Политическая борьба и поиски путей к объединению Китая

Расцвет древнекитайской мысли, пришедшийся на VI—IV вв. до н.э., происходил на фоне быстрой трансформации не только структуры чжоуского Китая в период Чуньцю, но и политической ситуации в стране. Идея единства Поднебесной на основе гармонии и порядка все активнее разделялась большинством выдающихся умов периода Чжаньго и постепенно пробивала себе дорогу в реальной жизни. Уменьшалось число соперничавших друг с другом правителей. Все большей властью внутри своего государства пользовался каждый из них. На передний план в период Чжаньго выдвинулись считанные политические соперники: царства Цинь, Чу, Ци. Чуть меньшими возможностями располагали Чжао, Вэй и Хань, возникшие на базе распавшегося в V в. до н.э. могущественного Цзинь, а также северное царство Янь. Временами, подобно метеорам, блистали южные У и Юэ. Окончательно приходили в упадок и постепенно поглощались крупными соседями прежде влиятельные государства, такие как Чжэн или Сун. Заметно уменьшившиеся в размерах домен Чжоу и царство Лу со своими привилегиями оставались полунезависимыми лишь на правах небольших анклавов. В целом же политическая борьба в период Чжаньго шла между Цинь, Чу и Ци, в качестве союзников которых использовались бывшие цзиньские земли (Чжао, Вэй, Хань) и северное Янь. Поэтому специалисты часто говорят о «семи сильнейших» в Чжаньго.

В недавнем прошлом полуварварское царство Цинь быстрыми темпами наверстывало упущенное, сохраняя в то же время свое преимущество — сильную власть правителя. В 384 г. до н.э. здесь было официально запрещено принесение в жертву людей для сопровождения умершего правителя — обычай, давно уже осужденный в государствах Чжунго. Строились и обносились стенами и рвами новые города. Велись активные и успешные войны с соседями, прежде с могущественным царством Цзинь, а затем с тремя его преемниками. Для защиты от Цинь вэйцы выстроили даже земляную насыпь, своего рода стену. И тем не менее еще и в IV в. до н.э. Цинь продолжало рассматриваться в Чжунго как полуварварское государство, близкое по статусу к племенным образованиям ди или и.

Ситуация заметно изменилась в годы правления Сяо-гуна (361—338). Вспомнив и возвеличив времена Му-гуна (659—621), впервые заявившего о могуществе Цинь и расширившего его владения, Сяо-гун объявил своего рода конкурс на лучший план усиления мощи страны. На этот призыв отозвался вэйский ши Ян, который в 359 г. до н.э. прибыл в Цинь и предложил провести реформы, суть которых сводилась к поощрению земледельческих усилий внутри царства и к активной подготовке к войнам. Назначенный министром, Вэй Ян (Шан Ян) в качестве главного метода осуществления реформ выдвинул систему жестких обязательных регламентов, малейшее неподчинение которым влекло за собой суровые наказания, как экономические (семьям, не пожелавшим делиться и каждой семейной парой в отдельности возделывать свое поле, предстояло выплачивать увеличенный налог), так и административно-уголовные. Именно эта методика послужила причиной того, что реформаторы типа Шан Яна стали именоваться легистами, т.е. сторонниками неукоснительного соблюдения закона, распоряжения властей.

За два тура реформ, осуществленных с небольшим интервалом в 50-х гг. IV в. до н.э., Шан Ян сумел существенно ослабить семейные связи, сделав в принудительном порядке малую нуклеарную семью самостоятельной хозяйственной ячейкой и связав группы (пятерки и десятки) таких заново созданных семейных дворов круговой порукой с обязательством слежки друг за другом и доноса по начальству в случае необходимости. Обширные пустующие земли царства стали, кроме того, заселяться приглашенными в Цинь на выгодных условиях колонистами. Лиц, не занятых в земледелии и не включенных в воинские подразделения, подвергали преследованиям и облагали высокими налогами и повинностями. Шан Ян ввел в стране систему административных рангов, высшие из которых даровались лишь за особые заслуги. Только обладание достаточно высоким рангом давало право на замещение государственной должности и получение соответствующих ей благ. Как правило, ранги давали имеющим воинские заслуги, что поощряло рвение тех, кто стремился к военной службе. Что же касается торговцев и ремесленников, то наиболее богатые из них могли, как упоминалось, за очень высокую цену купить ранг, что ослабляло их экономический потенциал и соответственно усиливало позиции казны.

