Положение рабочих на Тобольском  казенном пароме

Частые скандалы на перевозе через Иртыш в Подчувашах, растущие из года и год подрядные цены на паромы и эксплуатация рабочих гг. подрядчиками (только по 25—30 руб. за целое лето они им платили) заставили тобольскую губернскую администрацию устранить частный элемент в этом деле.

В 94-м году было предложено городу самому взять в свое ведение перевозы, по Тобольская городская Дума отклонила это предложение.

Две последние навигации казна сама держала перевоз в указанном месте через Иртыш.

Первым долгом сделаны были по особому плану три парома на одном из судостроительных тюменских заводов — просто игрушечки; только они оказа­лись малопригодны для движения по нашей реке.

Сколько раз пришлось их потом переделывать: борта снимали, днище ис­правляли, руль переделали, но они все-таки еще очень тяжелы и сильно пару­сят, поэтому-то их так и сносит на воде.

Гребля на таких паромах крайне тяжела и затруднительна.

Два парома считаются «в ходу», третий имеется про запас.

Полный комплект чернорабочих на паромах предполагался в 24 человека, в действительности всего двадцать человек, из них два кормчих; кроме того, еще нанимается староста над артелью, так сказать распорядитель рабочих, да бере­говой городовой имеет наблюдение за порядком.

Артель перевозчиков делится на две партии — по 10 человек на паром. Смен для рабочих не полагается (когда один паром отходит от городского бере­га, другой отваливает с противоположной стороны), так что весь комплект ра­бочих всегда считается у дела, днем или ночью — безразлично, только бы при­было к перевозу начальство или на почтовых кто-либо, о почте уже не говорю, следует гнать паром без замедления.

Между тем в прежние годы, когда эти же перевозы держали по контракту частные лица, их обязывали иметь в движении три парома и также с тремя партиями чернорабочих, так что когда две из них работали, третья была не у дел. Таким образом, на казенном пароме часы отдыха у рабочих, обеденное время и чай — дело простого случая, авось не принесет проезжающего.

Обыкновенно каждому парому приходится в день сделать двадцать концов — десять в одну сторону и десять в другую; ширина же Иртыша в Подчувашах без малого верста. Притом, как было уже говорено выше, казенные паромы очень тяжелы, их борта, словно паруса, далеко сносят паромы вниз по Иртышу, путь переправы тем значительно увеличивается сравнительно с шириною нашей реки.

Кажется, все говорит за то, насколько физически изнурителен и отупляющ суточный труд манекена-перевозчика на казенных подчувашинских паромах. Но вот паромы причалили к берегу, перевозчикивздохнули полной грудью. Куда же идти имтеперь на отдых, где могут они укрыться от холода инепого­ды, на чем сварят себе пищу?

Казна купила возле перевоза три строения:одно, небольшой домишко, от­дан в распоряжение береговому городовому,два других — это, скорее, инород­ческие чумы, чем избы, на этоми том берегу — предназначены собственно для перевозчиков. Если смерить эти чумы изнутри,так как они значительно в зем­лю вросли, размеры одного:ширина 2 сажени, длина тоже две, а высота не­сколько менее сажени; другого — 4 сажени ширина, 2 сажени длина, высота — сажень. Значит,вместимость одного 108 кубических аршин, другого — 226 ку­бических аршин.

В одном имеется подобие русской печи и набросан пол, в другом под нога­ми земля, а вместо печи камелек, окон не ищите в чумах, есть только какие-то отверстия. Устроено что-то наподобие нар.

Тьма, дым, вонь, годами накопившаяся грязь под ногами и на стенах, сквоз­няк при ветрах ипотоки воды через земляной верх в ненастную погоду — все это дополняет картину жилищ наших паромщиков.

