ВЗГЛЯД С ВЕРШИНЫ ИЛИ ВЕРХОГЛЯДСТВО?

Валерий Николаевич Сагатовский

Вселенная философа

Аннотация

В книге нет систематического и сколько-нибудь развернутого изложения философской науки. И вопросов в ней порой ставится больше, чем дается готовых ответов. Но читатель сможет познакомиться с некоторыми актуальными проблемами философии в их органической связи друг с другом, увидеть их зависимость от средоточия всех философских проблем — вопроса «человек и мир», «место человека в мире» — и, следовательно, узнать их связь с реальными потребностями современной жизни.

ВВЕДЕНИЕ

Говорят о вселенной космолога, о вселенной физика.  

Каждая наука имеет свою область исследования, свой особый взгляд на действительность. Мир разобран на части отдельными науками. Что же остается на долю философа? Не должен ли он ограничиться лишь составлением общих сводок и популяризацией добытого другими науками? Или и у него есть своя вселенная, которой он вправе гордиться не меньше, чем физик своей?

Отвечая на этот вопрос положительно, автор понимает, что вселенная философа существенно отличается от областей исследования частных наук. Основное различие состоит в том, что философия — наука мировоззренческая. Если физика или биология исследуют мир сам по себе, то философию интересует отношение человека к миру. Вселенная философа — это не отдельная область действительности и не мир в целом, но мир и человек, рассматриваемые в свете определенной задачи: найти место человека в мире, понять основные моменты его отношения к действительности.

В книге нет систематического и сколько-нибудь развернутого изложения философской науки. И вопросов в ней порой ставится больше, чем дается готовых ответов. Но читатель сможет познакомиться с некоторыми актуальными проблемами философии в их органической связи друг с другом, увидеть их зависимость от средоточия всех философских проблем — вопроса «человек и мир», «место человека в мире» — и, следовательно, узнать их связь с реальными потребностями современной жизни.

ЗАЧЕМ?

КОМУ НЕ НУЖНА ФИЛОСОФИЯ?

Бенедикт Спиноза, голландский философ XVII столетия, в ответ на предложение короля Франции посвятить ему одну из своих работ в обмен на пожизненную пенсию сказал: «Я свои сочинения посвящаю только Истине». Но он еще принимал как должное, что на хлеб ему приходится зарабатывать шлифовкой стекол, а время для великого служения Истине урывать от сна и домашних забот. Француз Шарль Фурье, социалист-утопист, в начале прошлого века уже возмущался тем, что изобретателям машин ставят памятники на городских площадях, а он — изобретатель общества без частной собственности и несправедливости — ходит непризнанным и не встречает понимания ни у императора Наполеона, ни у банкира Ротшильда.

Кому не нужна философия

С тех пор прошло больше века и многое изменилось. В нашей стране, строящей коммунизм, работает большой отряд философов-профессионалов. Науку эту преподают в старших классах школы, во всех вузах страны, пропагандируют печатно и устно, ибо марксистско-ленинская философия является основой коммунистического мировоззрения.

И однако... Философ Ф. Михайлов, обсуждая вопрос о предмете философии, неожиданно признается: «Вы знаете, испытываешь иногда чувство неловкости, когда тебя спрашивают люди незнакомые: а кто ты такой, чем занимаешься? На подобный вопрос медик, например, ответит просто: лечу людей. Инженер тоже ответит коротко, а главное, понятно. А ведь философы часто еще и сами спорят друг с другом о том, чем они должны и могут заниматься...»

Представим себе диалог философа, который полагает, что он может не только не смущаться своей профессии, но и гордиться ею не меньше, чем физик своей, и человека неглупого, но скептически относящегося к такого рода занятиям, считающего свою дисциплину (допустим, ту же физику) явно научнее «общих философских рассуждений».

Скептик. Так вы философ... Какие же вещи вы производите?

Философ. А что такое вещь?

Скептик. Да, да. Крыловский философ, упавший в яму, вместо того чтобы ухватиться за брошенную ему веревку, тоже спрашивал: «Веревка — что такое?» И даже, помнится, определение дал: «Веревка — вервие простое». Не напоминает ли ваш вопрос о вещи такую же ситуацию?

Философ. О нет. Мой вопрос отнюдь не схоластичен. В обыденном языке или, как говорил Энгельс, «в пределах домашнего обихода» под вещами привыкли понимать нечто такое, что можно взять в руки, потрогать, то есть физические, «материальные» вещи. Что ж, мы знаем общества, которые производят немало таких вещей, но вещи там почему-то становятся «хищными», порабощают человека, и вместо ожидаемого счастья растут преступность, наркомания, психические заболевания. Не следует ли отсюда, что очень нужно изучать и уметь производить и другие «вещи»: разумные отношения между людьми?

С. Ну, это дело морали и политики.

Ф.  А разве они не должны быть научными?

Не исключено, что наш скептик возразил и на это; возможно, он заметил, что не считает философию наукой, а услышав в ответ имена Маркса, Энгельса, Ленина, вспомнил тех философов, которые мешали развитию генетики и кибернетики. Логическая ошибка — аргумент ad homonem (обращение к недостаткам человека, выполняющего данное дело, вместо обсуждения существа самого дела) — распространена в таких спорах: от теоретической несостоятельности отдельных философов «заключают» о несостоятельности науки философии. Мы еще не раз вернемся к возможным продолжениям этого диалога, а сейчас попробуем выяснить, действительно ли, кроме вселенной физика и космолога, кроме мира частных наук, существует и мир философии, вселенная философа? И если такой мир существует, то кто же и почему не хочет (или не умеет) его видеть?

Уточним замечание нашего философа о двух типах вещей. Тур Хейердал, известный ученый и путешественник, сравнивая современных специалистов с кладоискателями, пишет: «Специалисты ограничивают себя, чтобы зарываться все глубже и глубже, пока не перестают видеть друг друга из своих ям. А результаты они свои выкладывают прямо на поверхность. Вот и надо посадить наверху другого специалиста, единственного, которого еще недостает. Пусть он не спускается к ним в ямы, а находится наверху и сопоставляет различные факты».

Иными словами, в любом сколько-нибудь сложном деле наряду со специалистами, владеющими средствами для работы на отдельных участках, нужен специалист-координатор, имеющий ясное представление о цели данной деятельности в целом. И чем сильнее средства узких специалистов, тем большая ответственность возлагается на людей, определяющих цели.

Выступая на симпозиуме «Какое будущее ожидает человечество?», проведенном в 1961 году редакцией журнала «Проблемы мира и социализма», французский социолог А. Ложье справедливо заметил: «Время, когда общество могло позволить себе, чтобы индивидуальные открытия и изобретения стихийно вторгались в жизнь человека, прошло бесповоротно. В нашу эпоху общественный прогресс все больше зависит не столько от научных открытий самих по себе, сколько от их разумного, организованного применения на благо человечества». А характер использования средств, предоставляемых обществу наукой и техникой, зависит от мировоззрения, господствующего в данном обществе.