Всех недовольных реформами либо превращали в рабов, либо ссылали в отдаленные районы, где все та же всевидящая и всемогущая административная система, созданная усилиями Шан Яна, вынуждала их подчиниться. Страна была разделена на уезды, управлявшиеся назначенными из центра чиновниками. Бюрократия, тоже жестко связанная круговой порукой, была надежным и послушным орудием централизованной администрации. Многочисленность строгих предписаний и мелочная регламентация вели к тому, что люди боялись выйти за рамки дозволенного и молчаливо подчинялись власти. Ослабленный таким образом народ стал фундаментом силы государства Цинь. Никто не смел ослушаться указов: даже когда наследник престола попытался было сделать это, его наказали, отрезав нос его воспитателю, что было неслыханным оскорблением для будущего правителя царства.

Реформы Шан Яна достаточно быстро дали заметный эффект. И хотя сам реформатор после смерти Сяо-гуна был четвертован оскорбленным им наследником, престиж Цинь в чжоуском Китае сильно вырос. Армии его одерживали одну победу за другой, расширяя территорию царства за счет завоеваний. Сын Неба признал успехи Цинь, даровав в 343 г. до н.э. Сяо-гуну титул гегемона и прислав в 334 г. до н.э. его наследнику жертвенное мясо. Что касается этого наследника, то он в 324 г. до н.э. (правда, вслед за некоторыми другими правителями — Ци, Вэй, Хань) объявил себя ваном и тем самым сравнялся в титулатуре со своим чжоуским сюзереном. А его ближайший помощник Чжан И начал активно сколачивать коалицию царств, направленную против могущественного южного Чу.

Полуварварское южное Чу, правители которого раньше всех (с середины VII в. до н.э.) демонстративно начали именовать себя ванами, стало активно вмешиваться в дела Чжунго еще в период Чуньцю, причем эти контакты вели к энергичному проникновению на юг многих элементов развивающихся на севере традиций. Их живыми носителями, в частности, нередко становились знатные беженцы, которых охотно и с почетом принимали в Чу. В период Чжаньго царство Чу стало одним из сильнейших и энергично расширяло свои владения за счет аннексии более слабых соседей, в том числе и в землях Чжунго (царство Чэнь и др.). Укреплению Чу во многом способствовали реформы легиста У Ци (У-цзы), ослабившие позиции аристократии и усилившие власть правителя. Именно Чу поддержало инициативу Су Циня, направленную на сколачивание блока царств по вертикали — против Цинь. Эта идея была призвана нейтрализовать замысел Цинь и его министра Чжан И создать блок царств по горизонтали — против южного Чу.

Стоит также особо отметить, что южное Чу во многом отличалось от царств, расположенных к северу от него (Чжунго), где в период Чжаньго достаточно широко распространилось конфуцианство, ставшее основой древнекитайского менталитета. Отличия сводились не столько к относительной слабости конфуцианства на юге, сколько главным образом к тому, что именно здесь, в Чу, были наиболее распространены даосские идеи, явственно противостоявшие северокитайским. Точных данных на этот счет очень мало, но многие косвенные свидетельства позволяют полагать, что именно южным путем, через Чу, видимо, и проникали в Китай те протодаосские настроения, истоки которых можно встретить в древней индо-иранской мысли. Впрочем, само полуварварское Чу в период Чжаньго было еще недостаточно развитым для того, чтобы синтезировать протодаосские идеи с традиционно китайскими. Это было сделано, скорее всего, в другом царстве, в Ци, ближайшем соседе Чу в приморских районах Восточного Китая.

