Чжурчжэни (Цзинь) и южносунская империя

Чжурчжэньские племена, обитавшие на территории Южной Маньчжурии, издревле были связаны с Ки-таем, торговали с ним, а затем вошли в сферу влияния киданьской империи Ляо. Ускоренные темпы их раз-вития в процессе трибализации — что следует в немалой степени отнести за счет постоянных контактов с более развитыми культурами и народами — привели на рубеже XI—XII вв. к возникновению у чжурчжэней протогосударственных образований и к появлению среди них влиятельных вождей. В 1113 г. правитель чжурчжэней Агуда выступил против киданей, захватил часть их земель и основал там собственное государ-ство Цзинь (1115—1234), позже провозглашенное империей. Вначале сунские правители увидели было в Цзинь союзника в борьбе с киданями. Однако вскоре ситуация прояснилась. В 1125 г. киданьское Ляо было уничтожено чжурчжэнями часть киданей ушла на запад, где в районе рек Талас и Чу сложилось небольшое государство кара-китаев. Западное Ляо (1124—1211), откуда и пришел затем к русским этноним «китай-цы»], а новая империя Цзинь вторглась на территорию сунского Китая и стала постепенно поглощать ее. В 1127 г. был захвачен Кайфын и сам император с семьей оказался в плену у чжурчжэней. Один из сыновей плененного императора бежал на юг, в Ханчжоу, который и стал затем столицей новой, так называемой южносунской империи (1127—1280).

Победоносная армия чжурчжэней успешно продвигалась на юг и только полноводная Янцзы задержала ее продвижение. Со временем граница между Цзинь и южносунской империй установилась по междуречью Хуанхэ и Янцзы, в результате чего Северный Китай вновь, как и почти тысячелетие назад, оказался на дли-тельное время в составе государства, в котором господствовали иноземцы. Правда, как то было и ранее, в этом государстве основной частью населения были по-прежнему китайцы, а сама чжурчжэньская родовая знать, едва слезши с коней, начала быстро китаизироваться, чему способствовало установление типично китайских норм, стандартов и стереотипов в различных сферах жизни Цзинь, от политической администра-ции до образа жизни населения. Тем не менее между Цзинь и южносунским Китаем отношения продолжали быть весьма сложными, чаще всего откровенно враждебными.

Вначале успешное вторжение чжурчжэней и вынужденное отступление за Янцзы вызвало в китайском обществе естественный патриотический порыв. Ведь южная часть Китая, в отличие от того, что было тыся-челетием раньше, стала теперь почти стопроцентно китайской. Случившееся было воспринято там как на-циональная катастрофа. Крестьянские ополчения, созданные в свое время Ван Ань-ши, поднимались на борьбу, оказывали сопротивление захватчикам. Укреплялась и регулярная правительственная армия, при-чем в числе ее военачальников были талантливые и решительные полководцы, готовые на активную борь-бу, как знаменитый Юэ Фэй (1103—1141), который в середине 30-х годов одержал несколько побед над чжурч-жэнями и был, видимо, близок к тому, чтобы добиться большего. Однако южносунский двор, отно-сившийся с явно выраженным недоверием и даже подозрением к удачливым полководцам, не был склонен способствовать успехам Юэ Фэя. Противостоявшая военачальнику группировка при дворе во главе с канц-лером Цинь Гуем вызвала в 1141 г. Юэ Фэя в Ханчжоу и заточила его в тюрьму, где он вскоре был казнен. После этого империя Сун заключила с чжурчжэнями очередной для нее унизительный мир 1142 г., согласно условиям которого чжурчжэням ежегодно выплачивалось 250 тыс. штук шелка и 250 тыс. лянов серебра.

