключалась во введении рыночных элементов в советскую экономику. Косыгин предлагал хозрасчет, материальное стимулирование работников, сокращение директивных плановых показателей. Он говорил о необходимости разрешить предприятиям самим определять номенклатуру выпускаемой продукции, осуществлять инвестиции, ориентироваться в своей деятельности не на показатели, а на прибыль и рентабельность, самим определять численность нужного им персонала, заключать договоры с такими же «вольными» предприятиями…