Вот кров дляночлега, кухня и защита от стихий природы для двух десятков измученных людей; в холоде и ненастье тут же ютятся и веете крестьяне, кото­рым приходится ожидать отхода парома. И я убежден: если бы только наблюде­ние за казенными жилищами точно так же входило в круг служебных обязан­ностей санитарного врача, жилища наших паромщиков давным-давно были бы снесены как рассадник всевозможных зараз.

Плату служащие на перевозе получают помесячно ине по 10 рублей, как пред­полагалось по смете, а всего 6 руб. 50 коп. на всем своем содержании, кто сидит в гребях; 8 рублей — кормчие. Жалованье старосты — 180 рублей за весь год.

Артель сама наблюдает за своими служащими, чтобы не было прогулов, так как за отлучившихся приходится отдуваться в гребях остающимся; в крайних случаях старостой практикуются рублевые штрафы. Различные чины полиции пользуются своим правом штрафов паромщиков значительно чаще.

Вычеты за поломы гребен, по рублю за штуку, которые случаются довольно часто на быстринах с сильно нагруженными паромами, имеют для рабочих еще большее значение, чем штрафы.

Все рабочие служат на пароме по контракту и имеют особые расчетные книжки, но я ни того, ни другого не видал.

Естественно, недоумеваешь: как это находятся охотники на такой изнури­тельный труд паромщика при ничтожном вознаграждении, когда и жить-то приходится им хуже скотского? Про одних манекенов перевоза приходится сказать — это подневольные гости, сельские старосты силой привели их сюда как недоимщиков. Другие, кто по воле сюда пришел, — это наглядный при­мер, до чего наша окраина экономически бедна и - неразвита. Если бы кто-нибудь из этих добровольцев мог найти у нас где-нибудь более лестное для себя вознаграждение, разве сменял бы он его на каторжное положение паром­щика?  

'Гитары соседних юрт, крестьяне подгородних деревень - вот преимущественно кто нанимается на казенные паромы; поселенцы встречаются на пере нош лишьизредка. Если все эти лица соглашаются бросать свое «хозяйство» радиперевоза, значит, деревня достигла полного разорения.

В заключение в настоящей своей статье позволю себе коснуться еще одного: побои исамая смакованная ругань то и дело сыплются на головы этих изнуренных и обойденных судьбою людей с мозолистыми и местами пробиты­ми до кости руками.

Что говорить про грубую расправус перевозчиками чинов полиции? Мы самилично были свидетелями, как проезжающий врач Д...ий с остервенением наносилудары своею палкою по голове татарина-паромщика за то, что тот во времяледохода не решился перевозить врача в лодке через реку.

«Мировые суды», вероятно, ипаромщикам дадут защиту.

Есть у нас мода прибивать дощечки к уличным столбам с правилами, что скорая езда по мостовым воспрещается, курение на улицах недопустимо и т. д., почему бы ради целей воспитания в сибирском населении чувства законности не выработать правил о неприкосновенности личности с точки зрения нашего законодательства, и таковые правила на дощечках не прибить по столбам у паромов, на базарных площадях и, вообще, где народ толпится. Быть может, видя публично перед глазами своими законы, наши озорники реже будут позволять себе кулачную расправу с бедным людом.

                        Павел Суханов№34 (4 мая). С. 2-3.

Процесс редактора-издательницы "Сибирского листка" М.Н.Костюриной

    Омской судебной палатой в г.Тобольске в здании окружного суда 30 мая в 12 часов дня слушалось дело по делу редактора-издательницы газеты "Сибирский листок" по 2 т 3 п.п. 129 ст.уголовного уложения.

    Члены палаты: старший председатель Омской судебной палаты А.А.Кобылин, в состав присутствия вошли: Н.И.Любимов, С.И. Хруцкий, В.А. Волжин, сословные представители: д.с.с. П.И. Панов, городской голова С.М. Трусов и волостной старшина М.В.Балин. Обвинение поддерживал товарищ прокурора Л.К. Шурас. Защитником выступил частный поверенный Н.В.Пигнатти.