Что такое мировоззрение? Его можно уподобить своеобразной рамке, через которую мы смотрим на мир и которая определяет поле нашего зрения и, тем самым, общий характер и направленность нашей деятельности.

Каждый тип общества, каждая эпоха выдвигают ведущие идеи и принципы, образующие эту рамку. Один из основателей кибернетики, Норберт Винер, говоря о развитии естественнонаучного мировоззрения, заметил, что в XVIII столетии — веке развития механики — мир уподобляли огромному часовому механизму; в XIX веке мир сравнивали с машиной, перерабатывающей вещество и энергию; в наше время вселенная представляется в виде системы, перерабатывающей информацию и управляющей своей деятельностью.

Нетрудно видеть связь этих общих идей с характерными особенностями трех промышленных переворотов: с появлением станков (конец XVIII века), с использованием электричества и изобретением двигателя внутреннего сгорания (конец XIX столетия) и с переходом к автоматизации производства, к созданию больших самоуправляющихся систем (середина нашего века).

Однако мировоззрение имеет и гуманитарный аспект, наиболее важный для понимания путей развития общества. Это общий взгляд на место человека в реальной действительности, на его основные цели жизни и его ценности. В обществе, где идеалом является человек, умеющий из всего извлекать максимальную прибыль, лучшие достижения науки становятся лишь мощными средствами порабощения одних людей другими и в конечном итоге могут способствовать гибели человечества в термоядерной войне. Эти же средства науки, но при иных целях — целях построения коммунизма — ведут к расцвету человечества.

Философия — основа мировоззрения. Если науки типа физики управляют производством средств  человеческой деятельности, то философия управляет производством целей этой деятельности. Это не значит, что она ставит их произвольно, но она помогает осознать и обосновать их. Философия дает человеку общую ориентировку в мире, помогает ему найти свое место в нем. Для этого она, во-первых, помогает каждому человеку создать в своем сознании общую картину мира и показать место человечества в космосе и место каждой отдельной науки в системе человеческого знания в целом; во-вторых, должна рассмотреть общую структуру общества и личности, то есть, говоря иными словами, дать их принципиальную схему (если провести аналогию с машиной) или вскрыть их анатомию (если провести аналогию с организмом); и, в-третьих, философия обязана проанализировать общие закономерности отношения человека к миру.

Как все это делается, мы подробно рассмотрим в следующих разделах книги. Здесь же лишь подчеркнем обобщающую, целенаправляющую роль философии.

Общества, обладающие разными мировоззренческими идеалами, стремятся к различным целям. Общество, ставящее перед собой несправедливые цели, естественно, предпочитает не акцентировать на них внимания, а люди, преследующие такие цели, не любят задумываться о жизни и предпочитают глушить голос совести различными хобби. Типичным несправедливым обществом является буржуазное. Оно порождает парадоксальное мировоззрение — позитивизм : философию, которая объявляет философию излишней. Вот впечатляющий образ такого общества и его жизненного кредо, нарисованный прогрессивным американским философом Берроузом Данэмом в его книге «Гигант в цепях».

«Мы познали необъятные горизонты физики, необходимые для управления атомной энергией; мы познали в меньшей степени законы биологии, необходимые для того, чтобы сохранять людям здоровье. Но у нас нет социальной техники, которая сделала бы другие науки благодеянием, и поскольку наши мысли все больше и больше склоняются к разрушению, то вряд ли у нас вообще есть мораль. Физика в большом объеме, немного социологии и никакой морали — вот что такое позитивизм, и вот чем мы являемся. Подобное положение, разумеется, нетерпимо и не может продолжаться. Когда исчезнет общество, знавшее все за исключением того, что делать со своим знанием, то позитивизм исчезнет вместе с ним».

В неразумном обществе человек «отчуждается» от общественных интересов. Первобытный охотник знал, зачем его племя охотится на мамонта, и не мог оставаться безучастным к общим заботам. Современный американский инженер очень хорошо представляет, зачем нужна та или иная деталь в проектируемом механизме или для чего ему нужен автомобиль. Но ему трудно поверить империалистической пропаганде, что, допустим, война во Вьетнаме или строительство военных баз во всем мире является делом, действительно нужным для американского народа. Однако и понять их подлинный смысл ему тоже нелегко. И тогда появляется соблазн прийти к выводу: «Лучше об этом не думать, мы люди маленькие». И он действительно становится маленьким, «частичным» человеком.

С насколько более сильными техническими средствами имеет он дело по сравнению с далеким предком и насколько уступает ему в осознании общих целей!

«Люди заблудились в машинных дебрях, — замечает американский писатель-фантаст Рэй Брэдбери, — они словно дети чрезмерно увлеклись занятными вещицами, хитроумными механизмами, вертолетами, ракетами. Не тем занимались: без конца придумывали все новые и новые машины вместо того, чтобы учиться управлять ими».

В таких условиях презрение к философии становится модой. Отсутствие идеалов, неумение решать (и даже видеть) проблемы, связанные с развитием общества, притупленность чувств, оглушенных машинным скрежетом и конвейерным темпом, маскируется у «частичного» человека дешевым скептицизмом и показной «трезвостью» суждений. «Такой «технарь», — пишет советский философ Г. Батищев, — безопасен при любой формации, «скромен» и безразличен по отношению к любой политической мерзости и с готовностью всегда «функционирует» в том углу, в который его посадят в качестве «узкого специалиста». Неопозитивизм — это точка зрения «профессионального кретинизма» и наплевательского отношения к философии, к социальным проблемам, ко всему действительному миру».

Вся трагикомичность положения заключается, однако, в том, что такой отрицатель «философской мути» на самом деле служит игрушкой в руках тех, кто определяет цели его частичной деятельности. А его хозяева, поскольку они задают цели, обязательно «философствуют», какой бы реакционной и ненаучной ни была их «философия».

Позитивистские настроения существуют и в нашем обществе, но в виде пережитка. Вопрос ворона из стихотворения А. Вознесенского «А на фига?» нет-нет да и услышишь. Коммунистический идеал гармоничной, всесторонне развитой личности, человека, который «отвечает за все», не приходит в жизнь сам собой. Его достижение требует затраты гораздо большего труда, чем «воплощение в металл» самого сложного технического проекта. Легче всего отмахнуться от всей этой «лирики» и заняться «делом». Нефилософ признает свою цель заданной и не занимается анализом цели. Он знает «как» и не ставит вопроса «а зачем?».

Забавно, что, отказываясь от обязанностей и ответственности перед обществом в сфере общественно-производственной деятельности, он немедленно кричит: «Я личность!» и вспоминает о своих правах, как только попадает в сферу потребления. Такому не нужна философия. Зачем ему лишние заботы? Точнее, у него есть своя «частная философия», подсознательное или осознанное мещанское кредо жизни: избегать философии, общественно значимой, требующей труда для изучения, налагающей общественные обязанности и ответственность.