Царство Ци было, как уже упоминалось, одним из наиболее развитых в чжоуском Китае, что наглядно проявилось еще во времена Хуань-гуна и Гуань Чжуна. Позже роль Ци стала менее значительной. Однако в период Чжаньго это царство опять стало одним из сильнейших и наиболее процветающих, а столица Ци, город Линьцзы, — едва ли не крупнейшим в стране. После того как в 386 г. до н.э. Тянь Хэ, всесильный сановник Ци из рода Чэнь, сыном Неба и другими чжухоу был признан легитимным правителем царства, Ци под властью новой династии Тянь не только резко активизировало свою политику, активно вмешиваясь в политические интриги и искусно лавируя между Цинь и Чу с умелым использованием при этом поддержки других царств Чжунго, но и стало привлекать к себе лучшие умы всего чжоуского Китая.

Именно в столице Ци, близ ворот Цзи, была создана во второй половине IV в. до н.э. своеобразная академия Цзися, куда приглашались все известные китайские мыслители, получавшие от правителей Ци звание дафу и соответствующее содержание. В числе таких ученых, как постоянно живших в Цзися, так и посещавших академию, были представители всех направлений чжоуской мысли. Но более всего Цзися было центром даосизма и близких к нему идейных течений, адепты которых появлялись здесь, видимо, преимущественно с юга, из Чу. Скорее всего, именно таким путем в академию прибыл такой известный ученый, как Цзоу Янь, одна из наиболее загадочных фигур философии периода Чжаньго. Именно ему приписывается философская разработка идей о пяти первоэлементах (у-син) и об инь—ян. Кроме того, Цзоу Янь первым в Китае стал настаивать на том, что чжоуский Китай (Поднебесная) — это лишь девятая часть одного из девяти континентов, т.е. небольшой регион мира. Оригинальные взгляды Цзоу Яня в аутентичных текстах не сохранились. Однако сам факт существования и разработки высказанных им идей позволяет предположить, что они, как упоминалось, были стимулированы внешними влияниями со стороны индо-иранского мира и что эти влияния проникали в Цзися через юг, долгим путем с запада на восток по обширным землям Чу.

Богатое Ци, аннексировав ряд соседних государств, включая Сун, стало в III в. до н.э. одним из сильнейших в чжоуском Китае и одно время даже соперничало с Цинь в борьбе за звание ди (император), от которого, впрочем, в то время (начало III в. до н.э.) оба царства благоразумно отказались. Ци, как известно, последним пало в 221 г. до н.э. в борьбе с Цинь за гегемонию в чжоуском Китае.

Что касается трех царств, возникших на развалинах огромного Цзинь, то все они тоже играли заметную роль в борьбе сильнейших в Чжаньго. С именем Улин-вана связано усиление северного Чжао в конце IV в. до н.э. и включение в состав войска конницы, с которой до тех пор китайцы не были знакомы. Вэйский Вэньхоу прославился своей мудростью на рубеже IV—III вв., хотя после его смерти это не слишком способствовало укреплению Вэй, Южная часть Цзинь, Хань, присоединив царство Чжэн, укрепила свои позиции. Однако все три бывшие части Цзинь, действуя обычно сообща, не могли стать достойным соперником того же Цинь — чаще они использовались Ци, дабы сплотить государства Чжунго против полуварварского напористого царства.

Царство Янь стало процветающим и богатым лишь в III в. до н.э., когда соотношение сил в чжоуском Китае в основном уже сложилось. Борьба с соседним на юге Ци не была в пользу Янь, как и не принесли большого успеха временные союзы и тем более конфликты с другими соседями, прежде всего из числа наследников Цзинь. В целом следует заметить, что из царств Чжунго лишь Ци сохранило силу и влияние, тогда как остальные чаще терпели поражения, чем добивались успеха. Борьба в период Чжаньго, жестокая и кровопролитная, когда число убитых в сражениях и казненных пленных исчислялось десятками, а порой и сотнями тысяч (особенно прославились жестокостью войска Цинь), была в основном в пользу полуварварских еще вчера государств. Почему же?