    На вопрос председателя, будет ли дело рассматриваться при закрытых или открытых дверях, представитель обвинения просил закрытых дверей, защитник - открытые двери, после совещания членов присутствия двери оставлены открыты. Публика заняла все места. Свидетелей по делу не было.

Обвинительный акт о Марии Николаевне Костюриной 42 лет.

В № 98 издававшейся в г.Тобольске газеты "Сибирский листок", вышедшем в свет 15 декабря 1905 года, были отпечатаны две статьи преступного содержания. В одной из них, озаглавленной "Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом", сказано, что под таким заглавием главный комитет Всероссийского крестьянского союза издал по поводу бывших в октябре 1905 в разных городах империи погромов и беспорядков, листок, читая и обсуждая который "многие из той серой массы, которая до сих порт слышала одни черносотенные призывы, говорят: "Вот оно в чем дело! А мы раньше не понимали".Далее следует изложение политической программы "людей, которые ходят с красным флагом",причем между прочем говорится, что люди эти хотят "передачи всей земли дворянской, купеческой, удельной и всякой иной в пользование всему трудящемуся народу", потому что "никто не должен иметь права собственности на землю". Люди,ходящие с красным флагом, хотят чтобы "нигде не было иной власти, кроме выборной, и чтобы всякая власть была подотчена народу"; "чтобы чиновники, генералы, министры и всякое начальство и полиция перестали владеть и управлять Россией", так как они "выжимают из народа сок и обдирают его как липку"; "чтобы вместо чиновников правилди государством выборные от всего народа"; "губернаторы, исправники и все другие начальники должны быть избраны голосами и решением всего народа". "Вот чего хотят люди, которые ходят под красным флагом".

    Другая статья под заглавием "Весть о свободе в деревне" заключает в себе описание объявления Манифеста 17 октября 1905 года в с.Чернавском Курганского уезда. В этой статье изложена речь, сказанная народу одним из волостных писарей. В речи этой тенденциозной, направленной к подрыву авторитета и значения представителей власти вообще, между прочим, говорится, что крестьян, "веками обманывая, держали в потемках чиновники, захватившие всю власть в свои руки, распоряжаясь крестьянами, как бессловесными рабами, и в то же время без зазрения совести расхищая народное богатство". "Людей честных, которые, ратуя за свободу, не боялись вступить в борьбу с чиновниками за народную правду, последние называли бунтовщиками и внутренними врагами отечества" и поддержанные крестьянами, по их невежеству, морили их в тюрьмах, ссылали и вешали. Но теперь крестьяне "прозрели", поняв, кто их истинные враги, и тех честных людей, мучеников за правду не стали уже называть бунтовщиками, а многие присоединились к ним, потребовав себе свободы и прав человека". "Крестьяне, - говорится далее, - вам теперь не только дана свобода, но в скором времени через посредство выборных от всего населения людей вы будете и управляться страной".

    В №1 той же газеты за 1906 год, вышедшем 1 января 1906 года, помещено "приглашение" волостным писарям Курганского уезда на съезд в г.Курган.

    В самом приглашении выражена мысль о необходимости для волостных писарей объединиться в союз для противодействия произволу со стороны "слуг бюррократизма - деревенских опричников", которые топчут грязь человеческое достоинство, выгоняют за правду со службы, подвергают аресту"; "у кого из вас, - говорится в статье, - не вырвется проклятия по адресу этой черной сотни опричников, мечтающих и после 17 октября играть первую роль, зажимая при помощи кулака рты ближнего". "Товарищи, цепи разбиты, и нам остается в последний раз напрячь свои усилия, чтобы сбросить с себя эти цепи".

