Открытие новой способности человека – восприятие климата мнений

Климат мнений определяют выступления и отмалчивание

Гипотезой я обязана в первую очередь студенческим волнениям в конце 60-х – начале 70-х годов, в частности конкретной студентке. Как-то встретив ее в вестибюле перед аудиторией со значком ХДС на куртке, я сказала: “Не думала, что вы в ХДС”. “А я не в партии, – ответила она. – Я просто прикрепила значок, чтобы посмотреть, как это бывает…” После обеда мы столкнулись с ней снова. Значка не было. Я поинтересовалась. “Да, я сняла значок, – ответила она. – Это было слишком ужасно”.

Всплеск возбуждения, которым отмечены годы новой восточной политики, стал вдруг понятен: по количеству приверженцев СПГ и ХДС/ХСС могут быть равны, но они далеко не одинаковы по энергии, воодушевлению, с которым демонстрируют свои убеждения. Воочию можно было видеть лишь значки СПГ, и неудивительно, что население неправильно оценило соотношение сил. И вот на глазах у всех разворачивалась необычная динамика. Тот, кто был убежден в правильности новой восточной политики, чувствовал, что все одобряют его мысли. Поэтому он громко и уверенно выражал свою точку зрения. Те, кто отвергал новую восточную политику, чувствовали себя в изоляции, замыкались, отмалчивались. Именно такое поведение людей и способствовало тому, что первые чувствовали себя сильнее, чем были в действительности, а последние – слабее. Эти наблюдения в своем кругу побуждали и других громогласно заявлять о своих взглядах или отмалчиваться, пока – как по спирали – одни в общей картине состояния общества явно набирали мощь, другие же полностью исчезали из поля зрения, становились немы. Такой процесс можно назвать “спиралью молчания”.

“Эффект попутчиков в последнюю минуту”

Ни в 1965 г., ни в 1972 г. намерения избирателей с самого начала не были очевидными; в обоих случаях почти до дня выборов они казались не связанными со взлетом и падением уровня мнений. В этом можно видеть хороший знак: по крайней мере намерения голосовать не похожи на флаги на ветру и обнаруживают значительную стабильность. Однажды австро-американский социальный психолог и исследователь выборов Пауль Ф. Лазарсфельд, говоря об иерархии стабильности мнений, в качестве ее вершины назвал намерения голосовать, как якобы особенно устойчивые, медленно поддающиеся новому опыту, новым наблюдениям, новой информации, новым мнениям. В конце концов влияние климата мнений все же сказывается на намерениях голосовать. Дважды мне приходилось наблюдать “сдвиг последней минуты”, давление общественного мнения, что приносило кандидату дополнительные 3–4% голосов. Лазарсфельд, будучи свидетелем подобного явления еще в 1940 г. во время выборов американского президента, назвал его “эффектом оркестрового вагона”, за которым следуют другие. Согласно же общепринятому объяснению, каждому как бы хочется быть с победителем, считаться тоже победителем.

Быть на стороне победителя? Большинство людей вряд ли так претенциозны. В отличие от руководящего слоя они не ожидают для себя постов и власти. Скорее речь идет о более скромных вещах, о стремлении не чувствовать себя в изоляции, которое, по всей видимости, свойственно всем нам. Никому не хочется быть таким же одиноким, как упомянутая выше студентка со значком ХДС, одиноким настолько, что не видишь глаз соседей по дому, встретившись на лестнице, что коллеги по работе не садятся рядом… Начинаем почти на ощупь собирать сотни признаков того, что человек не пользуется симпатией, что он – в кольце отчуждения.

Демоскопическое интервью выявляет тех, кто чувствует себя изолированно в общении: опрашиваемые отвечают, что у них нет знакомых. Такие люди скорее других участвуют в “сдвиге последней минуты” – в 1972 г. мы смогли доказать это повторным опросом одних и тех же избирателей перед выборами и после. Лица со слабым самосознанием и ограниченной заинтересованностью в политике тянули с участием в выборах до последнего момента. Большинство подобных попутчиков но причине своей слабости, несомненно, далеки от намерения разделить лавры победителя – стоять рядом с музыкантами и играть на трубе. Выражение “С волками выть” точнее всего отражает ситуацию попутчиков. Или лучше: ситуацию людей. Попутчик настолько страдает от мысли, что другие отвернутся от него, что можно легко манипулировать его чувствительностью и вести его, как на веревочке.