Уже шла речь о том, что в конце Чуньцю в чжоуском Китае (как в рамках Чжунго, так и на периферии) возникли две различные модели развития. В период Чжаньго спецификой царств Чжунго оказалось сближение обеих моделей, т.е. в конечном счете смягчение жестких волевых операций реформаторов общеуважаемой традицией, стократ усиленной после ее разработки Конфуцием и его последователями. Эта начальная стадия длительного для всего чжоуского Китая процесса синтеза обеих моделей проявила себя в рамках царств Чжунго тем, что, воспетая конфуцианцами традиция, явственно довлела над умами, доминировала и в менталитете, и в соответствующих ему акциях. Это и была та цивилизованность в лучшем смысле этого слова, которая, прежде всего в глазах самих жителей Чжунго, всегда отличала их не только от дальних варваров, но и от ближайших полуварварских соотечественников-соседей, прежде всего от Цинь и Чу.

Что же касается Цинь и Чу, то там легизм как жесткая политика силовых реформ был воспринят в его обнаженной, практически почти ничем не облагороженной форме. Это способствовало последовательности проведения и результативности реформ как таковых, особенно в постшанъяновском Цинь, а также явилось причиной той жесткости силовых методов, которые, будучи рождены и благословлены жестким легизмом, стали нормой во взаимоотношениях этих государств с их противниками. Существенно добавить, что высшие авторитеты в сфере древнекитайского военного дела Сунь-цзы и У-цзы (У Ци), уроженцы развитых царств Чжунго, лучше всего сумели применить свои способности вне Чжунго. Для Суня, согласно традиции, это была служба в царстве У, а для У Ци — в Чу (военные успехи У Ци в Вэй не принесли ему желанной власти и вынудили бежать в Чу).

Как бы то ни было, но мощь Цинь и Чу неуклонно росла, причем этот рост был связан не только с военным могуществом, но и с внутренней трансформацией. Особенно очевидным это было для сильнейшего из них — Цинь. Первым из знаменитых древнекитайских мыслителей, кто вынужден был признать это и сделать соответствующие выводы, оказался Сюнь-цзы, виднейший древнекитайский конфуцианец.

Сюнь-цзы (313—238 гг. до н.э.), как и его старший современник Мэн-цзы (372-287 гг. до н.э.), принадлежали к числу интеллектуальной элиты Чжаньго. Оба бывали в академии Цзися, но в разное время, едва ли встречаясь (Сюнь-цзы был слишком молод, когда маститый и всеми признанный мудрец Мэн-цзы уже умер). Но судьба распорядилась так, что именно они оказались во главе двух наиболее влиятельных и притом весьма различных направлений конфуцианства. Мэн-цзы, как и его великий предшественник Конфуций, был ортодоксом, Мэн-цзы чьи возвышенные идеалы не допускали компромиссов. Считая, что «изречения Ян Чжу и Мо Ди заполонили Поднебесную», Мэн-цзы видел свой долг в том, чтобы восстановить и приумножить престиж потускневшего было на фоне новых доктрин конфуцианства. И он многое сделал для этого, приняв вызов вновь сформировавшихся идеологических концепций, будь-то цинизм Яна, экстремизм Мо или даосские идеи о наполняющих Вселенную микрочастицах ци.

Развивая идеи Конфуция, Мэн-цзы вновь подчеркнул, что общество состоит из трудящихся низов и управляющих верхов, причем верхи существуют ради блага низов и всегда должны помнить об этом. Мэн-цзы воспел доброту натуры человека. По его мнению, люди становятся злыми от тяжелых условий бытия, и причины тому социальные. Он упрекал всех современных ему правителей в том, что они далеки от идеала, а в качестве идеала предложил упоминавшуюся уже систему цзин тянь. Эту форму труда, владения землей и налогообложения Мэн-цзы считал оптимальной. Он охотно делился своей мудростью с приглашавшими его правителями и брал за это щедрые дары, высоко свои знания. Но, подобно Конфуцию, реальной властью цзы не обладал.

