Глава VI. Печали и радости однополой любви

  Пожалуйста, поймите меня правильно – я сам себя не всегда понимаю верно.

Теннесси Уильямс

“Семижды заключив тебя в свои объятья!”

Литературные комментаторы порой чересчур дотошны. Шарль Бодлер похвастал в стихах, что за ночь он девять раз поимел Жанну Дюваль, свою ненасытную любовницу (в переводе Эфрона этот подвиг стал куда скромнее, сократившись до семёрки)! Литературоведам бы скромно промолчать, так нет же, они уточнили, что речь в стихах идёт не о реальных, а о мифологических событиях. Поэт сравнивает себя с подземной рекой Стикс, девятью кольцами спирали окружающей царство мёртвых у древних греков.

Дурной пример заразителен. И мне показалась отнюдь не случайной привязанность американского драматурга Теннесси Уильямса к магическим семикратным половым эксцессам. В своих мемуарах он то и дело сообщает, что будил своего очередного партнёра именно семь раз за ночь, причём сам всегда выступал в активной роли. Даже со случайно “снятым” на улице морячком, имени которого он так и не вспомнил, Уильямс оказался неутомимым любовником. “Я бы сам не поверил, но это досконально записано в моём дневнике – я трахнул его семь раз за одну ночь”. А уж его любимцу актёру Кипу и вовсе приходится туго; желание обладать им “…было столь ненасытным, что я ночью снова и снова будил его, чтобы заняться любовью. Я совершенно не понимал в те дни – и те ночи – что от страсти может устать даже пассивный партнёр”.

Свои литературные достижения драматург объяснял всё той же половой неутомимостью, ставя её в пример своим коллегам. Так, выслушивая из уст мэтра американской литературы Торнтона Уайлдера критические замечания по поводу своей пьесы, Уильямс мысленно пожалел его: “Думаю, что бедняге просто не удалось в жизни как следует потрахаться”.

Навязчивые напоминания Теннесси о собственной незаурядной сексуальности с неукоснительным выполнением активной мужской роли, перемежаются с эпизодами, в которых, напротив, он сам настойчиво предлагал себя незнакомым мужчинам в качестве пассивного партнёра. Вдвоём с приятелем они “снимали” любовников во время “круизинга” – специальной прогулки по местам, “…где группками собирались моряки и солдаты, и там я вступал с ними в грубые и откровенные переговоры. Я мог подойти к ним и спросить (стёрто автором) – иногда они принимали меня за сутенёра, ищущего клиентов для проституток, и отвечали: “Согласны, где девочки?” – и мне приходилось объяснять, что “девочки” – мой партнёр и я. Они разражались смехом, начинали о чём-то переговариваться, и – в половине случаев соглашались, после чего отправлялись на квартиру моего партнёра или в мою комнату в общежитии АМХ – Ассоциации Молодых Христиан”.

Несколько лет спустя, когда напарником Тома по круизингу был уже новый партнёр, снявший для этого случая номер в отеле, подобная история закончилась невесело. Они подцепили двух морячков, и когда с сексом “…было покончено, моряки внезапно вырвали из стены телефонный провод, меня поставили к стенке, а друга стали избивать, выбив ему несколько зубов. Потом к стене поставили его – угрожая ножом – а бить начали меня.

Верхним зубом мне насквозь пробило нижнюю губу.

Насилие и ужас лишили меня чувств. Мой друг отвёл меня в АМХ, но я был в бреду и ничего не соображал. В АМХ терпеливый молодой врач зашил мне губу”.

Впрочем, и сам Теннесси тоже не чурается криминальных проделок. По его рассказам, в голодное послевоенное время, переживаемое Италией, он и ещё два богатеньких американца, “…сопровождаемые бесстыдным австралийцем, подбирали римских мальчишек, продававших сигареты, и на моём джипе отвозили их в дикие места. Там мы припарковывали джип, и исчезали в чаще с кем-нибудь из продавцов сигарет. Всё это были скорее шалости. Но привели они к моей третьей ночи за решёткой”.