Боязнь изоляции представляется движущей силой, раскручивающей спираль молчания. “Выть с волками” не совсем приятное состояние, но если оно не под силу человеку, не желающему разделять распространенное убеждение, то ведь можно и молчать – это вторая возможность смягчить страдания. Английский социальный философ Т. Гоббс писал в 1650 г., что молчание можно истолковать как знак согласия, потому что в случае несогласия так легко сказать “нет”. Он определенно ошибался насчет легкости несогласия, но из рассуждений Гоббса ясно видно, что молчание чаще истолковывается как согласие.

В поисках явления

Когда рассматриваешь такой процесс, как спираль молчания в качестве гипотезы, то есть две возможности проверить ее достоверность. Если она действительно существует, если это процесс реализации или гибели убеждений, то он не мог не привлечь исследователей прошлого. Мало вероятно, что такой процесс ускользнул от внимания чутких и вдумчивых наблюдателей, какими были философы, юристы, историки, описывавшие людей и мир вокруг себя. Приступив к поискам, я натолкнулась на обнадеживающий знак в прошлом, обнаружив точное описание динамики спирали молчания в опубликованной в 1856 г. А. де Токвилем истории Французской революции. Говоря о падении французской церкви в середине XVIII в., он, в частности, отметил, что презрение к религии стало тогда всеобщей и господствующей страстью среди французов. Серьезной причиной для этого, по его мнению, было “онемение” французской церкви. “Люди, придерживавшиеся прежней веры, боялись оказаться в меньшинстве преданных своей религии. А поскольку изоляция страшила их более, чем ошибки, они присоединялись к большинству, не изменяя своих мыслей. Взгляды одной лишь части нации казались мнением всех и именно поэтому вводили в неодолимое заблуждение как раз тех, кто был виной этого обмана”.

Продвигаясь в глубь веков, я повсюду обнаруживала впечатляющие наблюдения и замечания на интересующую меня тему: у Ж.-Ж. Руссо и Д. Юма, у Дж. Локка, М. Лютера, Макиавелли, Яна Гуса и, наконец, у античных авторов. То были скорее заметки на полях, нежели глубокие рассуждения. Но реальность спирали молчания становилась все более ощутимой.

Вторая возможность проверить достоверность гипотезы обеспечивается эмпирическим исследованием. Если феномен спирали молчания существует, его можно измерить. По крайней мере сегодня, когда уже почти полстолетия широко применяется инструментарий репрезентативных опросов, социально-психологические явления не могут ускользнуть от внимания наблюдателя. Такого рода инструментарий был придуман, чтобы выявить процесс спирали молчания, об этом речь пойдет в следующей главе.

“Инструментарий” звучит, может быть, необычно, вызывая представления об аппаратуре – от небольших приборов до гигантских конструкций с солнечными батареями. То, что стоит в анкете, что сформулировано как вопрос интервью и часто смахивает на игру, – это и есть инструменты наблюдения. Ответы репрезентативной выборочной группы на эти вопросы выявляют мотивы и поступки, на которых, вероятно, основывается такой процесс, как спираль молчания.

Гипотеза о спирали молчания предполагает, что мы наблюдаем за своим окружением, чутко воспринимаем, что думает большинство других людей, каковы тенденции, какие установки усиливаются, что возьмет верх. Можно ли это доказать?

“Откуда мне знать?”

В январе 1971 г. мы предприняли первую попытку подступиться к спирали молчания, предложив респондентам серию из трех вопросов.

Вопрос относительно ГДР: “Как Вы считаете, следует ли ФРГ признать ГДР как второе немецкое государство или нет?”

Независимо от Вашего личного мнения по этому вопросу ответьте: “Как Вы думаете, большинство людей в ФРГ за или против признания ГДР? Что, по Вашему мнению, произойдет, как изменятся взгляды через год?”