    Привелеченная к следствию в качестве обвиняемой за помещение означенных статей, возбуждающих к ниспровержению существующего в государстве общественного строя, к неповинению закону, редактор-издательница названной газеты Мария Николаевна Костюрина, не отрицая того, что напечатала означенные статьи, виновною себя, однакоже, не признала и объяснила, что, печатая эти статьи, она не имела намерения призывать к ниспровержению существующего общественного строя. В статье "Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом", изложены большею частию требования, не заключающие в себе ничего преступного; касательно же некоторых "более сложных" требований ею, обвиняемою,сделано под статьей примечание о возможности осуществления их только закономерным путем - в Государственной Думе. Статья эта, перепечатка из "Сына отечества", приведена ею лишь для характеристики известной части общества, желающей провести свою программу в Государственной Думе. Остальные две статьи являются хроникой событий, сделавшихся известными обществу еще до оглашения их в печати. Она, Костюрина, не может отрицйать резкого тона автора этих статей, но не думала, что содержание их может вызвать кару закона.

    На основании изложенного дворянка Мария Николаевна Костюрина 42 лет обвиняется в том, что, состоя редактором в гор.Тобольске газеты "Сибирский листок", в № 98 газеты, вышедшем в свет 15 декабря 1905 года, и №1 той же газеты, вышедшем 1 января 1906 года, поместила: в первом статьи под заглавиями "Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом" и "Весть о свободе в деревне", а во втором заметку "Приглашение волостным писарям Курганского уезда на съезд в гор. Кургане" - заведомо для нее, Костюриной, возбуждающие к ниспровержению существующего в государстве общественного строя и к неповинению закону, т.е. в преступлении, предусмотренном 2 и 3 п.п. 129 ст. уголовного уложения.

    Вследствие сего согласно 2 п. 1032 1485 ст. уст.уг. суд. названная Костюрина подлжежит суду Омской судебной палаты с участием сословных представителей.

    Составлен 19 апреля 1906 года в г.Омске. Подлинный за надлежащими подписями.

    После обычных вопросов о звании, образовании и пр. в дополнение к следствию М.Н. Костюрина добавила, что то, что напечатано в газете по поводу освободительного движения, имело целью спасти население родного города от несчастья; только что был тогда ужасный погром в Томске, у нас тоже ходили упорные слухи о предстоящем погроме в Тобольске, настолько упорные, что было образовано бюро охраны и порядка, в которое вошли видные почетные люди города. В это же время толпа мирно прошла по улицам Тобольска с красным флагом; в такой глуши, как Тобольск, это вызвало панику, торговцы бросились запирать лавки, были данные к возможности погрома. Вот для успокоения умов редакция со своей стороны делала все, что могла, для уяснения происходящего и для сохранения мира и порядка. С этой же целью тогда была перепечатана статья "Чего хотят люди, ходящие с красным флагом".

    В своей защитной речи М.Н. Костюрина, разобрав инкриминируемые обвинительным актом фразы, не нашла себя виновной по обвинению по ст. 129 п.п. 2 и 3, так как ни в одной из статей нет состава преступления, т.е. "нисправержения существующего строя, как нет ни противодействия закону и сопротивления властям. Пожелания, выраженные в статье первой, нашли себе место ныне в ответном адресе Государственной Думы на приветственное слово Государя, отношение же редакции к статье вполне выразилось в сделанном к ней от редакции примечании, что "часть этих желаний удовлетворена правительством в настоящее время Манифестом 17 октября; остальная может быть разрешена в той или другой мере лишь в Государственной Думе, когда она будет собрана".

    Что касается статьи второй "Весть о свободе в деревне", то что же тут преступного? На площади села при многотысячной толпе народа, в которой была, несомненно, и полиция - урядники и крестьянский начальник, был отслужен молебен по случаю Манифеста 17 октября; толпа молилась, потом говорили речи крестьянский начальник и писарь. Если бы это событие и речи, сказанные там, считались в то время преступными, то, конечно властями и были бы приняты надлежащие меры, но все обошлось благополучно, толпа мирно разошлась по домам, корреспонденция появилась полтора месяца спустя, и никому в голову не приходило, что тут есть преступление. Речь писаря стала казаться "преступной" не 15 декабря, а 1 января, когда было объявлено "военное положение", мне не дан дар предвидения, я не могла знать 15 декабря, печатаю ту корреспонденцию, что шесть месяцев спустя я буду отвечать за нее перед судом.