Но я сильно погрешил бы против истины, если бы сказал, что философию у нас не признает только примитивный мещанин-потребитель. К сожалению, отмахиваются от нее порой и люди, отдающие жизнь науке и производству. За повседневными хлопотами философия начинает казаться им чем-то далеким от реальной жизни. В этом случае очень полезно вдуматься в содержание того раздела доклада товарища Л. И. Брежнева на XXIV съезде КПСС, где речь идет о формировании нового человека.

«Великое дело строительства коммунизма, — говорит товарищ Л. И. Брежнев, — невозможно двигать вперед без всестороннего развития самого человека. Без высокого уровня культуры, образования, общественной деятельности, внутренней зрелости людей коммунизм невозможен, как невозможен он без соответствующей материально-технической базы».

Дальше Леонид Ильич показывает, что формирование этих черт достигается прежде всего идейно-воспитательной работой, а сердцевиной последней является коммунистическое мировоззрение. Философия же — его основа. Следовательно, она необходима каждому сознательному строителю коммунистического общества. Но в какой мере?

«Конечно, — может возразить читатель, — как гражданину философия мне нужна. Но что она даст мне как специалисту?»

Ответим и на этот вопрос. Вы исследователь. Пусть вас интересует изучение причин вымирания какого-либо вида животных. Пользуясь готовыми штампами мышления, ученые пытались сначала найти причину в действии какого-то одного фактора. Они думали, что, устранив его вредное действие, сумеют сохранить жизнь этого вида. Производили искусственное подкармливание, уничтожали хищников, запрещали охоту — и ничего не получилось. Оказалось, что для решения проблемы нужно было изменить исходную ориентацию: воздействовать не на отдельные факторы, но изучить систему условий (биоценоз), необходимых и достаточных для процветания вида.

Но тут неизбежно всплывают вопросы, решение которых явно выходит за пределы компетенции биолога или представителя другой частной науки. Что такое система ? Как соотносятся условия необходимые и случайные, внутренние и внешние? Какая разница между поисками причины и поисками отдельных условий явления?

Так, оказавшись в ситуации, для решения которой у вас нет готовых рецептов, вы с неизбежностью занялись философией. Но вы не философ, у вас нет ни времени, ни навыков, чтобы самому успешно решать столь общие вопросы, решение которых, однако, нужно для вашей частной специальности. Очень хорошо, если они уже решены другим специалистом (философом), а вы достаточно компетентны в философии, чтобы понять его. Это гораздо разумнее, чем избегать ситуаций, где не действуют готовые стандарты мышления, или предаваться в них доморощенному философствованию.

Вы руководитель. Вам нужно организовать коллектив. И вдруг люди, которых вы, казалось бы, хорошо знали и были с ними в неплохих отношениях, перестают понимать вас, неправильно истолковывают ваши требования, а вы не понимаете, что же произошло. Жизненные позиции, отношения - руководителя и подчиненного отличаются от отношений добрых знакомых. А что такое жизненная позиция? От чего вообще зависит поведение личности? Какие типы личностей и в каком типе коллектива оказываются более совместимыми?

Ставя перед собой эти вопросы, вы снова вторгаетесь в философию.

Любой человек вынужден обратиться к ней, если он хочет творчески и самостоятельно находить нужные решения там, где прошлый опыт не может предложить готовых рецептов. Здесь неизбежно приходится как бы «выйти из самого себя», взглянуть на свое дело «со стороны», с позиции, дающей более широкий обзор. А это требует навыков не только специального, но и общефилософского мышления. Но тут снова появляется скептик и заявляет: «А нам все равно... Мы люди маленькие, пороха не выдумываем».

Да, ему философия не нужна. Но как она нужна тем, кому придется повозиться с ним!

ВЗГЛЯД С ВЕРШИНЫ ИЛИ ВЕРХОГЛЯДСТВО?

Несмотря на исключительно благоприятные условия, сложившиеся для развития философии в нашем обществе, она не гарантирована от определенных опасностей и изъянов, на которые не стоит закрывать глаза. В самом деле, почему иной физик или математик после выборочного знакомства с работами философов приходит порой к выводу, что культура его мышления выше и он лучше может решать проблемы человеческого познания или поведения, чем философ-профессионал? Почему хейердаловский образ «специалиста наверху» вызывает иногда в научной аудитории ассоциацию с верхоглядством ?

Допустив даже, что хорошим философом труднее стать, чем хорошим инженером (я постараюсь доказать, что это действительно так), нельзя не видеть и того, что плохим философом стать легче, чем плохим инженером.

И находятся люди, которых вполне устраивает этот последний вариант.

Мы знаем теперь, кому не нужна философия. Но кому нужно философствование как антипод подлинной философии? Почему приходится встречаться с работами и рассуждениями, дискредитирующими эту науку?

Как ложный гриб всем своим видом кричит: «Я тоже гриб, возьмите меня в корзинку!» — так и некоторые люди (сознательно или бессознательно) прибегают к своеобразной «философской мимикрии», маскирующей производимое ими искажение этой науки. Как специалист, я всегда предпочитаю иметь дело с теми, кто отрицает мою науку с открытым забралом. Попробуем научиться диагносцировать различные случаи этой «мимикрии» и попытаемся найти ее причины. Это поможет нам четко отличить ее от подлинно научной философии.

Сравним для начала две ситуации: ремонт машины и «ремонт» общества, нуждающегося в совершенствовании и развитии подобно тому, как машина нуждается в починке. Нельзя представить себе шоферской дискуссии вокруг застрявшей машины, сколько-нибудь похожей на ту, которую ведут буржуазные философы вокруг общества, личности и других философских проблем. Посоветовавшись, поспорив, люди починят машину и пустят ее в ход. Общество же может развиваться или путаться в противоречиях своим чередом, а философы — продолжать свои споры об обществе параллельно процессу его развития, не пересекаясь с ним. Почему?

Починка машины нужна либо шоферу лично, либо он перед кем-то отвечает за нее. Но перед кем отвечает отдельный человек за судьбы человечества в условиях эксплуататорских обществ? В условиях, когда господствующие классы, несправедливо узурпировавшие власть и привилегии, ведут выгодную для себя дезинформацию в области проблем, имеющих общечеловеческое значение?

Конечно, было бы упрощением думать, что вся буржуазная философия сводится к обману и самообману. Поскольку люди мыслят, они в любых условиях могут получать положительные результаты, но лишь до той поры, пока эти результаты не вступают в противоречие с интересами тех, кому эти люди служат, либо их собственным интересам. Например, современный буржуазный философ Бохенский в своей книге «История западной философии» дает интересный анализ исканий и заблуждений отдельных философов. Но вот он доходит до рассмотрения той системы взглядов, которой придерживается сам: до философии неотомизма, возрождающей взгляды средневекового теолога Фомы Аквинского. И сразу же исчезают логика и объективность! «Бытие бога надо признать», — утверждает Бохенский. Почему же? Да потому, оказывается, что иначе мы не поймем начало всех вещей.