Если Мэн-цзы стоял за чистоту конфуцианства и противопоставлял это учение всем новым, то Сюнь-цзы в отличие от него способствовал тому, чтобы учение Конфуция перестало быть только благородной нравственной нормой и стало бы чем-то большим для мятущейся в поисках гармонии и высшего порядка огромной страны. Сюнь-цзы считается реалистом. В молодости посетив царство Цинь (он был родом из Чжао), наблюдательный философ был поражен тем эффектом, который дали реформы Шан Яна. На него произвели большое впечатление и процветание страны, и господствовавшие в Цинь порядок и дисциплина. Считая вопреки Мэн-цзы, что человек по натуре порочен и лишь правильное воспитание способно сделать его нравственным, Сюнь-цзы с сочувствием воспринял некоторые легистские идеи, способствовавшие «правильному воспитанию» в его понимании. Оставаясь, как и все конфуцианцы, горячим сторонником самоусовершенствования человека, он счел по меньшей мере некоторые методы из арсенала легизма заслуживающими внимания для реализации такого рода самоусовершенствования. Будучи прагматиком и в отличие от Мэн-цзы стремясь придать такой же оттенок конфуцианству в целом, Сюнь-цзы не остановился перед тем, чтобы переинтерпретировать традиционный облик Конфуция, приписав ему казнь некого шао-чжэна Мао во времена, когда Конфуций будто бы был министром в Лу. Примечательно, что Мао был казнен не за какие-либо серьезные (уголовные) преступления, а лишь за то, что своими речами смущал народ. Иными словами, Сюнь-цзы пытался представить Конфуция не просто гонителем инакомыслящих, но кем-то вроде министра-легиста, борющегося за послушание, дисциплину, порядок, точное выполнение предписаний начальства с жестоким наказанием за непослушание.

Нельзя сказать, что вся мудрость и деятельность Сюнь-цзы сводились лишь к этому. Он был глубоким и незаурядным мыслителем, немало внесшим в конфуцианство и в древнекитайскую мысль в целом. Однако стремление к рационалистическому синтезу классического (и явно утопического — особенно в представлении Сюнь-цзы) конфуцианства с добивающимся реальных успехов и в конечном счете по ряду позиций сходным с ним легизмом стало главным в его учении. Далеко не случайно оба знаменитых ученика Сюнь-цзы, философ Хань Фэй-цзы и министр Ли Сы, стали соответственно великими теоретиком и практиком именно легизма, практически уже вовсе отбросив конфуцианский камуфляж.

Поворот в идеях, совершенный влиятельным конфуцианцем Сюнь-цзы, — очень важный шаг на пути великого синтеза идей, под знаком которого прошла почти вся вторая половина I тыс. до н.э. в Китае. Именно этот путь был доминантой периода Чжаньго. И хотя Чу и Цинь отличались от большинства царств Чжунго в первую очередь тем, что в них меньшую роль играла конфуцианская традиция, именно они внесли свой весомый вклад в формирование древнекитайской позднечжоуской цивилизации. Вклад Чу проявился в форме обогащенного даосизмом менталитета с его интравертной погруженностью индивида в мировоззренческие проблемы (в чем-то близкие к классическим индийским), склонностью к мифопоэтической лирике (первый поэт, заявивший себя как авторская личность, Цюй Юань, был родом из Чу) и заметным стремлением сблизиться с высокой культурой конфуцианского Чжунго. Что же касается Цинь, то здесь возник собственный вариант синтеза конфуцианства и легизма, который был реализован при дворе известного богатого купца Люй Бувэя и обрел форму энциклопедии Люй-ши чуньцю.

Правда, в самом Цинь существовали, видимо, разные точки зрения на то, каким должно быть упомянутому синтезу и следует ли ему вообще быть в этом царстве. Ведь тот факт, что при дворе Люй Бувэя собирались (как то было и в циской академии Цзися, с которой Люй очевидно соперничал) десятки и сотни выдающихся умов Китая, мыслителей разных школ, авторов будущей энциклопедической сводки, сам по себе может рассматриваться лишь как тенденция, пусть даже назревшая и закономерная. Хорошо известно, однако, что этой тенденции противостояла другая, отстаивавшая классический легизм как систему администрации в ее наиболее жестком шанъяновском стиле.