Хотя мир был унизительным, а выплаты—весьма весомыми, для изнеженного, богатого и явно не гото-вого к решительным военным действиям с храбрыми кочевниками сунского Китая это был по-своему ло-гичный и даже в известном смысле удачный выход. Приняв такое решение и надолго обезопасив себя от вторжений с севера, южносунская династия просуществовала еще около полутора веков. И как ни трудно говорить о процветании в таких условиях, оно все-таки далеко не исчезло бесследно. Напротив, Южный Китай в XII—XIII вв. являл собой богатою и очень развитое в экономическом и социально-культурном пла-не государство, где в изобилии произрастали зерно и хлопок, чай и сахарный тростник, выделывались луч-шие в мире шелка и уникальные изделия из фарфора, лака, керамики, серебра, бамбука и т.п. Великолепие Ханчжоу, произведшего в свое время неизгладимое впечатление на Марко Поло, до того не видевшего, по его собственным словам, ничего подобного (хотя Марко был едва ли не больше всех повидавшим на свое веку европейским путешественником), говорит само за себя.

Но ведь южносунский Китай был не только развитым экономически государством. Это был и центр вы-сокоразвитой духовной культуры, средоточие китайской философской мысли в ее едва ли не наивысшем для императорского Китая проявлении. Именно здесь расцвел феномен неоконфуцианства — учения, по-ставившего своей целью не просто реформировать и обогатить древнюю почитаемую доктрину за счет но-вых идей, но и как бы вдохнуть в нее новую жизнь, заставить ее засверкать новыми гранями. Благодаря усилиям знаменитых мыслителей, наиболее выдающимся среди которых был великий Чжу Си, признанный их глава (1130—1200), феномен неоконфуцианства в его чжусианской форме стал вершиной китайской фи-лософии. Неоконфуцианство стало вслед за этим распространяться в соседних с Китаем странах и особенно активно — в Японии.

В сунское время невиданного расцвета достигла и китайская живопись. В это время жили и работали лучшие в истории Китая художники, объединенные вокруг специальной Академии живописи. Написанные ими свитки до наших дней являют собой украшение многих музеев мира. Среди сунских художников были и признанные теоретики живописи, авторы почитаемых трактатов. Были и мастера тонкого пейзажа, люби-тели изображений цветов и птиц. В числе таких мастеров были и некоторые из сунских императоров, рабо-тавшие под псевдонимами.

Не прошел бесследно для китайской мысли и сам исторический факт разделения Китая на север и юг. Хотя такой раздел не был новым для страны, он все же сыграл свою роль. Во-первых, в том плане, что раз-дел страны на части и господство на севере иноплеменников внесли дополнительные акценты в те пусть небольшие, но заметные этнические различия, которые на протяжении веков складывались и закреплялись отдельно на севере и на юге,— различия в языке (диалектах), в культуре, даже в пище и одежде. Конечно, эти различия не следует переоценивать. Они в конечном счете не повлияли на то, что китайцы и на севере, и на юге оставались китайцами,— для этого были достаточно сильны связывавшие всех их воедино выра-ботанные еще в древности основы духовной культуры, принципы жизни, нормы привычного бытия, отно-шений в семье, обществе и т.п. Но все же отличия были, причем, по оценке современников, проявлялись в некоторой изнеженности южан, противопоставлявшейся твердости и решительности северян, как то было сформулировано, в частности, одним из сунских реформаторов Ли Гоу.

Во-вторых, существенное воздействие на образ и привычные стереотипы и штампы мышления оказали реальные политические взаимоотношения китайцев с их северными соседями — тангутами, киданями, чжурчжэнями. Китайцы издревле привыкли мыслить себя и свое государство в терминах «Поднебесной», «Срединной империи», окруженной отсталыми и ничтожными варварами. И вот эти «варвары» оказались чуть ли не в положении господствующего этноса, которому Китай платит дань. Трудно было смириться с реальностью — но приходилось. Не то чтобы китайцы отказались от привычных стереотипов мышления в категориях Поднебесной империи и императора как сына Неба. Но им пришлось признаться самим себе, что одно дело — завещанные традицией и потому как бы незыблемые представления о величии и всемогу-ществе китайской империи, а совсем другое — реальная жизнь. Будучи по натуре прагматиками, они не пе-реживали это слишком болезненно.