“Независимо от Вашего личного мнения по этому вопросу ответьте: Что думает большинство людей…” Вполне вероятно, что большинство опрошенных должны были бы ответить: “Откуда мне знать, что думает большинство, как будет дальше? Я ведь не пророк!” Но люди не отвечают так на эти вопросы. От 80 до 90% репрезентативной выборочной совокупности населения старше 16 лет оценивают мнение окружающих, как будто это само собой разумеющееся дело.

Несколько менее уверены респонденты в оценках будущего. Но и этот вопрос не повисает в пустоте. В январе 1971 г. почти 3/5 опрошенных высказали предположение, как изменятся мнения в будущем.

Открытие новой способности человека – восприятие климата мнений

Пытаясь установить, поддается ли гипотеза об отмалчивании эмпирической проверке, мы вслед за первым опытом в январе 1971 г. многократно апробировали похожие серии вопросов. И каждый раз находили подтверждение тому, что население имеет представление о мнении большинства и меньшинства, о частотных распределениях мнений “за” и “против” – независимо от того, были опубликованы демоскопические данные или нет и какие, – как это произошло в 1965 г.

Иногда восприятие нарушается, но поскольку в целом оно так хорошо срабатывает, то каждый случай искажения вызывает любопытство. Вероятно, в этих случаях каким-то образом искажены сигналы, на которых основывается восприятие климата мнений. Но мы не знаем об этих сигналах, поэтому выявить искажения трудно.

“Железнодорожный” тест

Один источник искажений, если оглядываться назад, мы нашли еще в 1965 г. Позиции партий, измеренные с точки зрения намерений избирателей, были в равной степени сильными. Но сила одного из лагерей, измеряемая с помощью вопроса “климата мнений”: “Кто победит на выборах?” – неуклонно возрастала. Исходя из гипотезы о спирали молчания, этот факт можно объяснить различиями в готовности говорить о своих убеждениях “на людях”, т. е. там, где каждый может видеть нужные ему сигналы. Если люди действительно чутко наблюдают за мнениями в своей среде и в своем поведении могут подстраиваться, приспособиться к силе или слабости лагерей, то это обстоятельство является вторым предположением, которое следует эмпирически изучить.

В январе 1972 г. в алленсбахском интервью появляется странный вопрос, который еще никто до этого не задавал. Адресовался он домохозяйкам, и речь в нем шла о воспитании детей. Интервьюируемому предлагалась картинка, иллюстрирующая диалог двух женщин: “Две матери беседуют о том, стоит ли бить ребенка, если он плохо ведет себя. С которой из двоих Вы согласны?” Одна из женщин на рисунке объясняет: “Совершенно недопустимо бить ребенка, можно воспитывать его и без этого”.

40 процентов представительной выборки домохозяек согласились тогда с этим мнением.

По мнению другой собеседницы, “порка тоже воспитывает, это не повредило еще ни одному ребенку”. 47% домохозяек присоединились к этому мнению, 13% затруднились дать ответ.

Далее следовал следующий тест: “Предположим, Вам предстоит ехать в поезде пять часов и в Вашем купе оказалась женщина, которая считает…” Здесь текст разделялся на два варианта. Для женщин, которые принципиально против порки детей, заключительный текст звучал следующим образом: “…что порка – это тоже воспитание”. В другом группе женщин, которые одобряли подобное наказание, тест завершался так: “…что порка детей абсолютно неприемлема”.

Таким образом, женщин-домохозяек сталкивали с попутчицей, разделяющей мнение, противоположное их собственному. И в том и в другом вариантах тест завершался вопросом: “Стали бы Вы беседовать с этой женщиной, чтобы лучше познакомиться с ее позицией, или Вы не придали бы этому особого значения?”

Предстояло проверить гипотезу: в столкновении разных точек зрения противники с различной степенью активности и открытости защищают свои убеждения. Лагерь, обнаруживающий большую готовность открыто говорить о своих убеждениях, производит впечатление более сильного и тем самым влияет на других, побуждая последних присоединиться к более сильному или умножающему свои ряды противнику. Эта тенденция легко прослеживается в единичных случаях. Но как в целом наладить измерение этого процесса, которое бы удовлетворяло научным требованиям повторяемости и контролируемости, независимости от субъективных впечатлений наблюдателя? Можно попробовать моделировать действительность в условиях, допускающих измерение. Например, моделировать действительность в демоскопическом интервью, когда вопросы следуют в четко определенном порядке, когда их формулировка не меняется, будь то выборки из 500, 1000 и 2000 респондентов, где задействованы сотни интервьюеров, так что ни один из факторов не может серьезно повлиять на результат. Но насколько слабее ситуация в интервью по сравнению с жизнью, опытом, восприятием действительности!