Кто же он, подлинный Том (Теннесси – его псевдоним) – активный и неутомимый сексуальный гигант, начисто лишённый феминных манер и интересов, или, напротив, крайне уступчивый партнёр, мечтающий отдаться грубому, а иногда и опасному самцу?

Противоречивость его поведения дополняется ещё и обычными для него демонстративными выступлениями в защиту общественной морали, попранной геями (странная привычка для человека, побывавшего в весьма двусмысленных переделках!). Так, он вздумал перевоспитать своих друзей – “педовок”, проповедуя им скромность. “Я говорил им – тем, кто слушал, что такое (развязное) поведение делает их “невкусными” в сексуальном плане для любого человека, заинтересованного в сексе… всё пролетало мимо ушей, конечно”.

Заметим в скобках, что сам поборник морали и скромного поведения постоянно чувствует “…косые и пренебрежительные взгляды со стороны персонала отеля, но меня это нисколько не трогало – мне никогда не удавалось ладить с персоналом отелей и с квартирными хозяйками”. Ещё бы, ведь он каждый вечер приводил в свой номер новых юнцов, чья профессия ни у кого не вызывала сомнений! А на скольких агрессивных представителей вооружённых сил или вечно пьяных представителей “голубой” богемы в обществе Тома насмотрелись консьержки и портье?! Пожалуй, лишь в Париже он чувствовал себя вполне комфортно, находя жильё, соответствующее его привычкам и вкусам: “Это был вполне беспутный отель; там ничего не имели против юных визитёров”.

Особенно комична одна из историй, рассказанных писателем Дотсоном Рейдером, любовником Уильямса, которую я передаю со слов Льва Клейна. Дело происходило на палубе плавучего ресторанчика в Италии. Однажды его посетители увидели, что к плоту, находящемуся неподалёку в лагуне, подплыли двое парней, скинули плавки и занялись сексом. Теннесси поднял крик, требуя, чтобы столь наглое нарушение нравственности было немедленно прекращено, а преступники понесли заслуженную ими суровую кару. Все уговаривали его угомониться, но он был вне себя. Вызвали метрдотеля, который направил к плоту официанта, наделённого карательными полномочиями. “Молодой официант разделся до плавок, – рассказывает Рейдер. – Мы увидели, как он подплывает к плоту. Он взобрался на него, постоял некоторое время, глядя на то, что проделывали два парня, а затем …скинул свои плавки и присоединился к забаве. Теннесси выскочил из отеля в праведном гневе”.

Чтобы понять трагикомическую подоплёку столь противоречивых поступков и суждений, надо проследить психосексуальное развитие драматурга с самого раннего детства.

Том воспитывался в авторитарной семье, где всем заправлял отец. Что же касается матери, миссис Эдвины, то сын и дочь постоянно находились под её жёсткой гиперопекой. Она лишила Тома контактов с его ровесниками, “с Альбертом или другими грубыми мальчишками”, мальчиками 8–9 лет, к которым он так тянулся, поскольку предпочитала, чтобы он играл с девочкой по имени Хейзл.

В пятнадцатилетнем возрасте с Томом произошла история, отчасти родственная той, что стряслась с Жаном Кокто. “Тем летом было полно мальчишек, от которых я не мог отвести глаз, когда они загорали на скалах у горной речки”. Попав в дождь, “...мальчишки разделись прямо передо мной, а я так и стоял в мокрой одежде, и им пришлось силой раздеть меня. Ничего скандального не случилось, но их красота неизгладима в моём похотливом сознании – как и их доброта”. Какие уж там скандальные происшествия?! В ту пору о них не могло быть и речи.