    Точно так же и в 3 статье,т.е. помещенной в "Хронике" в №1 за 1906 г., "Приглашение на съезд волостных писарей" нет состава преступления по 129 ст. Объявление об этом съезде было расклеено на стенах казначейства в центре г.Кургана. Люди приглашались съехаться 17 декабря к 11 часам утра. Подписанно оно полными именами должностных лиц. Заметка появилась 1 января, опять как я могла знать, что содержание приглашения может когда-либо считаться преступным, раз съезд состоялся благополучно! Не было даже признаков "преступного деяния"; казаки не разгоняли толпы нагайками, солдаты не стреляли в нее, полиция не срывала объявлений, власти не препятствовали происшедшему, как, из чего я могла заключить о якобы преступных уже совершившихся фактах?! Когда это все произошло, и когда много времени спустя я напечатала это, никто не считал и не мог считать эти действия и разговоры преступными, тут и не было ничего преступного, это стало "преступным" опять же при "военном положении", и опять же мне не дан дар предвидения, чтобы предусмотреть это. Резкие фразы в речи писаря и в приглашении писарей относятся не к власти вообще. а только к известным им лицам, такие крестьянские начальники, как Мореншильд, Бектышев, Струве и др., прекрасно известные Омской судебной палате по их процессам, конечно, не могли внушить им уважения".

    После объяснения обвиняемой судебная палата перешла к прениям сторон.

    Товарищ прокурора Л.К.Шурас произнес обвинительную речь приблизительно следующего содержания: "Господа судьи и господа сословные представители!Печать, это могущественное орудие в современной жизни как таковое, конечно, может причинять много зла и много добра, смотря по тому, куда оно будет направлено. Поэтому печать всегда должна сознавать границы, за которые она не вправе переступать.

    В наше время печать перешла эти границы, сделалась орудием произвола и насилия. Г-жа Костюрина в своих статьях, инскриминируемых в обвинительном акте, перешла ту грань и потому подлежит наказанию. В своем объяснении она ссылалась на примечание редакции к статье "Чего хотят люди, ходящие с красным флагом"; мне кажется, что именно факт помещения "примечания" к этой статье доказывает, что г-жа Костюрина прекрасно сознавала преступность помещенной ею статьи". Затем г. товарищ прокурора, разобрав корреспонденцию и заметку в "Хронике", остановился на юридической стороне настоящего дела и закончил свою речь следующими словами: "Смутное время, которое мы сейчас переживаем, во многом обязанно разнузданности и неуважению к закону со стороны печати, поэтому преступления этого рода подлежат строгому возмездию, и я бы настаивал на обвинении 129 ст. Господа судьи, если вы не согласитесь, с предъявленным к г-же Костюриной обвинением по 129 ст., то во всяком случае она виновна в нарушении временных правил о печати от23 ноября 1905 года".

    Речь защитника, частного поверенного Н.В. Пигнатти была приблизительно сказана в следующих словах:

    "Господа судьи, господа сословные представители! К Марии Николаевне Костюриной предъявлено обвинение по 129 ст. уложения о наказаниях. Изучил я это дело. и пришел к убеждению, что обвинение неосновательно, безжизненно. Боюсь, что я, в особенности вследствие моего болезненного состояния, не в силах буду в надлежащем виде представить вашему благосклонному вниманию основания. приведшие меня к выводу о том, что обвинение неосновательно, безжизненно, но поскольку это в данное время в моих силах, постараюсь.

