Хвала — в душе вещей. Слова хваленья Приходят как руда из тайных недр Скалы. И сердце смертное, страдая, созидает Живую воду для других живущих.

ЧТО ТАКОЕ ЯЗЫЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ?

МИР ДУХА

Каждый год перед Хэллоуином и 1 мая газеты и телепрограммы сообщают о деятельности американ­ских неоязычников, для которых эти дни являются особыми и священными. В индейских резервациях по всей стране коренные американцы все более открыто и уверенно исполняют обряды, следуя ста­ринным обычаям. Площадки для Солнечного танца снова появились на вершинах холмов, где они так долго отсутствовали. В Майами и в других местах на празднике последователи сантерии впадают в глубокий транс и экстатически сливаются с духами африканских оришас, в то время как умбанда тер- рейрос предоставляет возможности для исцеления души и тела с помощью духов кабокло. Новые им­мигранты из Латинской Америки, Африки и Азии приносят с собой духовные традиции, часто озада­чивающие американцев, для которых до недавнего времени местные приверженцы Унитарной церкви и пятидесятники были верхом религиозной экстра­вагантности.

Со своей стороны, индейские солнечные танцо­ры, колдуны-неоязычники, кубинские сантерос и анимисты из Лаоса редко проявляют интерес к об­щности своих верований. С поверхностной точки зрения они совершенно различны и сходны лишь в том, что не считаются частью религиозного господ­ствующего американского монотеистического боль­шинства. Разумеется, большинство людей, соблюда­ющих языческие ритуалы разных традиций, такие, как Солнечный танец, колдовской шабаш, барабан­ные церемонии сантерии или лаосские шаманские ритуалы исцеления, с трудом могут найти сходство между этими обрядами и духовными практиками.

Приверженцы монотеистических религий, таких, как христианство, ислам и иудаизм, часто называют последователей альтернативных традиций «язычни­ками», подразумевая под этим главным образом «бедные заблудшие души, которые еще не сподоби­лись просветления и не постигли природу настоя­щей духовности». Для большинства американцев «языческий» означает «нехристианский или иудейс­кий». Некоторые заходят так далеко, что называют современное светское общество «языческим», ли­шая этот термин какого-либо духовного смысла.

На самом деле слово «язычник» не имело рели­гиозного значения лишь до утверждения христиан­ского владычества в Западной Европе. Привержен­цы дохристианских верований не называли свои обряды «языческими», их верования вообще не имели общего названия. Большинство так называе­мых язычников давали себе гораздо более конкрет­ное определение. К примеру, античный писатель Апулей назвал бы себя поклонником богини Исиды.

Латинское слово paganus происходит от слова pagus, означавшего «сельский округ» или «админис­тративный район». Pagan (язычник) был местным жителем; таким образом слово подчеркивало связь между человеком и местом, где он жил. В дни рас­цвета Римской империи, когда христианство только начало появляться, pagan называли сельского жителя, обычно с пренебрежительным оттенком. По тону это определение было сходно с современным словом «деревенщина». Когда христианство начало распространяться в Европе, оно сначала упрочилось в больших городах. Еще долго после того, как жи­тели городов стали преимущественно христианами, селяне упорно придерживались старых традиций и не спешили принять христианство, поэтому их ста­ли пренебрежительно называть «язычники» или «люди очагов».                                                             ,

Однако со временем ассоциация между язычни­ками и людьми, действительно живущими в сельс­кой местности, была утрачена. В наши дни «язычес­кими» называются религиозные традиции этих до­христианских народов, ставшие частью нашего об­щего наследия, а также сходные верования и обряды, распространенные в других частях света. Итак, несмотря на свое происхождение, слово «язы­чество» стало общепринятым термином для обозна­чения особого вида духовности. Мне хотелось бы подчеркнуть именно эти аспекты слова, сосредото­ченные на связи с землей, старинными традициями и духовными обычаями.

Что общего имеют верования и обычаи античных жителей Средиземноморья, индейских Солнечных танцоров, неоязыческих колдунов и колдуний, ку­бинских сантерос и лаосских шаманов помимо того, что они не принадлежат к иудео-христианской традиции? Оказывается, довольно много. Во-пер­вых, язычество подразумевает совершенно иной вид религиозности, чем христианство. Никто не называ­ет себя язычником в том же смысле, как другие люди называют себя христианами, правоверными, иудеями или мусульманами. У язычников нет обще­го духовного лидера, живого или мертвого; не суще­ствует священного языческого писания или священ­ной книги (хотя некоторые языческие традиции, такие, как индуизм, обладают текстами, которые они считают особо ценными для себя). Тем не ме­нее, если мы называем чью-то веру языческой, это говорит только о том, что она не является монотеи­стической в широком смысле слова.

В качестве метафоры здесь можно воспользовать­ся образом длинной веревки. Обычно ни одно во­локно веревки не продолжается от ее начала до конца, но в любой точке существует достаточно большое перекрытие между отдельными волокнами, чтобы мы могли определить целое как веревку, а не как серию коротких веревочек, связанных вместе. Такое же переплетение сходных черт связывает во­едино языческую духовность. Акценты в языческих традициях расставлены по-разному, и в некоторых языческих религиях отсутствуют те или иные харак­теристики, но в целом мы можем с уверенностью утверждать, что существует основной набор поня­тий и верований, определяющий природу язычес­кой духовности.

Языческую духовность можно определить с по­мощью пяти следующих характеристик:

Пантеизм или панентеизм.

Анимизм.

Политеизм.

4. Понятие вечного присутствия (основной ак­цент на циклической или мистической при­роде духовной реальности, а не на линейнос­ти и историчности).

5. Отсутствие эквивалента Сатаны, или абсолют­ного зла.

ПАНТЕИЗМ И ПАНЕНТЕИЗМ

Современные американцы обычно представляют Бога как духовную силу, абсолютно отделенную от материального мира*[1]. Бог создал мир, как горшеч­ник создает горшок. Созданный объект, будь то горшок или целый мир, остается фундаментально отделенным от своего создателя. Такое понимание высшей духовной силы подчеркивает ее трансцен­дентальную природу. Бог находится выше нас и пребывает вне мира, в котором мы живем.