Между тем философы-материалисты давно опровергли аргументацию такого рода. Еще Н. П. Огарев писал: «Во все века человек для основания своего знания искал начало мира. Когда понимание находилось на ступени туманной идеи, человек прибегал к самому легкому способу постановления начала мира, к самой удобной гипотезе, посредством которой можно объяснить все без труда и знания: он ставил начало мира вне мира и называл его богом, творцом. Богу он уже переставал искать начало, принимая его уже за первоначальный факт, хотя не было никакой логической причины остановиться на этом и можно было совершенно законно спросить: кто создал бога, и так далее, в бесконечность».

Что же, Бохенскому неизвестны эти аргументы? Конечно, известны, но он не хочет их признавать. Его социальное положение и обусловленные им потребности, его жизненная ориентация накладывают внутреннее табу на объективное восприятие всего того, что может им противоречить. Наступает, как сказал бы физиолог, запредельное торможение: чтобы «не сломаться» под действием непосильных раздражителей, нервная система самовыключается, человек становится глух и слеп, перестает воспринимать и понимать очевидные, казалось бы, вещи.

Философия в отличие от частных наук непосредственно выражает жизненные интересы человека. И если эти интересы несправедливы и своекорыстны, то они, подобно тяготеющим силам материи, вызывающим искривление пространства, приводят к «искривлению философии».

Ну а как обстоит дело в нашем обществе, где отсутствуют социальные группы, заинтересованные в таком «искривлении»?

Отдельные случаи его могут вызываться у нас рядом обстоятельств. Недостаточной социальной зрелостью некоторых людей, берущихся не за свое дело. Кажущейся общедоступностью философских проблем. Действительной их сложностью, при которой далеко не все результаты философских исследований могут быть сразу же и непосредственно проверены практикой (определенная «бесконтрольность»). Своеобразие психического склада отдельных личностей, ищущих в «философствовании» самоутверждения.

Еще Гегель, великий немецкий мыслитель начала прошлого века, подчеркивал, что философия имеет дело с предметами, известными всем и каждому. И указывал на одно из возможных последствий этого: «Относительно других наук считается, что требуется изучение для того, чтобы знать их, и что лишь такое знание дает право судить о них. Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмак, нужно изучать сапожное дело и упражняться в нем. Только для философствования не считают обязательным такого рода изучения и труда».

Усвоит, например, кто-то положения, которые представляются ему само собой разумеющимися: «Материя первична, сознание — продукт материи»; «Истина — это то, что правильно отражает действительность»; «Коммунистическое отношение к труду — это значит честное и добросовестное отношение» и т. д. И всякий дальнейший анализ того, а что же такое материя, правильность, честность кажутся ему ненужной схоластикой, оторванными от жизни завихрениями. Получив возможность навязывать свою точку зрения другим, он с важным видом поучает их и, естественно, достигает лишь одного — реакции вроде: «Подумаешь, философия: одни тривиальности».

Философия, подобно математике, оперирует предельно общими, а потому достаточно абстрактными и на первый взгляд вроде бы простыми положениями. Но в математике есть специфический язык и символика, которые отпугивают профанов. Философские же термины взяты из обыденного языка, и кажется иному, что нет ничего легче, чем порассуждать на тему «Причина вызывает следствие, а следствие обратно влияет на причину» или изобрести новую «диалектическую» форму мышления, а то чего доброго взять и открыть «универсальный закон природы».

Другой же, познакомившись с философией по таким ее «образцам», вообще отказывает ей в праве называться наукой. Известный позитивист Карнап считал, что философу не хватает живости воображения, чтобы стать романистом, и точности мышления, чтобы быть ученым.

Оба эти взгляда — две стороны одной медали: непонимание того, что именно изучает философия в действительности, что представляет собой ее, как говорят в науке, эмпирический базис. Чтобы избежать этих ошибок надо знать, что существует два рода опыта: опыт, отражающий вещи, окружающие человека, и опыт, отражающий отношения человека к этим вещам.

Ученые давно уже изучают камни и растения, звезды и атомы. Но законы человеческого поведения и познания стали предметом изучения недавно; науки, занимающиеся этим, не столь еще точны и «солидны», как, например, физика. Между тем, как показывают исследования, проводимые в школе швейцарского психолога Жана Пиаже, наше поведение, наш взгляд на мир, способность усвоить те или иные нормы деятельности зависят от характера и уровня развития определенных структур человеческого сознания, своеобразных опорных пунктов в нем, отражающих наши объективные отношения с окружающей средой. Эти «опорные пункты» называют в философии категориями .

Так, между различными явлениями могут быть отношения необходимости и случайности, целого (системы) и части, сущности и явления и т. д. Систему подобных категорий В. И. Ленин сравнивал с сетью, которую человек набрасывает на мир с тем, чтобы познать его.

Знание о таких отношениях и общих свойствах действительности первоначально фиксируется на уровне обыденного сознания: в житейской мудрости, пословицах, поговорках. Часто этого бывает достаточно. Если девушка говорит, что она опоздала на свидание случайно, то ожидающий ее юноша не станет вступать с ней в философскую дискуссию о соотношении случайности и необходимости. Но нельзя понять причины поведения элементарной частицы или познать исторический процесс без точного выяснения смысла термина «случайность».

Еще пример. Создание любого технического устройства или, тем более, осознание его принципиальной схемы предполагает системный подход к действительности. В этих случаях мы, примерно, понимаем, что такое система, и особой нужды в философском анализе не испытываем. Но оказалось, что при переходе к сознательному регулированию жизни сложных биологических и социальных систем нашего интуитивного представления о системном подходе недостаточно. И философы занялись изучением (на материале истории и современного состояния общества и познания) того, как возникает системный подход (особое отношение человека к действительности) и что это такое.

Это не менее важное и не менее научное исследование, чем, скажем, в области физики или химии. Причем исследование, требующее особых навыков, особого умения дышать разреженным воздухом абстракции и не утрачивать при этом чутье к фактам. Болтать о системном подходе, конечно, легче, чем изучать реальную систему атома. Но изучать системный подход вообще во многом труднее, чем исследовать конкретную физическую систему. Люди, третирующие философию за ее «тривиальность», просто не видят этого опыта второго рода, лежащего в ее основе.

Например, советский астроном Г. И. Наан считает, что проблему бесконечности вселенной могут изучать физики, математики, астрономы. А философ — если он за это берется — пусть дает общую сводку достижений отдельных наук. «На наш взгляд, — пишет он, — философское решение проблемы бесконечности не может, быть найдено на путях вымучивания дефиниций с абсолютами; оно может быть найдено только путем конкретного анализа конкретной физической ситуации...»

А почему, собственно, физической? Математик, например, анализирует возможную ситуацию, строит математическую гипотезу, а затем производит ее физическое истолкование. Лобачевский, создав свою геометрию, не анализировал никакой конкретной физической ситуации, и первая ее физическая интерпретация была

Взгляд с вершины

получена несколько десятков лет спустя. Это одна ступень абстракции.