    Начало дела Костюриной не в дате 15 декабря прошлого года и не в № 98 газеты "Сибирский листок", когда и где были напечатаны инкриминируемые статьи: "Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом" и "Весте о свободе в деревне".Совсем нет. Начало этого - это знаменательное 17 октября 1905 года, даже раньше, когда с высоты престола были провозглашены свободы слова, собраний и проч., когда наш Государь признал "нестроение" Руси и призвал как отдельных лиц, так и учреждения откровенно, не за страх,, а совести ради высказаться по вопросам переустройства общегосударственного. Вот момент в связи с 17 октября, которому нет равного в истории Руси,момент, когда пробуждала по праву русский человек, когда он мог, не убоясь, никого и ничего, во имя общего блага говорить то, что казалось ему должным, и вот вместе с тем начало дела Костюриной. Что были мы, Костюрина и каждый русский, до этого великого дня? Или молчание, или если было кому невмоготу, то борьба с правительством насмерть. В день 17 октября ликование и радость души русской были беспредельны, но... свершилось нечто, не всеми уразумеваемое - иносказание смысла великих царских актов. Получилась сумятица, протесты во всех видах, тюрьмы, виселицы, а Мария Николаевна Костюрина привлечена к уголовной ответственности. Остановлюсь на этом общем и перейду к частности - к делу. Нельзя вам, милостивые государи, судить настоящего дела, не познав местной тобольской жизни, той атмосферы, среди которой явилось деяние Костюриной. Говорят, Тобольск - дыра, но и в нем жизнь своя, собственная, есть и будет.

Судебное следствие дает в этом отношении незначительный материал, но все-таки он есть, и в пределах его буду говорить. В ноябре 1905 года в пограничной нам губернии, в г.Томске, свершилось нечто ужасное, бесчеловечное. Невежественная масса и черносотенцы избивали и сжигали людей, которых подозревали в принадлежности к освободительному движению. Чуть ли не тысячи лучших и невиновных погибли. Наступиили всюду тревожные дни, посетили они и нас. Были толки о назначении дней погромов. Принимались меры предохранить. Всякий честный должен был, оберегая себя, оберегать других. Нельзя было полагаться на власть, на полицию... Везде была власть и полиция, обязанные предупреждать и пресекать, и везде на глазах ее свершалось то, чему нет слова, но благодаря чему насильственно гибли лучшие и неповинные. Итак, каждый из нас здесь в Тобольске, делал то, что мог. В городе образовалось "бюро для охраны в городе порядка". В него вошли лучшие люди и в числе их был представитель газеты "Сибирский листок". Членами этого бюро были представители всех учреждений, сословий, союзов и партий. Газета "Сибирский листок" работала в этом бюро, и никогда и никто в деятельности ее не видел и не мог видеть неблагожелательного (я говорю о горожанах), а теперь слушаешь по поводу этой деятельности обвинение в том, что она напечатала с целью возбудить к ниспровержению существующего в государстве общественного строя и неповиновению закону. В чем же это благоусмотрено? Да в тех же злосчастных статьях, о которых идет речь в обвинительном акте. Обратимся к этим статьям.

Первая. "Чего хотят люди, которые ходят под красным флагом". Автор этой статьи не Костюрина, а это перепечатка из "Сына отечества". Листок главного комитета Всероссийского печатного союза. Комитет этот тогда, когда он существовал и когда издал этот листок, не был ни в глазах отдельных лиц, ни в глазах правительства каким-либо преступным сообществом. В последствии мы были оторваны от остального мира забастовками, ни почтовых, ни телеграфных сообщений не имели, и когда была сделана перепечатка, не знали, что деятельность означенного комитета признана антиправительственной, следовательно, перепечатывали статью такого учреждения, которое должно признаваться законным и действовашим на глазах правительства и под контролем его агентов, но может ли быть перепечатанное по своему существу приступно и возбуждающе к ниспровержению существующего в государстве общественного строя? Нет! Тысячу раз нет! Вникните, что антиправительственного в нем того правительства, верховная власть которого призывала каждого идти по пути изменения и улучшения существующего строя, признанного им "неустроением"? Внимните и, мне кажется, вы, милостивые государи, согласитесь, что в перепечатнном выражены одни лишь пожелания, часть которых в своем примечании к статье Костюрина находила уже осуществленные высочайшим Манифестом 17 октября, а часть подлежащими удовлетворению путем обсуждения их в Государственной Думе. Рзве это примечание не говорит каждому уму, публично не во всей целости разделяла взгляды статьи и указывала на легальный путь осущестления выраженных в ней пожеланий? Что же в ней могли найти возбуждающего к ниспровержению существующего строя? Недоумеваю! Не понимаю! В ней в том виде, как сделано Костюриной, только всероссийское желание и стремление лучшего, чем пагубный строй, в котором пребывали… но желание это легальное. Представляется необходимым выяснить, какая цель, побудительная причина были у Костюриной делать инкриминируемую перепечатку означенной статьи. Я уже сказал, что погром чинили невежество и черносотенцы, а об остальных не хочу говорить. Черносотенцев не поведешь к добру, и надо было влиять на часть невежественную, не понимающую, что творится, и не дающую себе отчета в своих действиях. Невежественная толпа увидала людей, идущих с красным флагом, поющих говорящих речи.