Когда наука и религия были еще не так далеки друг от друга, как представляется сегодня, И9аак Ньютон выявил суть этого трансцендентального мировоззрения в своей замечательной метафоре о Боге как о часовщике, создавшем вселенную в виде часов, управляемых предсказуемыми законами ме­ханики. Метафора Ньютона позволила ученым тех времен уклониться от теологического осмысления своих исследований с помощью утверждения, что они изучают не Бога, а лишь материальную струк­туру, которую он создал. Такое полностью транс­цендентальное представление о Боге лишает мир его сакральности. Материальный мир становится просто бездушным объектом для исследований. Взятый сам по себе, он не имеет абсолютной цен­ности. Горшок тоже не имеет ценности, пока кто- то не оценит его.

По мере того как наука все глубже проникала в видимое устройство мира, роль Бога в его творении начала уменьшаться. С открытием теории эволюции многим ученым и философам стало казаться, что Бог представляет собой, по выражению одного из них, «гипотезу, в которой нет необходимости». В этом есть тонкая ирония. Существует явное сход­ство между теми, кто рассматривает понятие божественного как нечто совершенно трансценденталь­ное, и теми, кто рассматривает божественное как нечто ненужное и избыточное. В обоих случаях мир представляет собой лишь собрание объектов, ли­шенное внутреннего смысла. Для многих христиан ценность окружающего мира проистекает от бого­данной способности человека выполнять Божью волю и того факта, что Бог счел мир достойным себя, когда создал его. Для современных светских мыслителей мир представляет ценность исключи­тельно потому, что люди считают его ценным. И те и другие согласны в том, что мир не обладает само­ценностью.

Язычники придерживаются иной точки зрения. Для нас божественность проявляется внутри окру­жающего мира и отчасти находится в этом мире. Мир никогда не был полностью отделен от Свя­щенного, следовательно, он обладает самоценнос­тью, которую мы обязаны уважать и которая вполне независима от наших личных предпочтений. Само­ценность мира обусловлена тем фактом, что он яв­ляется частью Божественного, а не творением боже­ственной силы. В конечном счете мир не является объектом.

Эта мысль помогает понять, почему во всех язы­ческих религиях женские аспекты Божественного почитаются наравне с мужскими. Образ богини, порождающей мир, создает гораздо более интим­ную и взаимосвязанную концепцию творческого процесса, чем образ божественного горшечника, навеки разделенного со своим творением. Дитя су­ществует отдельно от матери, но остается ее частью. Мир является священным, поскольку Священное отчасти явлено в этом мире.

Этот аспект языческой духовности описывается двумя сходными теологическими терминами: панте­изм и панентеизм. Разница между ними заключает­ся в том, что пантеист рассматривает мир (то есть физическую вселенную) как Божество в его полно­те, в то время как, с точки зрения панентеиста, связь Божества с миром больше похожа на связь между разумом или душой и телом. Панентеист в отличие от пантеиста полагает, что некий аспект Бога является трансцендентным по отношению к окружающему миру. Панентеист рассматривает Бо­жественное одновременно как трансцендентное и имманентное, а не как только имманентное или * только трансцендентное.

На уровне слов различие между пантеизмом и панентеизмом кажется очевидным, но эти словес­ные различия на практике размываются, в частно­сти потому, что философы и теологи расходятся во мнениях об истинной природе души и разума. Так­же и физическая вселенная не является подлинно физической на любом уровне наших знаний. В своей основе она состоит из различных энергий, а у нас нет четкого определения энергии. Далее, не суще­ствует адекватной физической теории сознания, поэтому не вполне ясно, что именно подразумевает­ся в пантеизме под словом «мир». Эти вопросы являются камнем преткновения для пантеистов и панентеистов, поэтому едва ли удивительно, что проблема остается нерешенной. Возможно, она так и останется нерешенной, однако большинство язычников сходится в том, что в мире нет ничего полностью и абсолютно отдельного от Божествен­ного. Томас Желтый Хвост, шаман Солнечного танца племени кроу, так описал Высочайшего, ко­торого они называют Акбададеа:

Мать-Земля есть способ выражения той части Акбададеа, которая создана в этом мире, по­скольку все, что создано, происходит от Акба­дадеа, но он также находится превыше всех вещей. Указывая трубкой на все вокруг себя, я вижу созданное им, поскольку все ветры, силы и сама природа происходят от Акбададеа... Мож­но сказать, что каждая из этих реальностей тем или иным способом происходит от Акбададеа, но всегда следует помнить о том, что Акбададеа есть нечто гораздо большее, чем реальность»*.

Духовные взгляды Томаса находятся в гармонии с первоначальными языческими представлениями, зародившимися в эпоху палеолита, описанными великими философами Греции и Рима, Индии и Китая и разделяемыми языческими народами до настоящих дней.

Изучая природу языческой духовности в целом, мы находим широкий ряд мнений по этому вопро­су. Некоторые подчеркивают трансцендентальный аспект божественности, как это делали античные греки и римские неоплатоники, последователи Плотина. Другие, например современные кубинские сантерос, выделяют более имманентные духовные аспекты. Но почти все языческие традиции призна­ют существование обоих аспектов Божественного. Плотин рассматривал даже самое низменное физи­ческое вещество как эманацию Единого, и хотя сантерос сосредоточивают внимание в основном на ритуальной стороне подчинения духовных сил, они признают, что все сущее происходит от абсолютно­го источника, который называется Олоддумаром.

Нам не нужно прилагать усилия и искать место пребывания Божественного, поскольку нет такого места, где оно не пребывает. Не стоит и говорить, что язычников крайне редко охватывает экзистенциальная тоска из-за предполагаемой бессмыслен­ности бытия[2]. Для нас все сущее достойно преклоне­ния, мир священен, и если мы оказываемся не в состоянии жить в соответствии с этими истинами, вина лежит на нас, а не на ком-то еще.