Вообще проблемы администрации в рамках столь желанного царства высшей гармонии и образцового порядка становились в конце Чжаньго все более актуальными и жизненно важными.

Мыслители разных школ так или иначе затрагивали их в своих рассуждениях, однако наиболее полные и завершенные конструкции были предложены конфуцианцами и легистами, причем эти предложения гармонично вписывались в те модели с их основными целями и установками, о которых уже шла речь.

Чжоу-луская конфуцианская идеальная конструкция Поднебесной была впечатляюще отражена в капитальном трактате «Чжоули», написанном примерно в III в. до н.э. В этом умело составленном и тщательно систематизированном тексте оказалась в мельчайших деталях воплощена идеальная схема гигантской государственной машины, которая несколькими веками раньше лишь в общих чертах была намечена в материалах «Шуцзина», повествовавших о золотом веке Яо, Шуня и Юя. В «Чжоули» дано описание гигантского централизованного административного аппарата, необходимого для управления империей. Аппарат состоит из шести министерств — Неба во главе с да-цзаем, Земли во главе с да-сыту, церемоний во главе с да-цзунбо, войны во главе с да-сыма, наказаний во главе с да-сыкоу и общественных работ (описание этого последнего в тексте отсутствует и замещено разделом «Као-гун цзи», в котором подробно рассказано о ремеслах и ремесленниках).

В каждой из глав, характеризующих то или иное министерство, подробнейшим образом, с учетом иерархического соподчинения и ранга, обрисована номенклатура ведомств и служб, скрупулезно описаны регламент и сферы деятельности каждого из чиновников всех Звеньев управления. В многочисленных пояснениях и комментариях содержится немало интереснейших подробностей о функциях и обязанностях чиновников аппарата администрации. Так, например, в министерстве Земли в их число входит забота о крестьянских наделах, о поддержании должных отношений между людьми, включая обеспечение вдов и сирот, стариков и неимущих. Здесь же упоминается о необходимости вести регистрацию земли и населения, определять нормативы повинностей, следить за состоянием дорог и гостиниц при них и даже заботиться о том, чтобы мужчины и женщины вовремя вступали в брак.

Чиновники этого министерства были обязаны руководить ремесленниками и торговцами, поддерживать порядок на рынках, следить за мерами, монетами, ценами и пошлинами, качеством товаров и перемещениями торговцев. Особая категория администраторов призвана была ведать лесами, водами, горами, озерами, парками, металлами и минералами, охотой и заготовкой рогов, клыков и перьев. Служителям амбаров следовало заботиться о семенах и страховом фонде зерна для убогих и нищих. Аналогичным образом выглядели в трактате и описания функций чиновников других министерств.

Феномен трактата Чжоули давно уже находится в центре внимания специалистов. Дело в том, что его текст составлен таким образом, будто все описанное в нем некогда реально существовало, т.е. являет собой ту структуру золотого река прошлого, которую нерадивым потомкам ныне следует вспомнить и восстановить ради их же блага. На" деле же «Чжоули» является идеальной схемой, в которую ее авторы вложили (кое в чем опираясь на действительно существовавшие в различных царствах или в аппарате управления времен Западного Чжоу нормы администрации, включая номенклатуру чиновников, а кое-что сочинив заново) свое представление о том, как должна выглядеть Поднебесная и как следует ею управлять. Трактат в этом смысле является тем самым ответом на вызов времени, который формулировался конфуцианцами на протяжении почти трех веков, от Конфуция до Сюнь-цзы. Суть этого ответа сводилась к тому, что централизованная империя должна быть единым цельным социально.-политическим организмом, в котором все тщательно пригнано, ничто не опущено, а генеральной основой, своего рода костяком является стройная чиновничье-бюрократическая конструкция.

