Аффект, непрерывная вариация силы существования или способности действовать

Только что, когда я определял идею через ее объективную действительность или через ее репрезентативный характер, я непосредственно противопоставлял идею аффекту, утверждая, что аффект есть как раз модус мысли, не обладающий репрезентативным характером. Теперь я только что определил идею через следующее: всякая идея есть нечто, не только идея чего-то, но она именно есть нечто, то есть она обладает свойственной ей степенью действительности или совершенства.

Стало быть, на этом втором уровне я обнаруживаю основополагающее различие между идеей и аффектом. Что же конкретно происходит в жизни? Происходят две вещи. И любопытно, как Спиноза использует, так сказать, геометрический метод; вы знаете, что «Этика» предстает в форме пропозиций, доказательств и так далее, и в то же время чем более она математична, тем больше в ней необычайной конкретности. Все, что я говорю, и все эти комментарии об идее и аффекте отсылают к частям II и III «Этики»⁽¹⁾. В этих второй и третьей частях Спиноза пишет нам своего рода геометрический портрет нашей жизни, и он, по-моему, чрезвычайно убедителен.

Этот геометрический портрет, грубо говоря, состоит в том, что наши идеи непрерывно сменяют друг друга: одна идея гонится за другой, одна идея сменяет другую идею, к примеру, в это мгновение. Перцепция есть определенный тип идеи, сейчас мы увидим почему. Только что моя голова была повернута туда-то, я видел такой-то угол аудитории, и это другая идея; я гуляю по улице, чьи жители мне известны, я говорю: «Здравствуй, Пьер», а потом я поворачиваюсь, а затем говорю: «Здравствуй, Поль». Или же возьмем вещи, которые изменяются: я смотрю на солнце, а солнце постепенно исчезает, и я оказываюсь в ночи: стало быть, это ряд последовательностей, сосуществований идей, последовательностей идей. Но что также происходит? Наша повседневная жизнь состоит не только из сменяющих друг друга идей. Спиноза использует термин «аутоматон»: мы, говорит он, духовные автоматы, то есть не столько мы, у которых есть идеи, сколько идеи, которые в нас самоутверждаются. Так что же еще происходит, помимо этой последовательности идей?

Существует и нечто иное, а именно – нечто во мне непрестанно варьирует. Существует некий режим вариации, который не то же самое, что и последовательность самих идей. Вариации – вот что должно служить нам для того, что мы хотим делать; жаль, что Спиноза не употребляет этого слова. Так что же такое эта вариация?

Возобновляю свой пример: я встречаю на улице Пьера, который мне очень антипатичен, и потом обгоняю его; или же я его боюсь, а потом внезапно вижу Поля, который мне невероятно симпатичен, и я, успокоившись, довольный, говорю: «Здравствуй, Поль». Что это такое? С одной стороны, последовательность двух идей, идеи Пьера и идеи Поля, но существует и нечто иное: во мне сработала вариация [Неразборчиво],слова Спинозы очень точны, и так, я их цитирую: «(вариация) моей силы существовать», или же другое выражение, которое он использует как синонимичное, vis existendi, сила существовать, или potentia agendi; способность действовать [Неразборчиво]и ее вариации постоянны. Я бы сказал, что для Спинозы существует непрерывная вариация [Неразборчиво], и существовать – это означает [Неразборчиво]силы существовать или способности действовать.

Как это прицепить к моему глупому примеру, который между тем взят у Спинозы: «Здравствуй, Петр; здравствуй, Павел»(2)? Когда я вижу Пьера, который мне не нравится, то мне дана идея, идея Пьера; когда же я вижу Поля, который мне нравится, то мне дана идея Поля. Каждая из этих идей по отношению ко мне обладает известной степенью действительности или совершенства. Я бы сказал, что идея Поля по отношению ко мне обладает большим внутренним совершенством, нежели идея Пьера, потому что идея Поля удовлетворяет меня, а идея Пьера меня печалит. Когда идея Поля заменяет идею Пьера, разумно сказать, что моя сила к существованию, или моя способность к действию, возросла или находится в благоприятном положении; когда же дела обстоят наоборот, когда после того, как увидел кого-нибудь, кто вызывал мою радость, я вижу кого-нибудь, кто делает меня печальным, я говорю, что моя способность к действию замедляется или встречает препятствия. На этом уровне мы пока даже не знаем, находимся ли мы еще среди терминологических условностей или уже прорвались к чему-то гораздо более конкретному.

Стало быть, я бы сказал, что по мере того, как идеи в нас сменяют друг друга, и каждая обладает своей степенью совершенства, своей степенью действительности или же внутреннего совершенства, тот, кто обладает этими идеями, я – я непрестанно перехожу с одной степени совершенства на другую; иными словами, существует непрерывное варьирование способности к действию в форме «возрастание – уменьшение – прирост – убывание», или силы к существованию кого-нибудь сообразно идеям, которые у него есть.