Философская абстракция идет еще дальше. Всеобщий «каркас» мира и любого предмета (наиболее общие законы развития природы, общества и мышления, как говорил Ф. Энгельс), общая структура (или, вспомнив уже использованные нами сравнения, — принципиальная схема, анатомия) человеческой деятельности в мире — вот вселенная философа. И результаты ее изучения служат основой для взаимопонимания и кординации действий людей, исследующих вселенные частных наук.

Если философ станет дублировать представителей других областей знания и попытается дать суммарную сводку их результатов (что, кстати, в наш век невозможно физически: ежегодно в мире выходит до 200 тысяч книг и журналов, а человек за пятьдесят лет ежедневной работы по 12 часов в день может освоить 24 тысячи книг среднего объема), он действительно станет верхоглядом.

Подлинный философ идет иным путем. Схватывая дух современной науки, он осознает характер современного видения мира человеком, принципы отношения человека к миру.

Образное выражение «вселенная философа» не означает, что философ изучает часть мира или мир в целом наряду со вселенными космолога, физика и т. д. Он не дублирует частные науки и не суммирует их, но встает на иную исходную позицию. Представители частных наук изучают сам мир. Философ непосредственно имеет дело с человеческой деятельностью по изучению и преобразованию мира.

Результаты философского видения оказываются на первый взгляд простыми. Но эффективные и одновременно достаточно общие принципы всегда просты. И по этому поводу не скажешь лучше, чем Энгельс, который, показав в «Диалектике природы» проявления одного из философских законов в самых различных областях действительности, резюмировал: «Весьма вероятно, что те самые господа, которые поносили закон перехода количества в качество, как мистицизм и непонятный трансцендентализм (оторванность от опыта. — В. С.),  теперь заявят, что это есть нечто само собой разумеющееся, банальное и плоское, что они это применяли уже давно и что, таким образом, им не сообщают здесь ничего нового. Но то, что некоторый всеобщий закон развития природы, общества и мышления впервые был высказан в его общезначимой форме, — это всегда остается подвигом всемирно-исторического значения. И если эти господа в течение многих лет заставляли количество и качество переходить друг в друга, не зная того, что они делали, то им придется искать утешения вместе с мольеровским господином Журденом, который тоже всю жизнь говорил прозой, совершенно не подозревая этого».

Среди тех, кто, казалось бы, искрение предан философии, тоже встречаются люди, смущающиеся ее «простоты» и абстрактности: и перед другими неловко (пустяками, мол, занимаешься, шел бы в цех или уж хоть в лабораторию), и себя как-то меньше уважаешь... Прочитал молодой философ рекомендованную мной статью, где предлагается решение одной запутанной философской проблемы, и говорит с разочарованием:

— Уж как-то слишком просто...

— А что вы хотите?

Действительно, что хочет человек, не удовлетворяющийся простым решением сложных вопросов?

Тут возможны два случая. С одной стороны, склонность к излишней усложненности, к философствованию иногда проявляют люди психически неуравновешенные. Их собственные «философские» фантазии компенсируют им неудовлетворенность реальной жизнью. Но ведь и любая философия возникает тогда, когда мы не можем действовать привычным путем, чем-то неудовлетворены, что-то не можем сделать так, как хотелось бы. Вот это-то и ставят в вину философам, за это-то и цепляется образованный мещанин-критик, который с удовольствием смакует тему: «А ведь все философы немножко того...»

Но разница между философом-революционером и философствующим неудачником предельно ясна. Первый прибегает к помощи философии потому, что он хочет и может переделать неудовлетворяющий его реальный мир к лучшему. Второй уходит в философию от действительности и уходит потому, что слишком слаб, чтобы нормально функционировать в ней. Мещанин может приспособиться к любой действительности, но он абсолютно неспособен к ее творческой переделке: зачем ему это — он потребитель.

Требование ясности и научной строгости в философии смерти подобно для тех, кто, разочаровавшись в жизни, ищет в «философском тумане» прибежища.

О таких людях можно сказать словами Станислава Лема: «Заниматься неразрешимыми проблемами, которые нельзя ни бросить, ни разрешить, все равно, что разгадывать тайну: ничего не выйдет, конечно, а все-таки как-то достойно, потому что тайна вечна. Для определенного стиля мышления это само по себе ценность».

С другой стороны, в туманные одежды любят рядиться и те философы-профессионалы, для которых не ясны цели философии и решение ее кардинальных проблем (а то, что им ясно, в действительности оказывается слишком тривиальным). В этом случае используется «эффект непонятности», безотказно действующий на иную аудиторию: слушатели загипнотизированы и думают: «Лектор-то умный, так говорит, что я ничего не понял». А лектор всего-навсего выразился «по-научному»; существование назвал экзистенцией, стремление — интенцией и т. д. и т. п. Жаргон профессионала немедленно подхватывается любителями моды и модерна, которым очень хочется быть «на уровне»: так мещанин подбирает ключик и к философии. Таких философов-профессионалов шокировала прямая связь философских идей с насущными потребностями жизни в работах Маркса и Энгельса, раздражало невнимание со стороны этих корифеев к кастовым ужимкам и ритуалам их, как выражался Ленин, «профессорской философии».

Занятие философией — дело серьезное и ответственное. Философ-марксист хорошо помнит слова Маркса, содержащие упрек философии прошлого и указание пути философии будущего: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Философские идеи, выступающие орудиями изменения мира, должны быть надежными и эффективными. И пусть мещане от философии кричат: «Ах, ах, высокий класс!» — по поводу своих эффектных трюков. «Простая мысль, но выраженная честно, — писал физик Ричард Фейнман, — полезнее туманных намеков».

Философ предлагает людям жизненную программу. Но в отличие от религиозного проповедника он апеллирует не к богу, а к фактам и логике. Знающий о двух формах опыта, о необходимости осознания целей человеческой деятельности, такой философ не будет испытывать чувство неловкости, отвечая на вопрос о своей профессии.

Путь к истинной философии - это путь по лезвию бритвы между пропастями кокетничающего профессионализма, шизоидной туманности, скептицизма и вульгаризаторства «здравого смысла».

Но это путь к вершине. Только с нее открывается целостная перспектива человеческого поведения, соответствующего разумным целям Человека в Мире, который благодаря такой деятельности Человека тоже будет становиться более разумным и в конце концов станет Миром Разума.

МИР

СКЕЛЕТ И ПЛОТЬ

Что может сказать философ о мире, об окружающей действительности? «Что-нибудь слишком общее и неопределенное». Вот ответ, который порой приходится слышать на этот вопрос. Иногда его облекают и в достаточно вежливую форму, например, что в отличие от эмпирических наук философия не имеет ясно очерченных рамок своего применения.

Мир

Так ли это? Попробуем показать, что столь категорический вывод получается только тогда, когда понятие «ясно Очерченные рамки» употребляется на уровне «домашнего обихода».