Когда человек верит, что Бог существует совер­шенно отдельно от мира, как указывает распростра­ненная метафора о Боге-горшечнике, духовная ис­тина не может быть обнаружена внутри этого мира. Подобно форме и смыслу горшка, знание боже­ственной истины пребывает вне Творения. Бог дол­жен воздействовать на грубый материальный мир через свое откровение. Трансцендентальные рели­гии черпают свой авторитет исключительно из свя­щенных откровений, где Бог открывает свою исти­ну миру ради блага человечества. С этой точки зре­ния Библия, Коран, Книга Мормона и другие по­добные тексты представляют единственный надежный источник информации о желаниях Бога. Индивидуальные духовные откровения признаются достоверными лишь в той степени, в которой они согласуются со Священным Писанием. Прилагают­ся огромные усилия для толкования этих текстов, поскольку вероисповедания, которые они поддер­живают, были бы потрясены до основания, если бы кто-то смог доказать их ошибочность.

Когда мы рассматриваем мир как один из аспек­тов божества, а не как нечто совершенно отдельное от него, мы ищем другие источники духовного зна­ния и озарения. Хотя во многих языческих тради­циях действительно существуют священные тексты, язычники меньше озабочены толкованием своих писаний, чем представители мировых монотеисти­ческих религий. Если божественное рассматривает­ся как внутренняя сущность всего мира, абсурдно полагать, будто абсолютно достоверный источник содержится в тексте, данном в откровении лишь на одном языке одному человеку, нескольким людям или племени. Поэтому, в отличие от трансценден­тальных религий, язычники придают гораздо боль­шее значение личному восприятию Божественного через ритуал, медитацию, созерцание, транс, духов­ные поиски и тому подобные мероприятия. Более того, язычники часто подчеркивают важность пере­дачи знаний, объединяющей опыт многих поколе­ний в единую живую традицию.

Во многих языческих верованиях устное обуче­ние заменяет письменное в качестве источника ду­ховного наследия. Если все жрецы или шаманы умирают, их традиция прерывается, и ее внутрен­ний смысл большей частью утрачивается. Язычес­кие культы исчезают вместе с их носителями, по­этому в наши дни так мало известно о религиозных обрядах древних кельтов. Хотя их верования и об­ряды были широко известны и пользовались ува­жением в античные времена, друиды не верили в силу письменного слова. Эта разновидность язычес­кой религии умерла вместе со смертью последнего жреца.

С другой стороны, поскольку язычники верят, что Божественное находится повсюду, утрата от­дельной традиции, какой бы тяжелой она ни была, является лишь частичной утратой. По мере того как люди встречаются с Божественным в их собствен­ной жизни, появляются новые традиции. К приме­ру, когда рабов из Африки перевозили в Бразилию и на острова Карибского моря, их духовные общи­ны распадались. Со временем они заново выстрои­ли эти общины, сочетая остатки от старых верова­ний с впечатлениями и откровениями, которые пришли к ним в Новом Свете. Такие культы, как сантерия, вуду, кандомбль и умбанда, не имеют точных африканских эквивалентов, но во многом сходны с религиями йоруба, конго, фон и других племен, представители которых некогда были обращены в рабство и доставлены в Новый Свет.

Языческая традиция сосредоточена главным об­разом на передаче знаний, с помощью которых люди получают право исполнять определенные об­ряды и иметь учеников. По сравнению с христиан­ством, здесь уделяется внимание не столько общим верованиям, сколько общим обрядам, в которых до­статочно места для индивидуальных вариаций при условии, что линия наследования остается непре­рывной. К примеру, шаман клана кроу сказал мне, что если я или кто-то еще получает от него праве» проводить церемонии индейской парной, каждый из нас должен постепенно внести в нее что-то свое и выполнять ее немного иначе по сравнению с тем, как нас учили, и это совершенно нормально. В не­которых колдовских традициях разные группы свя­заны только общими обрядами посвящения, а в остальном они существенно различаются.

Таким образом, природа духовного источника за­висит от нашего восприятия Божественного. Языч­ники видят божественные уроки и учения в циклах жизни и смерти, в фазах солнца и луны, силах при­роды — во всей вселенной, поскольку это по край­ней мере одно из мест, где Божественное находит свое безусловное выражение. Их «священное писа­ние» всегда рядом и ожидает прочтения. Вместе с тем они не отрицают прямого откровения от Духа в более трансцендентальном смысле. В моей жизни определенно случались такие откровения, но они не противоречили знаниям, почерпнутым из одушев­ленного мира Природы.

Язычники считают, что некоторые места на зем­ле обладают духовной силой, и именно там строили храмы и чтили богов. В наши дни храмы также служат для «духовных исканий», исполнения ритуа­лов и церемоний исцеления. Если христианская церковь становится святым местом после ее освя­щения, то языческий храм является святым потому, что он был построен на священном месте. Сама земля, а не здание или ритуал освящения придает ему особую силу.

Обряды и ритуалы, исполняемые в гармонии с силами места и времени, могут преобразить нашу душу. С имманентной точки зрения разрыв между священным и низменным гораздо более велик, чем между разумом верующего и окружающей реально­стью. Когда наш разум наконец очищается, а наше сердце становится открытым, мы можем в полной мере осознать смысл строк Райнера Марии Рильке:

Хвала — в душе вещей. Слова хваленья Приходят как руда из тайных недр Скалы. И сердце смертное, страдая, созидает Живую воду для других живущих.