Занимаясь этим трудоемким упражнением, почувствуйте некое скольжение красоты. Это уже неплохо – эта репрезентация существования, это поистине существование на улице; необходимо вообразить Спинозу прогуливающимся, и он по сути переживает существование как эту разновидность непрерывного варьирования: по мере того, как одна идея в нем заменяет другую, я непрестанно перехожу от одной степени совершенства к другой, даже мельчайшей; и как раз эта разновидность мелодической линии непрерывной вариации определяет аффект (affectus) сразу и в его соотношении с идеями, и в его природном отличии от идей. Наше дело – учитывать это природное различие и это соотношение. Дело ваше – сказать, подходят ли они вам или нет.

Все мы придерживаемся более солидного определения affectus'a.: affectus у Спинозы – это вариация (это он глаголет моими устами: он не сказал этого, так как умер слишком молодым...),это непрерывное варьирование силы существования в той мере, в какой это варьирование определено идеями, которые у нас есть. Коль скоро это так, в одном очень важном тексте части III, который озаглавлен «Общее определение affectus'a»0\ Спиноза говорит нам: «Прежде всего, не думайте, что affectus в том виде, как я его замыслил, зависит от какого-то сравнения идей». Он имеет в виду, что сколько бы идея ни первенствовала по отношению к аффекту, идея и аффект суть две вещи, различающиеся по природе: аффект не сводится к интеллектуальному сравнению идей, аффект складывается из переживаемого или пережитого перехода от одной степени совершенства на другую – в той степени, в какой этот переход определяется идеями; но сам идеей не является, а является аффектом.

Когда я перехожу от идеи Пьера к идее Поля, я говорю, что моя способность действовать возросла; когда я перехожу от идеи Поля к идее Пьера, я говорю, что моя способность действовать убыла. Иными словами, когда я вижу Пьера, меня охватывает аффект печали; когда я вижу Поля, меня охватывает аффект радости. И на этой мелодической линии непрерывной вариации Спиноза назначает два полюса, «радость – печаль», каковые являются для него основополагающими страстями, и печалью будет всякая страсть, какая угодно страсть, охватывающая убывание моей способности действовать, а радостью будет всякая страсть, охватывающая возрастание моей способности действовать.

Вот это позволит Спинозе взглянуть, например, на весьма основополагающую моральную и политическую проблему, и это будет его собственным способом ставить политическую проблему: как же так происходит, что властвующие в какой угодно области имеют необходимость передавать нам печальные аффекты? Печальные страсти как необходимые... Внушать печальные страсти необходимо для проявления власти. И Спиноза, в «Богословско-политическом трактате»(4), говорит, что такова глубинная связь между деспотом и священником: у них есть необходимость внушать печаль подданным. Здесь вы поймите как следует, что печаль Спиноза берет не в смутном смысле; он берет печаль в самом неукоснительном смысле, какой он только смог ей дать: печаль – это аффект, охватывающий убывание способности действовать.

Когда я говорил, выводя первое различие «идея – аффект», что аффект – это модус мысли, который ничего не представляет, то в технических терминах я бы утверждал, что это всего лишь простое номинальное определение, или – если предпочитаете – внешнее, внешне присущее. Во-вторых, когда я говорю, с одной стороны, что идея – это то, что само по себе обладает внутренней действительностью, а аффект – это непрестанное варьирование, или переход от одной степени действительности к другой, или от одной степени совершенства к другой, то мы уже покинули сферу так называемых номинальных определений: здесь мы уже имеем реальное определение, если называть реальным определение, показывающее возможность вещи и в то же время эту вещь определяющее.

Что важно, так это то, что вы видите, как – согласно Спинозе – мы изготовлены в качестве духовных автоматов. Мы – духовные автоматы, и идеи в нас все время сменяют друг друга, а следуя этой последовательности идей, наша способность к действию или наша сила существования возрастает или убывает непрестанным способом, по непрерывной линии, и именно это мы называем affectus, именно это мы называем «существовать».

Итак, affectus есть, следовательно, чья-нибудь непрестанная вариация силы существования, в той мере, в какой эта вариация определяется идеями, которые у него есть.

Но опять-таки, «определяется» не означает, что вариация сводится к идеям, которые у него есть, потому что идея, которая у меня есть, объясняет лишь ее последовательность, то есть то, что она увеличивает мою способность действовать или, наоборот, уменьшает ее по отношению к идее, которая была у меня только что, и речь идет не о сравнении, речь идет о своего рода скольжении, падении или повышении способности к действию.

Нет проблем? Нет вопросов?