Бедный Томми как огня боялся близости именно с теми парнями, к которым его неудержимо тянуло. Вот, скажем его друг по студенческой жизни Смитти. Однажды Том был поражён и напуган, увидав детородный орган этого юного красавца: “…его ширинка была полностью расстёгнута, а его раздувшийся член стоял совершенно прямо… Он выглядел оружием, а не частью человеческого тела”. Как-то из-за наплыва выпускников университета, собравшихся на встречу, студентам пришлось спать в постели вдвоём. “Когда в спальне выключили свет, я почувствовал, что его пальцы гладят меня по руке и по плечу, сначала едва заметно, а потом, потом… Мы спали, прижавшись друг к другу, и он начал прижиматься ко мне сзади, а я начал дрожать, как осиновый листок. Но дальше дело не зашло.

<…> Я помню, как уже весной, ночью, мы лежали на широкой лужайке, он просунул руку мне под рубашку и гладил верхнюю часть тела своими длинными пальцами. Я, как всегда, вошёл в своё обычное состояние трясущегося осинового листка, и, как всегда, не сказал ему ни одного ободряющего слова”.

Однажды после особо нежных объятий, Смитти предложил: “Давай проведём ночь у меня”.

Мы поехали к нему на такси, и несколько раз, как бы в шутку, он пытался поцеловать меня в губы, и каждый раз я отталкивал его.

Не дурак ли, а? Я бы сказал – дурак.

Вскоре после того, как мы вошли к нему, меня вырвало прямо на пол.

Он полотенцем вытер мою блевотину, потом снял с меня одежду и уложил в постель. Когда он лёг вместе со мной, он руками и ногами крепко-крепко сжал меня, а я дрожал так сильно, что тряслась вся кровать

Он держал меня всю ночь, а я всю ночь трясся”.

Судьба дала влюблённому Тому ещё один шанс, но психологический блок оказался непреодолимым. На этот раз свидание проходило в пустой квартире Розы, родной сестры Уильямса.

“Мы с ним вместе спали на её двуспальной кровати цвета слоновой кости. И всю ночь мы лежали без сна; он – крепко обняв меня и делая вид, что спит; я – дрожа и стуча зубами.

Достаточно ли длинна жизнь, чтобы вместить всё сожаление, что у меня была эта – так фантастически отринутая, но такая странно сладкая – любовь?”.

В 23 года Томми, наконец, твёрдо определился со своей гомосексуальной идентичностью и поставил перед собой ясную цель – вступить в половую связь с мужчиной. Объект страсти – “сияющий блондин” – нашёлся на пляже, “и любовная муха укусила меня в форме эротического влечения” именно к этому “красавцу”.

“Мне кажется, интерес был взаимным, потому что однажды вечером он пригласил меня на ужин в ресторан. Мы взяли пиво; сомневаюсь, что только пиво послужило причиной сильного сердцебиения, внезапно начавшегося у меня. Я запаниковал, блондин тоже. Вызвали доктора. Эта дама дала мне какую-то таблетку, но мрачно сообщила, что мои симптомы – самой серьёзной природы.

– Вам всё надо делать осторожно и очень медленно.

– Я так рад, что вы сказали ему это, – пролепетал бедняжка блондин, – а то он бегает по улицам слишком быстро для человека с сердечными проблемами”.

Подобные приступы у Тома бывали и раньше, “сопровождаясь жутким чувством, что я могу умереть в любую секунду. Это была инстинктивная, животная реакция, сравнимая с кружением кошки или собаки, сбитых автомобилем, которые носятся по кругу всё быстрее и быстрее, пока не падают замертво, или со страшным хлопаньем крыльев обезглавленной курицы”.

Итак, на этот раз неудача была вызвана не рвотой, а панической атакой. Будущий “неутомимый самец” (по крайней мере, в его собственной подаче), пример подражания для Торнтона Уайлдера и прочих асексуальных, по его мнению, литераторов, вновь остался девственником.