И слов Робинсона Джефферса:

Человеческое чувство красоты — это наша ме­тафора их совершенства, их божественной природы, словно пыль, подхваченная вихрем и делающая зримой яростную силу смерча... Лик Господа явлен в необъятной и неуничтожимой красоте всего сонма вещей, и мы можем лишь радостно жить в ее присутствии и умирать без печали или страха, зная, что она переживет нас»

АНИМИЗМ

Дух находится во всех вещах. Когда Божествен­ное проявляется во всем, ничто нельзя назвать про­стой вещью или предметом. Все становится выра­жением Божественного и в то же время «вещью в себе», как ребенок является одновременно самосто­ятельной личностью и выражением своих родите­лей. Поскольку Божественное воспринимает и со­знает себя, сознание является универсальной функ­цией. Все сущее по-своему участвует в процессе восприятия. Одно из драгоценнейших откровений языческого опыта заключается в том, что мы долж­ны относиться ко всем вещам с уважением, а в идеальном случае — с любовью*[3]. Эта мысль исхо­дит от иудейского теолога Мартина Бубера, значит, человеку не нужно быть язычником, чтобы полу­чить такое озарение. Тем не менее это непосред­ственно вытекает из принципов язычества, каким бы путем оно ни было получено. Хотя мы должны убивать других живых существ, чтобы есть, одевать­ся и тому подобное, каждый аспект жизни остается для нас священным. Выражение «Ешьте, это Мое тело» относится не только к священному причас­тию. Для язычника каждый акт употребления пищи уместно рассматривать как акт священного причас­тия. В центре языческого мировоззрения находится осознание святости жизни, а поскольку поддержа­ние жизни требует ее уничтожения (будь то растительная или животная жизнь), каждый такой акт следует выполнять разумно и с уважением.

Быть анимистом — значит относиться ко всем связям в окружающем мире как к взаимоотношени­ям между вещами, которые в определенном смысле обладают собственным восприятием. Язычники обычно распространяют это отношение не только на животных и растения, но и на многие объекты, которые современные западные люди считают абсо­лютно неодушевленными. Мы считаем, что камни, горы, небо, океаны и реки в определенном смысле обладают восприятием и заслуживают особого вни­мания как проявление Священного. Поскольку ничто не является просто объектом, ко всему следу­ет относиться с уважением.

С этой точки зрения все, о чем мы можем по­мыслить, будь то физический объект, живое суще­ство или даже абстрактное понятие, обладает духов­ной силой, которая есть одновременно проявление Божественного и самосознающая сущность. Мы можем чтить эти силы, стремясь к установлению особых и личных отношений с ними, мы можем пытаться избежать или даже игнорировать их, но они тем не менее существуют, и если не противоре­чить им, течение жизни становится более гладким и спокойным. Мы находимся в одном из узелков невероятно сложной сети отношений с сознаю­щими сущностями, даже когда не подозреваем об этом.

Современному западному человеку такие прими­тивные взгляды могут показаться ненаучными. Если наука описывает реальность в терминах силы и инерции и рассматривает атомы как механические строительные блоки, такое презрительное отноше­ние вполне оправданно — по крайней мере, с науч­ной точки зрения. Но одной из самых ценных осо­бенностей науки является ее способность обнару­живать и исправлять собственные ошибки. С зарождением квантовой механики и появлением тео­рии относительности ученые больше не придержи­ваются механистических взглядов на окружающий мир. Реальность, раскрытая в принципах квантовой механики, парадоксальна, почти непостижима и состоит в конечном счете из энергии, а не из веще­ства. Такой взгляд на мир благоприятствует потен­циальной универсальности сознания, в отличие от прежней схемы, рассматривавшей мир как скопле­ние мельчайших непроницаемых частиц, подчиняющихся механическим законам движения.[4]

Здесь мы не будем подробно обсуждать многие замечательные открытия физики и химии*. Следует лишь указать, что современные научные открытия в основном согласуются с пантеистическими и па- нентеистическими взглядами на окружающий мир. Людей, придерживающихся таких взглядов, больше нельзя считать несерьезными и шарлатанами.

Поскольку истоки современной науки и языче­ства — в области человеческого опыта, они не на­ходятся в неразрешимом конфликте между собой. Язычники просто утверждают, что человеческий опыт можно расширить за пределы научных методов, основанных на предсказуемости, измерениях и дедуктивных выводах. Если вселенная обладает бо­жественностью, то, проникая в тайны физической вселенной, наука способствует более глубокому по­ниманию Божественного.

В то же время, с нашей точки зрения, научные методы предназначены для исследования лишь от­дельных аспектов реальности. Для экспериментиро­вания или логичного объяснения доступна только та часть окружающего мира, которая остается срав­нительно неизменной, предсказуемой, ограничен­ной или пассивной. Научные исследования боль­шей частью разбираются лишь с теми аспектами реальности, в которых существование осознания можно проигнорировать. Аргумент, согласно кото­рому реальность состоит только из того, что может быть произведено или раскрыто научными метода­ми, не выдерживает критики.

В наши дни не научно и отрицать реальность анимизма, и подтверждать ее. Наука признает, что она не может измерить или объяснить природу со­знания, поэтому утверждения некоторых ученых и философов, будто сознание существует в одном месте и не существует в другом, представляются не­состоятельными. Я прошу тех, кто уверен, что со­знание есть у человека, но отсутствует у деревьев или у ветра: пожалуйста, покажите свои способы измерения сознания человеческого существа, кото­рые нельзя использовать по отношению к деревьям или ветру. Поскольку наука не в состоянии отве­тить на этот вопрос, она ничего не может сказать о том, где можно или нельзя найти сознание.

Существует интересное сходство между язычес­кой духовной традицией и научной теорией. Их жизнеспособность определяется не столько проис­хождением, сколько практическим применением и плодотворностью. И то и другое проходит проверку на практике и получает добровольное признание. Однако духовная традиция не равнозначна научной теории, и отношения, развивающиеся в духовном мире, не являются детерминированными в научном смысле слова, поэтому обучение язычеству происхо­дит преимущественно с помощью личных приме­ров, постоянной практики и устной традиции, а не с помощью текстов и экспериментов.