Анатом может указать пальцем изучаемую им структуру живого организма. Математик скажет, что он изучает разные структуры независимо от того, какие конкретные предметы они объединяют. Так, процессы, протекающие в организме человека при ходьбе, и явления распространения света в пространстве имеют одинаковую динамическую структуру — ритмические колебания, которые описываются одинаковыми математическими уравнениями. Такую структуру трудно представить зрительно, она выделяется силой мысли. Но разве становится она от этого менее определенной, чем структура анатомическая? Для современной науки вообще характерен переход к изучению объектов, не представимых наглядно. Ведь и физик, имеющий дело с элементарными частицами, не может зрительно очертить рамки изучаемого им предмета. Не может сделать этого и социальный психолог, исследующий отношения психологической совместимости и несовместимости в малых группах.

Отсюда следуют два вывода, «ясно очерченные рамки» отнюдь не обязательно являются зрительно, пространственно очерченными. В тех случаях, когда рамки исследуемого предмета не удается представить наглядно, не стоит говорить о неопределенности предмета, а необходимо напрячь свое абстрактное мышление и с его помощью четко провести границы.

Выделение предмета, изучаемого философией в явлениях объективной действительности, есть именно такой случай.

* * *

Уже известный нам Скептик решил взять реванш в споре с Философом.

С.  В прошлый раз вы утверждали, что, кроме вещей, надо изучать отношения человека к миру, и это, мол, дело философа. Сейчас вы заговорили о предмете философии в самой окружающей нас природе. Пойдемте со мной в лабораторию, и я покажу вам, что изучает моя наука. Можете ли вы показать мне ваш предмет?

Ф.  Если хотите, вы можете воспринять мой предмет даже на слух. Произнесите любую фразу.

С.  Из какой области?

Ф.  Из какой вам угодно.

С.  Пожалуйста. «Сила — это количественная мера воздействия тел друг на друга».

Ф.  Возьмите еще какой-нибудь пример, попроще.

С.  Хорошо. «У меня есть новая газета».

Ф.  А теперь скажите, какие из понятий, употребляемых в первом примере, являются специфическими для какой-то определенной науки?

С.  Сила и тело. Это понятия физики.

Ф.  А остальные: скажем, «количественная мера», «воздействие»?

С.  Ну, это общеупотребляемые выражения.

Ф.  Во втором примере к числу «общеупотребляемых» вы отнесете, конечно, понятия «есть» и «новое». Действительно, это общеупотребляемые, или, как говорят в философии, всеобщие понятия, категории. Мы можем говорить о мере воздействия тел друг на друга, о мере человеческой жизни, о мере вкуса и т. д. Новыми могут быть не только газета, но и общество, и звезда, и мысль — все они в каком-то отношении могут являться новыми. Понятием «есть» мы характеризуем все существующее.

С.  К чему вы клоните?

Ф.  К тому, что, как говорил Гегель, нефилософу «...никогда не приходила мысль сделать «есть» предметом нашего рассмотрения». В самом деле, кто же будет исследовать отношения между явлениями действительности, которые отражаются всеобщими понятиями? Физик объяснит свойства тел, социолог исследует функции газеты, но кто раскроет понятие меры или характер отношений между новым и старым в любом процессе развития?

С.  Боже мой, какая схоластика! Что тут изучать и кому это нужно?

Ф.  Не спешите с эмоциональными оценками. Я хочу, чтобы вы сначала четко представили, что изучает философия в любых явлениях действительности, а потом уж займемся вопросом «кому это нужно?». Думаю, вы согласитесь с тем, что в любой области знаний, так же как в рассмотренных нами примерах, можно выделить две группы понятий: общие для всех областей действительности и специфические, относящиеся только к той области, которую изучает данная наука (физика, биология и т. д.).

С.  Допустим, что можно. Но нужно ли?

Ф.  Еще Джон Локк, английский философ XVIII века, выдвинул идею минимальных словарей для различных наук. В настоящее время эта идея становится реальностью. Лингвисты берут какую-то отрасль знаний, выделяют в ней несводимые друг к другу понятия, так называемые семантические множители, и через них определяются все другие понятия данной области. Это упорядочивает знания и создает возможность машинного перевода. Созданы, например, информационный язык Л. Кларка для гуманитарных наук, в котором 710 семантических множителей, язык Кента для металлургии, насчитывающий 214 исходных смысловых единиц и т. д.

С.  Лингвисты делают дело. А при чем тут философы ?

Ф.  При том, что в любом из этих языков есть понятия типа «свойства», «состояния», «части» (то есть всеобщие категории), которые до сих пор не систематизированы, не выведены друг из друга и в каждом информационном языке берутся как самостоятельные семантические множители. А ведь и для всеобщих категорий можно составить «минимальный словарь» не хуже, чем для специфических.

С.  Вы предлагаете построить информационный язык из всеобщих понятий?

Ф.  Вот именно. Правда, в философии эту задачу привыкли называть построением системы категорий. Представьте себе, что мы перечислили все всеобщие характеристики любого предмета: качество, количество, содержание, форму, развитие и т. д. Затем нам удалось увязать их в какую-то единую систему, например, определить друг через друга. Не правда ли, что полученный результат можно уподобить общему каркасу, скелету любого предмета, а специфические черты данного предмета — живой плоти?

С.  Туманно.

Ф.  А ведь если я поясню примером, вы скажете другое: тривиально.

С.  Не скажу.

Ф.  Хорошо. Так вот, биология изучает развитие жиз ни на Земле, общая социология — развитие общества, астрофизика стремится познать развитие галактик, психология — развитие человеческой личности. Все эти процессы развития, конечно, имеют свою биологическую, социальную, физическую, психологическую специфику. Но за ней — за этой специфической плотью — находится общий скелет: общие законы любого развития в природе, обществе, мышлении.

С.  Такие каркасы современная наука изучает и без философии. Например, общая теория систем.

Ф.  Любая всеобщая характеристика достойна специальной теории: теория систем, теория вероятностей, теория структур и т. д. Но вспомним хейердаловского «специалиста наверху»: кто перекинет мостики между результатами, добытыми из отдельных «ям»? Ведь любое явление обладает полным набором всеобщих характеристик: и системностью, и развитием, и другими чертами. Философия стремится дать исходное описание этих всеобщих свойств в их взаимной связи и тем самым создает стартовую площадку для их более углубленного изучения на уровне специальных теорий.

* * *

Прервем этот несколько затянувшийся диалог. Спор не окончен, Скептик далеко не переубежден, но и реванш ему взять не удалось: Философ очертил свой предмет среди явлений, изучаемых частными науками.

Несколько слов о том, как строится система категорий, отражающая общий «скелет» любого явления действительности. Согласно В. И. Ленину, категории — это не только «результат отражения в практике обычных отношений вещей», но и одновременно «шаги, ступени, моменты познания». В объективной действительности все всеобщие характеристики одновременно присущи любой ее части: от мельчайшей элементарной частицы до вселенной в целом. В процессе же познания эти всеобщие характеристики отражаются последовательно. Нельзя, например, изучать направление развития предмета, не установив сначала самого факта развития; нельзя познать причину изменения поведения предмета, не определив сначала качество изменения. Следовательно, развитие и направление развития, качество и причина — это именно ступеньки познания любого явления.