И с женщинами дело обстояло не блестяще. Лет в четырнадцать Томми пригласил свою подружку Хейзл покататься на речном пароходике. Дело было вечером; какое-то странное чувство охватило подростка; “я положил свою руку на эти соблазнительные плечи – и “кончил” в свои белые фланелевые брюки”. Хейзл, гораздо более зрелая, чем её робкий поклонник, однажды показала ему скульптурную достопримечательность их городка. Это была фигура древнего галла, под фиговым листком которого находился половой член. Она подняла фиговый листок и спросила: “У тебя похож?” Прозрачная уловка не сработала: у Томми в это время возникла особая фобия: “где-то глубоко в моей душе заточена девочка, постоянно вспыхивающая школьница, про которых говорят: “Она дрожит от одного косого взгляда”. Этой школьнице, заточённой в моём потайном Я – не нужно было и косого взгляда, ей хватало простого. Эта особенность заставила меня избегать глаз моей любимой подруги – Хейзл”. Подобная досадная оказия случилось внезапно, шокировав всех троих, Томми, Хейзл и её мать.

В 26 лет Тому, наконец-то, повезло. На него обратила внимание Салли, “нимфоманка и алкоголичка”, по словам Уильямса. Как только они оказались на диване голыми, началась обычная история: любовника одолела рвота. “Я помчался в туалет, меня вырвало, я вернулся, завёрнутый в полотенце, сгорая от стыда за провал своего испытания на зрелость.

“Том, ты коснулся самой потаённой струны моей души, материнской струны”, – сказала она”.

Умница Салли нашла единственно верную фразу. После этого дело пошло как по маслу. По крайней мере, так решил Уильямс. Совершив удачный сексуальный дебют, он, словно подросток, тут же похвастал первому же знакомому, встреченному им в мужском туалете:

“– Я сегодня трахнул девушку!

– Да? Ну и как?

– Всё равно, что трахать Суэцкий канал, – сказал я, ухмыльнувшись и почувствовав себя взрослым человеком”.

Так продолжалось около двух недель, а потом Том получил отставку.

“Когда я попытался её поцеловать, она сказала: “Нет, нет, беби, у меня во рту кошки переспали”. После того, как Салли оставила меня ради нового жеребца, я пытался встречаться с другими девушками. Только мне никак не везло”.

Сомнительно, чтобы в ряды жеребцов, вполне удовлетворяющих Салли, Том включал и себя самого. Гораздо позднее этих событий одна случайная знакомая пожаловалась Томми на своего жениха, намекнув на тёплые чувства к нему самому. “Она всё дальше и дальше забиралась на мою кровать, и, в конце концов, я решил проинформировать её, что с точки зрения замены её жениха от меня толку мало. И сказал почему. В конце концов, она вздохнула и поднялась.

– Тебе повезло, милый. Женский организм куда сложнее мужского”.

Этому объяснению предшествовала реализация в возрасте 29 лет долгожданной гомосексуальной связи. Стоя на балконе, Томми глядел вниз на компанию “голубых”, встречающих Новый год. Девственник поневоле в свете праздничного фейерверка увидал красивого десантника, манившего его вниз, в свою квартиру. Спустившись к нему, он попал в любовные объятия, впервые не вызвавшие у него ни рвоты, ни озноба, ни сердцебиений, ни панической атаки. Счастливый Томми, рассказывая об этом, обошёлся без обычной для него рекламы собственных мужских подвигов.

К ней он начнёт прибегать потом, и заметим, что сексуальная самооценка Уильямса с её фиксацией на магической семёрке явно завышена. Иначе не были бы столь противоречивыми его рассказы о любовниках, во множестве “снятых” на “плешке”. Похоже, доверительные интимные подробности, которыми делится с читателями своих мемуаров Теннесси Уильямс, не столько соответствуют действительному положению дел, сколько служат ему в качестве психологической защиты. Если дело обстоит именно так, то это свидетельствует о наличии каких-то серьёзных психологических проблем, не оставивших драматурга и после того, как он начал свою половую жизнь.