Поведение “на людях”

Первая задача состояла в том, чтобы в демоскопическом интервью смоделировать давление окружающих, выявить скрытую готовность респондента как-то вести себя “на людях”. Совершенно очевидно, что речь идет об открытом для всех поведении, на основании которого мы обычно делаем выводы о силе или слабости группировок, а не только о разговорах в домашнем кругу. Люди, у которых нет друзей, которые по природе замкнуты, также воспринимают знаки, сигналы среды, как показывают анализы “сдвига в последнюю минуту”. И тогда наступает резкое изменение климата в пользу той или иной партии, личности, идей, оно ощущается повсюду почти тотчас же, одновременно во всех группах населения: возрастных и профессиональных. Такое возможно лишь при условии, что эти силы абсолютно открыты, доступны общественности. Поведение в семье, в кругу близких может быть таким же, как “на людях”, или иным – для процесса спирали молчания это неважно. Мы быстро поняли это, когда попытались смоделировать в интервью ситуацию, в которой респондент должен был обнаружить свою склонность к молчанию или к выступлению. Мы просили респондента представить себе вечеринку, достаточно многолюдную, где часть гостей ему незнакома. И здесь речь заходит об определенной неоднозначной, спорной теме – в вопросе указывался конкретный предмет разговора. Станет ли респондент участвовать в разговоре или не придаст ему значения? Вопрос не срабатывал: сцена была недостаточно “публичной”, в реакциях респондента сказывалась вежливость по отношению к хозяину вечеринки, гостям, придерживавшимся другого мнения. Тогда мы попробовали “железнодорожный” тест, смоделированный на публичную ситуацию: каждый может принять участие в разговоре в присутствии людей, чье имя и умонастроение неизвестны. В то же время в этой модели была представлена “малая общественность”, где в разговор может вступить даже застенчивый человек, если захочет. Но проявится ли то естественное для человека поведение в реальной публичной ситуации – на улице, на рынке, в молочной или на зрительских трибунах, – которое он демонстрирует наедине с интервьюером или в присутствии членов семьи? Или импульс воображаемой общественности слишком слаб?

Значок – тот же разговор

В этом контексте разговорчивость и отмалчивание понимаются в широком смысле. Носить значок, прикрепить символику на автомашину есть своего рода высказывание; не делать этого, даже если имеются собственные убеждения, означает отмалчивание. Демонстративно манипулировать газетой определенного направления означает говорить; прятать ее в карман или прикрывать другой, менее красноречивой газетой (она, конечно, не спрятана, просто завернута) равнозначно молчанию. Говорить – это значит распространять листовки, расклеивать плакаты, пачкать и срывать плакаты. В 60-е годы длинные волосы у мужчин говорили сами за себя – это был знак, как в свое время носить джинсы – в странах Восточного блока.

И без “железнодорожного” теста накануне выборов 1972 г. мы получили достаточно эмпирических доказательств, что при столкновении мнений одна сторона более откровенно и активно выражает свою позицию, а другая сторона, не слабее, а может быть, даже сильнее численно, отмалчивается. Известная жалоба бывшего американского вице-президента С. Агню на “молчащее большинство” была вполне оправданной: она касалась действительности, воспринимавшейся многими людьми, они даже “поработали” над ее созданием, не вполне осознав это, потому что их “работа” не получила словесного выражения.

Первоначально попытки выявить климат мнений, получить его подтверждение производили непривычное впечатление. Носить значок, прикрепить символику на машину – дело вкуса, не так ли? Кому-то нравится, кому-то нет. Может быть, консервативно настроенный человек более сдержан? Или: одни охотно вступают в разговоры с попутчиками, другие предпочитают молчать. Можно ли в таком случае рассматривать “железнодорожный” тест как показатель того, что процессы давления на мнение людей протекают по типу спирали молчания?