Закон наследования и церемония посвящения играют важную роль, поскольку лишь таким обра­зом мудрость и опыт предыдущих поколений могут надежно передаваться потомкам. Здесь тоже можно провести аналогию с современным научным сооб­ществом, где молодые люди результативнее зани­маются, когда работают вместе с опытными уче­ными, а не просто изучают научные книги и жур­налы. В принципе, язычники и ученые всегда от­крыты для новшеств, так как они не претендуют на полноту знаний действительного положения вещей.

Однако, как и в любом человеческом сообще­стве, в языческой религии существуют постоянные трения между традицией и новыми веяниями. Кон­серваторы, придерживающиеся старых традиций, утверждают, что знания нельзя «разбавлять» введе­нием новых обрядов, но при тщательном изучении старинные традиции часто оказываются синкретич­ными и состоят из более ранних учений в сочета­нии с нововведениями, возникшими при контакте с другими традициями и народами.

Я не утверждаю, что языческая духовность явля­ется продуктом субъективного сочетания различных верований. Для любой языческой традиции оконча­тельным критерием ее истинности является опыт — иными словами, способность удовлетворять духов­ные потребности ее последователей в осмысленном контакте с Божественным. Этот «контроль каче­ства» зависит не от человеческих суждений, а от нашего восприятия Божественного. Если те, кто занимается духовной практикой, находятся в кон­такте со Священным, их дела принесут щедрые плоды. Изменения вносятся и проходят проверку в соответствии с этим мерилом успеха.

ПОЛИТЕИЗМ

Древнегреческий философ Фалес Милетский пи­сал, что «боги присутствуют во всех вещах». Хрис­тиане верят в существование единого Бога. Несмот­ря на использование одного и того же слова (бог), представители этих двух систем верований не могут говорить об одном и том же понятии. Поскольку мы выросли в христианской культуре, где практи­чески все, что мы узнавали о религии, имело хрис­тианский отгенок, необходимо проявлять осторож­ность в попытке понять, что именно представители других культур подразумевают под словом «бог».

Политеизм является одной из наиболее преврат­но истолкованных языческих традиций. Люди часто считают, что политеизм подразумевает отрицание единого источника, от которого происходит все су­щее, однако это скорее исключение, чем правило. В подавляющем большинстве языческих вероиспове­даний признается существование абсолютного ис­точника всего сущего наряду с признанием других духовных сил и сущностей, с которыми он соотно­сится. Некоторые коренные американцы называют этот источник Вакан-Танка, Оренда или Великая Тайна. Традиционные неоязычники и колдуны на­зывают его Драйтон[5], или «первичный источник все­го сущего»*. За мириадами богов индуизма находит­ся Атман. Платоники, "Неоплатоники и стоики, определявшие преобладающие философские и религи­озные воззрения дохристианской античной запад­ной цивилизации, говорят о Едином, или Абсолют­ном, Источнике, который они часто называют Бла­гом, от которого произошло все сущее, или даже Богами. Представители племени йоруба из Запад­ной Африки называют Олоддумара божественной почвой, из которой произросло все, что есть в мире.

Такой же способ постижения Абсолюта суще­ствует даже в христианской традиции. Некоторые христианские мистики трактовали абсолютный ас­пект божества как безличный и отделенный от бо­лее ограниченного понятия Бога — личности, обла­дающей некими чертами и не обладающей другими. В православном христианстве Бог-Отец иногда рас­сматривается как сущность, принадлежащая к цар­ству невыразимого — довольно сходное понятие.

Нам нужно проявлять осторожность в термино­логии, которой мы пользуемся для описания Абсо­люта, имена несут в себе иллюзию понимания того, что названо, но каждое имя представляет собой абстракцию реальности, на которую оно указывает. В случае Абсолюта мы пытаемся дать имя тому, что далеко превосходит нашу способность к пониманию.

Некоторые античные философы решили эту про­блему, утверждая, что такой термин, как Благо, просто описывает воздействие этого Абсолюта на низшие существа, но в действительности никогда не описывает его. Другие, в том числе многие индий­ские мыслители, некоторые неоплатоники и хрис­тиане приняли подход «негативной теологии», со­гласно которому Абсолют невыразим с помощью любого конкретного описания. Моим любимым названием для Абсолюта является Вакан-Танка, что обычно переводится как Великая Тайна.

Мне нравится упоминание о тайне и, следова­тельно, признание того, что все мы являемся конеч­ными и ограниченными существами в нашем понимании божественного Абсолюта. Это учит смире­нию. Некоторые могут сказать, что человеку гораз­до проще обращаться к Богу, чем к Великой Тайне. В этой книге я пользуюсь разными терминами для напоминания читателю, что ни один термин не является полностью приемлемым.

Божественный источник не имеет личной приро­ды, так как любая личность по необходимости яв­ляется ограниченной. В лучшем случае в личности проявляется один из аспектов совершенства. Мы не можем описать совершенную личность. То же самое относится к половым признакам. Мужское ничуть не более совершенно, чем женское, поэтому совер­шенный Абсолют нельзя описать в терминах женс­кого или мужского.

Итак, Абсолют находится за пределами челове­ческой мысли и восприятия. В этом вопросе языч­ники сходятся во мнении с монотеистами. Отсюда следует, что любая концепция абсолютной боже­ственности будет лишь частичной, а в целом воз­можно великое множество таких концепций.

Опираясь на эту основу, мы можем перейти к пониманию политеизма. Языческие боги и богини представляют собой проявления тайны и бесконеч­ного богатства Вакан-Танка. Это не абсолютные божества, а скорее ограниченные проявления Абсо­люта. Алан Дэнилоу, пишущий об индуистском политеизме, приводит довод, который я считаю справедливым для языческой духовности в целом:

Отдельные приверженцы монотеизма... обычно почитают конкретную форму своего божества, а не его причинный, неявленный, бесформен­ный аспект. Таким образом, формальному ас­пекту свойственна определенная узость, отсут­ствующая в абстрактном понятии. Но каузаль­ная всепроникающая божественность, причина и источник всех форм, не может быть явлена в конкретной форме. К божественности можно приближаться лишь через ее проявления, по­этому существует столько же богов, сколько аспектов творения»

Отвечая на нападки ранних христиан на язычес­кие верования, римлянин Цельс указал, что «когда речь идет о Боге, неразумно отвергать почитание нескольких богов», поскольку «человек, почитаю­щий нескольких богов, принадлежащих к великому Богу, этим своим поступком доказывает свою лю­бовь к нему». Цельс приходит к выводу, что «каж­дый, кто чтит всех принадлежащих Богу, не нано­сит ему ущерба, так как все они принадлежат ему»**.