Черносотенцы злословят, каркают про надвигающееся горе, про движение против царя и Бога. Спешно прекращается торговля.

Ужас и зло искажают невежественные лица, минута, другая, и просыпается зверь в человеке, и нет человека, получается стадо зверей, ложно охраняющих свою шкуру жизнями неповинных людей… Этого быть не должно! Надо предупреждать это несчастье. Каждый должен сделать то, что может, и Костюрина перепечатывает: «Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом». Далее. Остальные две статьи. Обе они постфактум, как хроникерные заметки о случившемся. Первая – как объявлялся в селе манифест, что происходило и выдержка речи одного оратора. На нее прокурор обращает внимание, в ней усматривается возбуждающее неуважение к закону. Ничего подобного! Речь говорившего указывала на то, что чиновники веками обманывали, держали в потемках, распоряжались крестьянами как рабами, расхищая народное богатство. Все говорилось о прошлом, а разве это неправда? Разве крестьянские начальники в Тобольской губернии: Мореншильд, Струве, Бектышев и проч. не этой же судебной палатой и так еще недавно лишены прав и сосланы за благодеяния, приносившиеся ими местному крестьянству? Разве говорить об этом при пожелании лучшего, с точки зрения государственного обвинения, преступно и возбуждает единственно к ниспровержению существующего в государстве общественного строя или неуважения к закону? Нет! Повторяю тысячу раз «нет»! В самой же статье-речи указывается на средство избавиться от таких начальников-чиновников – выборное начало. Разве такое пожелание – это преступление? А эта, третья хроникерская заметка, в январе, в номере первом, содержащая сообщение о том, что на дверях Курганского казначейства было объявление, приглашающее волостных писарей на съезд в городе Кургане, разумеется, уже состоявшийся до напечатания инкриминируемой заметки на глазах властей. Разве это преступление? После этого не только не говори, не печатай, но и рта не разевай! Милостивые государи, что я прав, так, в общем размышляя, я нахожу подтверждение даже в словах представителя государственного обвинения, который, произнося обвинительную речь и чувствуя неустойчивость предъявляемого обвинения, находил возможным на всякий случай другой исход – применить к Костюриной временные правила: неосмотрительность редакторскую, столь строго карающуюся как преступление по ст.129 уложения; я решительно протестую против такого нового обвинения. Я нахожу предлагаемый г. прокурором переход от первого, и основного, обвинения ко второму – редакторскому недосмотру, не имеющим никакого основания. Это нонсенс-абсурд. Человек (Костюрина) говорит и делает во имя идеи охранить человечество от погромов и насилия. Делает сама, сознательно, ей говорят: ты этим умышленно возбуждаешь к насилию, к погромам (к ниспровержению существующего), а если ты этого не делала с определенной целью – ниспровергнуть, то ты все-таки делала это по редакторской неосмотрительности.