Установив место каждой категории как ступеньки познания, можно тем самым определить ее, вывести из предшествующих всеобщих понятий. В. И. Ленин предлагал построить таким путем систему всеобщих категорий, проследив их последовательность как ступенек познания в истории развития человеческой мысли. Советские философы успешно выполняют этот ленинский завет.

Допустим, что философам удалось самым детальным образом вскрыть анатомию общего скелета любого явления. Так кому же это нужно?

В следующих главах постараемся ответить на этот вопрос более конкретно. А сейчас отметим пока одно, но основное обстоятельство. По мере развития науки человек шел от представления о мире как случайном сборище изолированных друг от друга сфер к представлению о нем как целостной системе, где все связано взаимными переходами. Частные науки открывают все более и более широкие связи, поставляют факты, подтверждающие единство развивающейся материи. Философия как учение об общих законах связи и развития любых явлений выступает организующим ядром этого общенаучного движения.

Систему философских понятий можно сравнить с множеством переменных, в которые подставляются те или иные частные значения (специфические понятия частных наук), подобно тому как в алгебре вместо букв подставляют те или иные числа: развитие — переменная, биологическое или социальное развитие — ее значения.

Система переменных, конечно, не является застывшей. Она меняется вместе с развитием знания в целом, но на каждом этапе этого развития выполняет упорядочивающую функцию.

Поясним это примером. Некоторые парадоксальные результаты, полученные в физике элементарных частиц, привели к гипотезе, что при рассмотрении исчезаюше малых пространственно-временных интервалов понятия пространства и времени утрачивают всеобщее значение. Допустим, что эта гипотеза подтверждается. Тогда философам придется самым существенным образом перестраивать свою систему представлений о всеобщем каркасе действительности: ведь в этом случае одни из фундаментальнейших категорий современного каркаса попадают в разряд частных характеристик, приложимых только в некоторой (пусть очень большой) области материи. По всей вероятности этого не случится, но в принципе тут нет ничего страшного, ничего «противоречащего диалектическому материализму». История науки знает много таких прецедентов: признание невсеобщего характера однозначной причинной зависимости, движения по траектории и т. д.

Но как бы ни менялись наши представления о мире, наведение относительного порядка на каждом данном этапе остается насущной необходимостью. Ибо не стоит придерживаться «философии» сизифова труда, выраженной в печально известном девизе ревизиониста Бернштейна: «Движение все, а цель — ничто».

НЕСКОЛЬКО ПРОСТЫХ ИСТИН

Философские положения являются чрезвычайно общими, но «общие положения» и «общие фразы» не синонимы. Чтобы успешно регулировать познание мира представителями частных наук, общие положения философии должны быть одновременно очень определенными и четкими. Их кажущаяся простота и тривиальность позволяет порой скептикам отмахиваться от них, считать, что «и без философии обойдемся». Ф. Энгельс писал по этому поводу: «Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические категории... — то в итоге они все-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной...» А происходит это потому, что «эти категории они заимствуют... из обыденного общего сознания так называемых образованных людей, над которым господствуют остатки давно умерших философских систем...».

Энгельс высказывает простую истину, но именно простые истины, выраженные в общей форме, чаще всего благополучно забываются на практике. Поэтому давайте разберем одну из конкретных ситуаций, складывающихся в современном научном познании и практической деятельности, и посмотрим, каким образом общие положения философии вполне определенно помогают в ней разобраться.

Как определить жизнь? «А зачем ее определять? — спросит наш Скептик. — Изучать надо реальные процессы жизни, а не дефиниции выдумывать».

Действительно, когда на экзамене по философии просишь иного студента назвать отличительные признаки жизни как формы движения материи, он порой не может понять самого смысла этого вопроса. Тогда пользуешься «подручными средствами» и спрашиваешь, по каким признакам, он будет отличать цветы (живое) от вазы, в которой они стоят (неживое). Студент продолжает смотреть на тебя недоуменно и мучительно вспоминает эти, по его глубокому убеждению, никому не нужные признаки: ведь и так вазу с цветами не спутаешь.

Выйдем, однако, за пределы «домашнего обихода», И как только мы это сделаем, сразу же столкнемся с обстоятельствами, где определение жизни не менее необходимо, чем точный диагноз болезни для врача или умение отличить один минерал от другого — для геолога.

Увлеченный успехами кибернетики, воспроизводящей с помощью неорганических материалов многие функции живых существ, академик А. Н. Колмогоров восклицает: «Достаточно полная модель живого существа по справедливости должна называться живым существом». Можно ли серьезно обсуждать эту мысль, если мы не перечислим признаки, отличающие живое от неживого? Очевидно, что нет.

Теперь представьте себе, что наши космонавты, высадившись на другой планете, встречают существо, ведущее себя как живое (способное изменять поведение в новой среде, размножаться), но имеющее небелковый состав. Что явится решающим для того, чтобы отнести его к живому или неживому?

И наконец, можно ли понять космические функции жизни, ее положение среди других форм движения материи, если мы не проведем четкие границы между жизнью и неживой природой с одной стороны, и жизнью и обществом — с другой?

Появление проблем такого рода сделало вопрос об определении жизни дискуссионным. Классическое определение жизни было дано Энгельсом в 1876 году: «Жизнь есть способ существования белковых тел, и этот способ существования состоит по своему существу в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел».

Приведенное определение великолепно подытожило данные науки о жизни того времени. Поднятые выше вопросы тогда еще не вставали, поскольку не было кибернетики, моделирующей функции живых существ, никто не собирался в космос, и наука прежде всего изучала земную жизнь, а не ее возможную роль в общекосмическом развитии материи.

Возникновение космически-кибернетических проблем выдвинуло новые подходы к определению жизни. С точки зрения современной научной картины мира одним из основных противоречий, движущих развитие материи, является борьба энтропии и негэнтропии. Согласно второму началу термодинамики — одному из фундаментальных законов природы — наиболее вероятной тенденцией для процессов, происходящих в нашем мире, является стремление к беспорядку, к переходу от более сложных и организованных форм движения к хаотическому тепловому движению молекул. Иными словами, в мире преобладает нарастание энтропии (хаоса, неорганизованности). Но островки живой материи движутся против течения. В них, наоборот, накапливается информация, обеспечивающая возрастание порядка и организованности, то есть преобладают негэнтропийные процессы. Развиваясь, эти островки начинают преобразовывать и подчинять своей — негэнтропийной — направленности окружающую их неживую природу. Отсюда возникает мысль об особой космической функции жизни.