Все мы являемся ограниченными существами. Мы не можем постичь то, что находится за преде­лами нашего понимания. Следовательно, мы долж­ны стремиться к осмыслению нашей связи со всеми вещами в мире как аспектами сверхчеловеческого, которые мы можем постичь до некоторой степени. Если в силу своей удачливости или по чьей-либо милости мы удостаиваемся личного опыта, аспекты, которые я называю «богами», отвечают нам. С язы­ческой точки зрения, монотеизм представляет со­бой лишь средство, с помощью которого люди ста­раются установить надлежащие отношения с абсо­лютной реальностью.

Даже в христианском монотеизме существуют парадоксальные концепции, сочетающие разных божеств под одним именем. К примеру, христианс­кий Бог в сочинениях Жана Кальвина предстает как невероятно суровая и полностью трансценден­тальная сущность. Судя по тому, что мне приходи­лось читать о сочинениях Кальвина, его Бога вряд ли можно назвать любящим. В других христианских традициях подчеркивается любовь Бога к людям и его желание прощать наши прегрешения. Во всяком случае, таким он предстает передо мной в описани­ях моих знакомых евангелистов. Эти две разновид­ности христианского монотеизма описывают то, что представляется мне двумя разными божествами.

Даже монотеисты не всегда сходятся во мнениях о природе монотеизма. Некоторые мусульмане и иудеи утверждают, что христианство является поли­теистической религией. Я говорил с раввином, ко­торый доказывал, что христианская доктрина Трои­цы есть проявление политеизма. Я не хочу вступать в споры о сущности Святой Троицы, но воспользу­юсь этим примером как доказательством того, что простое разделение религий на монотеистические и политеистические вызывает дебаты даже среди мо­нотеистов. Кроме того, характеристики монотеис­тического Бога изменяются в зависимости от того, к какому монотеисту мы обращаемся. Это есте­ственное следствие попыток описать и таким обра­зом ограничить то, от чего произошли все вещи — невыразимую тайну бытия.

Сегодня это можно назвать иронией судьбы, но многие из наиболее известных языческих критиков раннего христианства считали, что христиане недо­статочно монотеистичны! «Абсолют, — говорили они, — нельзя разделить на две или три отдельных формы, как делали христиане, проводившие разли­чия между Богом-отцом, Иисусом и Святым Духом. Некоторые образованные язычники представляли божественную множественность как Абсолют, а большинство считало богов, к которым были обра­щены ежедневные ритуалы, далеко не высшими духовными силами*.

Актуальность этих вопросов не уменьшилась и в наши дни. К примеру, западный монотеистический Бог до недавних пор считался мужчиной (роль жен­ственности в понимании божественного до сих пот горячо обсуждается в христианской церкви). Но бессмысленно утверждать, что мужское начало пер­вично по отношению к женскому, поскольку нали­чие одного пола обязательно подразумевает наличие другого. Нет мужественности без женственности. Интересно отметить, что у некоторых беспозвоноч­ных и насекомых существует партеногенез — раз­множение без участия особей мужского пола, при­чем потомство всегда бывает женского пола, но даже в этом случае необходима гетеросексуальность, чтобы возникшие животные впоследствии могли размножаться.

Античные язычники были свободны от этих ошибок. Они говорили и писали возвышенные со­чинения о Едином, от которого произошло все, и признавали законную роль других аспектов Боже­ственного. По объяснению Плотина: «Ныне каждая душа является ребенком этого Отца, но в небесных телах обитают разумные и священные души, кото­рые гораздо ближе к высшему существу, чем мы; ибо как Космос может быть отделен от Единого и как представить богов, стоящих в стороне от него?»** Обращаясь к тем, кто принижал богов в своем предположительном почитании Единого, Плотин писал: «Там, где есть презрение к родствен­ным проявлением высшей сущности, знание Абсо­люта само по себе есть только на словах».

В совершенно иной культурной традиции — ре­лигии Солнечного танца, разделяемой многими американскими индейцами, — люди приходят к точно такому же выводу:

Поэтому, когда мы обращаемся с молитвой о помощи к Великому Знахарю, к Семи Стрелам или к любому другому из великих шаманов, мы обращаемся к ним как к представителям Акбададеа, поскольку они ближе к нему, чем мы, и они представляют его в мире, где мы живем. Поэтому, когда мы молимся Великим Отцам, мы обращаемся с молитвой и к Акба­дадеа*.

В этой точки зрения ошибка монотеистов заклю­чается не в том, что они почитают «неправильного» бога, а в том, что их представление о боге, будучи ограниченным, не может претендовать на исключи­тельность. Претензии на исключительное знание Абсолюта неизбежно являются неверными и нео­правданными.

Абсолют обладает безграничными творческими способностями. Физический мир вокруг нас, кото­рый наиболее доступен нашим чувствам, является лишь одним из аспектов этого божественного твор­чества. Существует также духовный мир, населен­ный разнообразными существами — природными духами, элементалями, дэвами, духами предков, божествами и так далее. Политеистический термин «боги» может обозначать эти сущности, или силы, которые находятся ближе всего к Источнику всего сущего, или охватывать большее или меньшее коли­чество этих духовных сил и сущностей. Некоторые из них, очевидно, когда-то имели человеческую природу, другие — нет. Иногда эти сущности наде­ляются антропоморфными чертами, как боги греко- римского Пантеона или Западной Африки. Другие народы — например, кельты и более склонные к философии греки и римляне, а также некоторые африканцы — считали такой антропоморфизм наи­вным упрощением.     •

Такая концептуальная расплывчатость связана с природой рассматриваемых феноменов. Это один из источников путаницы, которая возникает даже при сравнении разных языческих традиций. Доста­точно лишь краткого знакомства, чтобы показать отсутствие четких межкультурных взаимосвязей между священными существами разных традиций, хотя некоторые из них могут быть близки друг дру­гу. К примеру, Ошан, богиня красоты африканско­го племени йоруба, является приблизительным ана­логом римской Венеры, а их бог войны Оган явля­ется также богом кузнечного дела, в отличие от Марса. У римлян с кузнечным делом ассоциировал­ся совсем другой бог — Гефест, а у кельтов — бо­гиня исцеления Бригитта.