Составление трактата «Чжоули» означало не только то, что конфуцианский ответ на вызов эпохи был окончательно сформулирован, но также и то, что сторонники этой модели имеют достаточный интеллектуальный потенциал и поддержку в обществе для того, чтобы попытаться реализовать их проект. Однако слабость и проекта, и его составителей и сторонников была в отсутствии серьезной политической основы. И домен Чжоу, и царство Лу и некоторые другие примыкавшие к ним государства, характеризовавшиеся сильными и влиятельными конфуцианскими традициями, не были в числе тех, на чьей стороне в конце Чжаньго была сила. А политическая и военная сила в ту пору оказалась на стороне тех крупных царств, где давно уже пользовалась предпочтением иная, легистская в своей основе, модель Поднебесной. Восходящая к циско-цзиньской модели реформ, она сильно трансформировалась после реформ Шан Яна в Цинь и в конце IV и тем более в III в. до н.э. практически уже стала именно циньской легистской моделью чиновничье-бюрократического государства.

Этому способствовали и те серьезные стадиально-структурные изменения, которые с особой силой проявили себя в конце периода Чжаньго. Прежде всего, в позднечжоуском Китае на смену ранним государствам пришли государства вполне развитые. Специфическим отличием развитых государств от ранних, если следовать привычной схеме этапов политогенеза, является формирование таких важных институтов; как система принуждения, опирающаяся на жесткий регламент (закон), а также появление в качестве итога приватизации развитой системы рыночно-частнособственнических отношений. То и другое вполне проявило себя в царствах времен Чжаньго с их большими городами, развитыми ремеслом и торговлей, рыночными связями и в то же время с мощной силовой структурой, призванной контролировать и ограничивать потенции частных собственников и рынка.

Именно этот последний момент важно особо подчеркнуть, так как в нем отражаются принципиальные различия между классическим традиционным Востоком, в нашем случае представленным позднечжоуским Китаем, и античной Европой, первые полисы которой появились незадолго до начала периода Чжаньго. Если для европейского пути развития с появления эллинских полисов основой структуры стали рыночно-частнособственнические отношения, на страже которых стояло само гражданское общество полисов, выработавшее необходимые для защиты граждан и собственников институты власти (демократия с ее сложными процедурами) и правовой защиты, то для восточного пути всегда была характерна структура командно-административно-распределительного типа. Разумеется, рынок, строго контролируемый властью, был необходим и для традиционного Востока с его развитыми государствами. Будучи не в состоянии обойтись без него (он играет роль кровеносной системы в развитом организме) и обогащаясь, стабилизируясь за его счет, командно-распределительная структура тем не менее всегда оставалась на Востоке господствующей.

Это проявлялось как в полном ее произволе по отношению к подданным (граждан традиционный Восток не знал, а подданные официально никогда не имели тех льгот, привилегий и гарантий для индивида-собственника, которые были основой структуры античного типа), так и в декларируемых ею принципах (государство превыше всего или, по Шан Яну, слабый народ — сильное государство), не говоря уже о сложившихся стереотипах поведения самого общества. Известно, например, что в истории Китая в нередкие для нее моменты децентрализации и деструкции частные собственники первыми гибли под ударами разъяренной толпы восставших обездоленных крестьян, которые видели своих врагов прежде всего в нерадивых чиновниках и богачах, виновных в кризисе. Известно и то, что спокойно чувствовали себя богатые собственники только под защитой сильного государства и в периоды стабильности и процветания. Из этого следует, что частные собственники на Востоке, в частности в Китае, не только были лишены прав и гарантий, но и сами были заинтересованы в существовании ограничивавшей их возможности и жестко их контролировавшей сильной власти.

Формирование именно такого рода взаимоотношений между частными собственниками и укреплявшей свои позиции централизованной властью как раз и приходится на период Чжаньго, в основном на вторую его половину. Этот процесс наиболее наглядно демонстрируется успехами царства Цинь в связи с реформами Шан Яна. Но так или иначе — он был характерным и для всех остальных царств, для всего позднечжоуского Китая. За два с небольшим века периода Чжаньго чжоуский Китай изменился в этом смысле весьма существенно, кое в чем до неузнаваемости. Вспомним, что в начале его еще агонизировала удельная система, практически отсутствовал рынок, лишь зарождались частная собственность и товарно-денежные связи, только-только появилось железо, и с его широким распространением стали ощущаться преимущества железного века. Правда, уже сказал свое веское слово Конфуций, начались заметные перемены в менталитете общества. Но, как бы то ни было, именно за первые два века после Конфуция, в период Чжаньго, Китай сумел добиться очень многого.