Очень удачно выражает эту идею советский биофизик Г. Хильми: «И так ли уж безумна мысль, что возникновение жизни в хаосогенных областях вселенной означает рождение нового этапа развития вселенной? Быть может, высшим формам жизни суждено, активно расширяя и закрепляя область своего распространения, стать организатором вселенной. Быть может, эта мысль нам кажется чрезмерной только по той причине, по которой нашим предкам, жившим всего лишь одну или две тысячи лет назад, показалось бы чрезмерной пророческая мысль о том, что человек будет организатором природы в масштабах всей планеты».

Но если основная функция жизни — накопление информации, борьба с энтропией или, говоря несколько иначе, самосохранение и развитие путем изменения своего поведения в изменяющейся среде, то не является ли обмен веществ производной, подсобной функцией? К такому выводу приходит целый ряд исследователей: Обмен веществ поставляет энергетические ресурсы, позволяющие жизни вести борьбу с энтропией, с неупорядоченным хаосом.

Некоторые ученые идут еще дальше, полагая, что космическая функция жизни может осуществляться в разных, уголках вселенной на основе разного химического состава. Отсюда вытекает, что указание на белковый состав не является обязательным компонентом определения жизни. Так, А.Н.Колмогоров говорит о возможности определения жизни, в котором будет охарактеризована только общая структура, порядок связи элементов внутри жизненных процессов независимо от того, какой физической природой эти элементы обладают. Например, общей структурой поведения всех живых существ, обеспечивающей выполнение их основной функции (изменение, совершенствование поведения в изменяющихся условиях), является структура условного рефлекса.

Такой подход, характерный для кибернетиков, вызывает резкие возражения биохимиков, изучающих пока что единственный реально известный нам вид жизни — белковую жизнь нашей планеты. Академик В. А. Энгельгардт, защищая «земную» позицию, строит следующее формально безупречное умозаключение: «Обязательным атрибутом жизни является обмен веществ. Все реакции обмена веществ протекают под действием ферментов. Все ферменты — белки. Отсюда ясно, что мнение о «небелковых» формах жизни лишено всяких оснований».

Так кто же прав? На сегодняшний день дискуссий об определении жизни проведено более чем достаточно. Каждый из специалистов пригоршнями черпал из своей «ямы» аргументы (я снова вспоминаю сравнение Тура Хейердала) и темпераментно бросал ими в противника. «Специалиста наверху» — философа особенно и не спрашивали: что, мол, он может сказать, кроме того, что материя первична... И зря. Ибо каждый подходил со своей стороны, и не хватало как раз такого исследователя, который смог бы сопоставить эти односторонние подходы, заменить запальчивость, порождаемую узостью взгляда, разумным синтезом.

Но ведь именно философ подходит к познанию с точки зрения изучения его общей структуры, с точки зрения соотношения категорий как ступенек познания. Примем участие в дискуссии и испытаем этот подход в деле. Посмотрим, какие категориальные характеристики выделяются в различных определениях жизни.

В определении жизни, данном Энгельсом, жизнь характеризуется через ее состав (белок) и функцию (обмен веществ). Не противоречит ли этому подходу стремление определить жизнь через ее структуру?

Изучение истории познания показывает, что категория состава как ступенька познания предшествует категории структуры. Например, в химии сначала выводится формула вещества по составу, а затем дается структурная формула. Знакомясь с техническим устройством, вы сначала изучаете его составные элементы, а потом способы связи между ними (структуру). Таким образом, в призыве кибернетиков абстрагироваться от белкового состава жизни и рассмотреть более общую структуру, обеспечивающую выполнение функций жизни независимо от физической природы ее носителей, нет ничего противоречащего подходу Энгельса. Последний остается в силе при изучении специфического состава жизни на нашей планете.

Кибернетики же предлагают взглянуть на жизнь с более широкой — структурной — точки зрения. Опять-таки из истории познания хорошо известно, что явления с разным составом могут иметь общую структуру. Например, математическая логика описывает структуры, которые являются общими и для работы человеческого мышления, и для работы автоматических устройств; машины могут быть выполнены из разного материала, но иметь одну и ту же принципиальную схему. Наука всегда стремится рассмотреть любое явление как частный случай, как проявление более общей закономерности. Поэтому попытки найти такие структуры в организации и поведении живого, которые могут быть выполнены не только в белковом материале, видимо, весьма перспективны.

И выходит, что приведенное выше возражение академика В. А. Энгельгардта просто направлено не по адресу. Он прав относительно известной нам земной жизни, имеющей естественное происхождение. Но разве для этого случая предлагает академик Колмогоров более широкий кибернетический подход?

Таким образом, все хорошо на своем месте. Из определения нашей земной жизни, той жизни, с которой имеет дело современный биохимик, нельзя, разумеется, исключать указания на белковый состав. Но когда ставится другая познавательная задача, когда выясняется характеристика жизни как космического явления, частным случаем которого будет земная жизнь, важнее указать общую структуру («принципиальную схему» живого устройства), чем конкретный материал, в котором она может быть выполнена.

Ошибки начинаются тогда, когда один специалист не видит из своей «ямы» позицию другого, но судит о его действиях, не зная, ради какой цели они совершаются. Чтобы не делать таких ошибок, надо уметь переходить на такую позицию — философскую, — с которой хорошо видно соотношение исходных рубежей и целей отдельных специалистов.

Нет противоречий и между разными характеристиками функции жизни — как обмена веществ и как борьбы с энтропией. В. И. Ленин указывал, что познание любого предмета идет от знания сущности первого порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца. Сущность — это то, от чего зависят, из чего следуют все другие характеристики явления. Обмен веществ — это сущность жизни первого порядка. Но эта сущность определяется еще более глубокой сущностью — антиэнтропийной направленностью живого. Сущность борьбы энтропии и негэнтропии нам пока еще неизвестна. Мы знаем эту борьбу на уровне категории явления, то есть констатируем ее как факт, но не можем ответить на вопрос «почему?», вскрыть внутренние механизмы этого фундаментального противоречия вселенной. Однако не подлежит сомнению, что наука возьмет и этот рубеж, придет к знанию сущности еще более глубокого порядка. И тогда современный взгляд на жизнь будет, в свою очередь, выводиться из вновь открытой сущности более глубокого, как говорил В. И. Ленин, порядка.

Подводя итог, можно сказать, что познание жизни пошло по пути от знания состава к изучению структуры и от знания функции на уровне сущности первого порядка к знанию ее на уровне сущности второго порядка.

Для человека, незнакомого с этими переходами познания с одной категориальной ступеньки на другую, каждый такой шаг означает ломку привычных представлений и порождает массу споров и недоразумений. Философ, если хотите, берет специалиста за руку, вытаскивает его из «ямы» на пригорок, с которого (если уметь смотреть) хорошо виден общий маршрут научного познания, и ведет по этому маршруту. И то, что из «ямы» частного специалиста казалось непреодолимой Джомолунгмой, с пригорка философа предстанет в своих истинных размерах: возможно, кочкой, о существовании которой надо знать, но дискуссии о путях ее преодоления она явно не стоит.