Скептики указывают на разнообразные противо­речия между божественными существами как на до­казательство того, что языческие боги являются все­го лишь общественными конструкциями. Если бы языческая религия представляла собой разновид­ность философии, стремящейся к интеллектуально­му упорядочиванию природного разнообразия, та­кая критика была бы справедливой, но языческая традиция основана на личном опыте, ее философия и теология выросли из повседневной практики. В афро-карибских и афро-бразильских традициях Огана можно призывать, и он часто приходит. Рит­мы барабана, призывающие Огана, не приводят Чанго или Ошан, божеств племени йоруба, реагиру­ющих на иные ритмы и ассоциирующихся с иными качествами. Барабанный бой и другие специфичес­кие ритуалы для призыва божеств не всегда бывают необходимыми и не всегда действуют безупречно. Боги могут прийти совершенно непрошеными или вообще отказываются приходить.

Весьма осторожной попыткой разобраться в многообразии богов и ритуалов языческих религий будет предположение, что любое индивидуальное восприятие сосредоточивается на отдельных аспек­тах Божественного, но все эти аспекты принадлежат Единому. Контакт с божеством в определенном смысле напоминает настройку на конкретную час­тоту, сосуществующую со многими другими часто­тами в полном спектре восприятия. Наше осозна­ние тоже существует в этом спектре, поэтому мы можем настраиваться на иные уровни сознательного через ритуальные призывы или другие способы, а они могут настраиваться на нас, что мы испытыва­ем как божественное откровение и озарение. В от­личие от радио или телевизионных станций, такая настройка создает взаимную связь.

Испытав воздействие Божественного на соб­ственном опыте, мы пытаемся лучше понять его и включить в свои социальные и психологические основы. Поскольку это связано с восприятием сверхчеловеческого, при его описании неизбежны метафоры, как и в моем описании встречи с Боги­ней в главе 3.

В рамках этой интерпретации Божественное от­вечает нам, устанавливая двустороннюю связь. В то время, как божества развиваются вместе с измене­нием человеческого понимания, они сами могут изменять наше понимание "И делают это. Боже­ственная форма всегда ассоциируется с конкретным культурным контекстом, но все же не сводится к нему. Поскольку Божественное недоступно нашему пониманию, любая встреча с ним может привести к непредвиденным последствиям.

Кроме того, если мои представления о Боже­ственном Абсолюте верны и он пронизывает все сущее, то любое конкретное понятие — от человека до дерева, от ветра до абстрактной идеи — является лишь частично изолированным. Все это проявление Священного, обладающее духовными аспектами. Возможно поэтому наши интеллектуальные кон­цепции часто приводят к откровениям, которые находятся далеко за рамками текущего опыта или осознанного намерения. На самом деле эти концеп­ции не являются творениями лишь нашего разума.

Такой подход к делу объясняет, почему осознан­ная подготовка и сосредоточение играют жизненно важную роль в практических духовных традициях. Он также объясняет, почему наш разум, наши мыс­ли и чувства имеют далеко не только личное значе­ние. Мысли и чувства не ограничены черепной ко­робкой, а связаны с другими силами и другими частотами, хотя мы еще не в состоянии постигнуть природу этой связи.

Независимо от своего происхождения, политеис­тические религии обычно признают существование многочисленных духовных сущностей: некоторые из них благосклонно относятся к людям, другие нейт­ральны, а кое-какие враждебны, поэтому в духов­ном мире, как и в материальном, мы вовлечены в сложную систему отношений. Разумный человек старается налаживать добрососедские и уважитель­ные отношения на духовном уровне точно так же, как он делает это в своем обществе ла физическом плане.

Возможно, на этом этапе некоторые читатели вспомнят расхожие христианские обвинения языч­ников в идолопоклонстве. Ничто так не захватывает непросвещенный разум при мысли о языческих ре­лигиях как воспоминания о некоторых голливудских фильмах, где сотни скудно одетых танцовщи­ков выделывают коленца вокруг большого и обычно чудовищного идола, перед которым собираются принести в жертву главную героиню. Хотя, как и в монотеистических религиях, в язычестве известны случаи жестокости и кровавых жертвоприношений, такие распространенные представления являются совершенно неверными по своей сути и искажают истинную картину.

Ни один язычник не верит, что Божественный Абсолют может обитать в каком-либо идоле; это применимо, да и то лишь в редких случаях, к духов­ным сущностям низшей природы. Многие действи­тельно верят, что некоторые виды духов тесно свя­заны с определенными вещами или местами — как наша душа связана с телом или как чувства музы­канта выражаются в его музыке, но это едва ли можно приравнять к обожествлению материальных объектов. Приведем еще одну цитату из Цельса, ответившего на христианское обвинение в идоло­поклонстве: «Кто, кроме неразумных детей, может представить, что эти вещи являются богами, а не жертвоприношениями и образами богов?» Статуэт­ки, статуи и символы языческих богов отождествля­лись язычниками с самими богами не больше, чем статуя распятого Иисуса отождествляется христиа­нами с самим Иисусом.

Любой культовый предмет можно использовать не по назначению и таким образом исказить его духовную сущность. Каждое орудие, символ, текст, образ, имя или священный объект может быть на­меренно использован для затуманивания сущности божества, которое он предназначен некоторым обра­зом представлять. В этом смысле идолопоклонство представляет угрозу для любой духовной традиции.