Рухнула прежняя замкнутость. Конечно, войн в период Чжаньго было не меньше, чем в Чуньцю, но они не мешали экономическому развитию, расцвету городов с их ремеслами и торговлей, деньгами и рынками. Распространение достижений железного века, и в частности новых орудий труда, способствовало развитию ирригации и дало сильный толчок экономическому росту деревни. Явно запоздавший в чжоуском Китае процесс приватизации шел бурными темпами и не мог не коснуться крестьянства, связав его с городским рынком. Рос объем производства, быстро увеличивалось народонаселение, что способствовало ускоренному освоению пустовавших прежде территорий. Дал заметный результат давно уже протекавший, но резко убыстрившийся именно в Чжаньго процесс адаптации варварских и полуварварских государственных образований. Источники времен Чжаньго уже практически не упоминают о жунах и ди на собственно китайской территории, — жуны, ди, даже южные хуайские и были в большинстве своем китаизированы и стали интегральной частью Поднебесной.

Невиданного расцвета достигла в Чжаньго древнекитайская мысль со всеми ее «ста школами». Спецификой философских поисков стало явно выраженное стремление направить основные интеллектуальные усилия на то, чтобы выработать приемлемую для большинства формулу государства и общества гармонии и порядка. И если некоторые направления мысли уходили в сторону от целенаправленного поиска, как это имело место в случае с даосизмом, то такого рода исключения лишь подтверждали правило. Правило же сводилось к тому, что в период Чжаньго, как и до него, в центре внимания духовной культуры Китая были устремления к социальному и политическому совершенствованию. Устремления подобного рода опирались на жесткую норму, ритуальную этику и формализованный церемониал, но не на религию, тем более не на развитую религиозную систему, которой в чжоуском Китае фактически не существовало.

Период Чжаньго был отмечен ярким расцветом и художественной культуры. Совершенствовались музыка и музыкальные инструменты, что было не только тесно связано с потребностями развивавшегося ритуального церемониала, но стимулировалось также и развитием гражданской поэзии и песенной лирики, вершиной которой следует считать элегии первого китайского поэта Цюй Юаня (до него поэзия была представлена лишь безымянными стихами, одами и гимнами «Шицзина»). Делали первые, но впечатляющие шаги живопись (рисунки на шелке и т.п.) и скульптура, развивалось искусство каллиграфии. Большие успехи были достигнуты в городской и особенно дворцовой архитектуре. Именно в Чжаньго расцвело искусство книгописания и книгоделания — первые китайские книги являли собой связки длинных бамбуковых планок (на каждой планке — вертикальная строка или пара строк иероглифов), причем объемистая книга требовала для ее перемещения чуть ли не целую телегу.

Все эти крупные и в основе своей благотворные для Китая перемены и процессы протекали, однако, на фоне постоянных и жестоких войн. Эти войны теперь уже опирались на строгие правила военного искусства, детально разработанные выдающимися воинами-профессионалами и запечатленные в специальных трактатах, которые до наших дней высоко ценятся и тщательно изучаются в военных академиях. Лейтмотив этих трактатов, прежде всего «Сунь-цзы» и «У-цзы», сводится к тому, что война — это не преодоление противника грубой силой, но высокое искусство тактики, маневра, хитрости и обмана, базирующееся на хорошем знании состояния дел в лагере противника (здесь важную роль должны были играть шпионы), на учете психологии, морального духа армии и т.д. и т.п.

Разумеется, не всегда все эти тонкости использовались в перманентных и крупномасштабных войнах, которых было в период Чжаньго, как уже говорилось, великое множество. Но они, как и все перемены, сказались на характере войн. Правда, из источников далеко не всегда ясно, насколько удачно был использован тактический маневр, но зато они наглядно показывают, сколь часто и как безжалостно расправлялись с побежденными, уничтожая их десятками, а то и сотнями тысяч (чего не было в войнах периода Чуньцю). Лидировало же в такого рода истребительных войнах царство Цинь.