Такого шатания мысли я не могу понять при наличности категорического, я не понимаю, отказываюсь понимать! Я кончил и прошу оправдать Костюрину».

В своем последнем слове М.Н. Костюрина выяснила, что в задачи местной прессы входит знакомить население с важнейшими течениями и событиями жизни, что программы, речи, резолюции входят в соответствующий отдел каждой газете – либеральной или реакционной, и помещение таковой еще отнюдь не означает солидарность газеты с ней. Газета «Сибирский листок» издается 15 лет в Тобольске, население сроднилось с ней; какое политическое значение она могла иметь в нашем захолустье? Никакого! Но она имела большое значение для края, выясняя по мее сил и возможности нужды края, защищая интересы населения, она работала над выработкой общественного самосознания, а в последнее время настаивала на сознательном отношении к выборам в Государственную Думу, ныне уже открытую. Всегда газета была за мирные и легальные способы воздействия на жизнь. «За пять лет, когда я был редактором издаваемой газеты, я не получал ни разу предостережений, даже с цензурой не имела особых пререканий, кроме двух лет невыносимого гнета последнего цензора. Почему же не нашли возможным для меня привлечь к суду за мои статьи или статьи моих постоянных сотрудников? Ведь, будучи редактором-издательницей, могла же я в своей-то газете «ниспровергать существующий строй и противодействовать закону»? Но этого не было, и я привлечена за случайную корреспонденцию и заметку в «Хронике»! Но в них нет состава преступления. Я не виновата. В Сибири, стране произвола и насилия, мы смотрим на суд как на оплот законности и справедливости. Верю в правосудие и прошу суд оправдать меня».

Затем по оглашении редакцией вопросов палата удалилась для совещания, которое продолжалось 15 минут, затем палата вышла, и председатель огласил следующую резолюцию:

1906 года мая 30 дня. По указу Его Императорского Величества Омская судебная палата по уголовному департаменту в открытом судебном заседании, в котором присутствовали: старший председатель А.А. Кобылин, члены палаты: Н.И.Любимов, С.И.Хруцкий, В.А.Волжин, почетный мировой судья П.И.Панов, тобольский городской голова С.М.Трусов, куларовский волостной старшина М.В.Балин, товарищ прокурора Л.К.Щурас, секретарь Н.П.Рыбаков, рассмотрев дело о редакторе-издательнице газеты «Сибирский листок», дворянке Марии Николаевой Костюриной, обвиняемой по 2 и 3 п. п. 129 ст. уголовного уложения, определяет: жену дворянина Марию Николаеву Костюрину 42 лет, признавая невиновною в преступлениях, предусмотренных 2 и 3 пунктами 126 ст. уголовного уложения, на основании 1 п. 771 ст. уст. уг.суд., считать ее по суду оправданною; вещественные по делу доказательства – газеты – хранить при деле. Подлинная за надлежащим подписом.

№2 (8 июня). С. 1-3.

Разные известия

29 сентября редактор-издательница «Ялуторовской жизни» П.Я. Чеснокова телеграфным распоряжением губернатора заключена под арест на три месяца на основании 3 пункта обязательных постановлений от 3 июня за статью в №10 газеты «Куда исчезают народные миллионы», перепечатанную без какого-либо собственного замечания из газеты «Вятский край».

2 октября пристав 1 ч. Верилов предъявил ред.-изд. «Сибирской окраины» следующую телеграмму:

На основании пункта 4 обязательного постановления 3 июня текущего года налагаю на редактора-издателя «Сибирской окраины» Калакуцкого денежный штраф в 200 рублей с заменой при несостоятельности арестом на один месяц за напечатание в номере 37 заметки «Кровавое событие».

Врем. генер.-губерн. Гондатти.

На время ареста редактора «Сибирской окраины» Н.П. Калакуцкого, не уплатившего наложенный на него штраф, выпуск номеров «Сибирской окраины» приостановлен.

№ 81 (14 окт.). С. З.