Иногда мы можем пролить свет на сложные воп­росы с помощью сравнительного анализа. Во время встречи с далай-ламой иудейский раввин Соломон Шахтер сделал некоторые важные замечания, кото­рые, по моему мнению, будут полезными для хри­стиан, пытающихся понять характер политеизма. Однако он описывает ангелов с точки зрения иудейского мистицизма и Каббалы:

Когда мы говорим об ангелах, то подразуме­ваем существ с таким широким осознанием... что если бы сознание ангела могло прямо сей­час поместиться в мою голову, оно оказалось бы слишком велико для меня... Существуют разные виды ангелов. Есть ангелы, вознаграж­дающие людей, наделяющие их мудростью, ангелы для наказания и для духовных испыта­ний. Это характерно для нашей традиции... Говорят, что даже травинка не растет, если ан­гел не говорит ей: «Расти, расти»; плоды созре­вают благодаря ангелам... При этом говорят о самых разных существах, но слово «ангел» — это лишь человеческая речь, поскольку коли­чество и разнообразие этих существ далеко превосходит всякое воображение и возможнос­ти счета...

Ангелы в традиционном мистическом иудаизме имеют много общего с языческими представления­ми о божествах. В обоих случаях они неисчислимы, связаны с особыми силами природы, с людьми, группами и концепциями, и являются эманациями или созданиями Абсолюта. Различия между иудейс­кими ангелами и многими языческими божествами, судя по всему, только на словах, наиболее суще­ственное из них заключается в том, что в языческой традиции придается меньшее значение непосред­ственному общению с этими существами. По-мое­му, еще никогда не возникало столько путаницы из-за того, что в большинстве случаев является про­стыми семантическими различиями.

ВЕЧНОЕ ПРИСУТСТВИЕ

Современные монотеистические вероисповеда­ния придерживаются представления о линейном течении времени и во многом зависят от этого. Основу монотеистической космологии составляет представление о том, что мир некогда был сотво­рен, существует сейчас и закончится в неопределен­ном будущем, согласно общему плану спасения, разработанному Богом-творцом. Такое понимание времени напоминает последовательность событий в романе. Все сущее в мире оказывается объединен­ным в одной истории, имеющей начало и конец. Для вероисповеданий, придерживающихся такой точки зрения, необходимо, чтобы события прошло­го были неопровержимо доказуемой частью общей схемы. Так, для большинства христиан совершенно необходимо рассматривать существование Христа, его распятие и воскрешение из мертвых как конк­ретные исторические факты.

Лишь немногие языческие традиции придержи­ваются линейных представлений о времени. Боль­шинство язычников рассматривают время как се­рию повторяющихся циклов или Спиралей. Одна эпоха следует за другой; за смертью следует возрож­дение, а зима сменяется весной; движение Солнца и Луны и подчинено своим законам. Разные языческие религии расставляют акценты на разных циклах. В земледельческих общинах наибольшее внимание уделяется сезонам посадки растений и сбору урожая, жизнь охотников и собирателей зави­сит от периодов скудной добычи и изобилия. Есте­ственно, что представители племени йоруба из тро­пической Африки обращают внимание на иные проявления циклического течения времени, чем ев­ропейские язычники, живущие в климате с четко выраженной сменой времен года.

В языческом понимании времени историчность событий менее важна, чем их мифическое значение. К примеру, античный языческий миф о Персефоне, которая спускается в Аид и возвращается оттуда, играет совсем другую роль, чем христианская исто­рия о божественном Сыне, который был убит и воскрес, хотя в обоих случаях сюжет построен на теме смерти и воскрешения. Для большинства хри­стиан их вера опирается на историчность смерти и воскрешения Иисуса. Для язычников уход и возвра­щение Персефоны происходят каждый год, начиная с символической смерти природы поздней осенью и заканчивая наступлением весны, когда зеленые ра­стения возвращаются на землю, а дни становятся длиннее. Это не исторические события, а олицетво­рение вечной истины, которую специалисты по мифологии называют «Вечным присутствием».

Мифология не является примитивной наукой, но, с другой стороны, в ней не нужно искать смысл жизни. Она служит совершенно иным целям. Язы­ческая мифология видит смысл в самой жизни. Пронизанная движением Духа мысль несет всевоз­можные оттенки смысла под внешней • оболочкой. Миф служит для прояснения этих оттенков. Для язычников жизнь больше похожа на поэму, чем на роман, а процесс жизни — больше искусство, чем технический навык.

Памятуя об этом, рассмотрим распространенное заблуждение: противопоставление языческих и хри­стианских понятий о времени. Мы часто слышим, что вера в прогресс, свойственная западной циви­лизации, обусловлена ее христианским наследием. Христианский взгляд на мир с его линейностью и историчностью открывает дорогу к совершенствова­нию и прогрессу, предположительно закрытую для язычников с их циклическими представлениями о времени. Соперничество между идеями линейного прогресса и циклического развития хорошо извест­но с античных времен. Еще в конце VI века до нашей эры грек Ксенофан заметил, что «боги не открыли людям всех вещей в самом начале, но с течением времени благодаря поискам и размышле­ниям люди лучше узнают себя и окружающий мир». Аристотель указал: «Те, кто ныне прославлен, унас­ледовали свои знания от многих предшественников как факел в эстафетном беге и только поэтому сами смогли добиться успехов в продвижении вперед». Римский язычник Сенека в I веке нашей эры на­писал: «Придет время, когда человеческая прони­цательность в сочетании с долгим и прилежным изучением прольет свет на все, что ныне скрыто от нас... придет время, когда наши потомки будут изумляться, как мы могли быть столь невеже­ственными в отношении самых очевидных ве­щей». Эти примеры, вне всякого сомнения, дока­зывают, что идея общественного и личного про­гресса едва ли свойственна лишь христианской цивилизации.

В то же время мы никак не можем поставить знак равенства между христианской культурой и за­падными представлениями о прогрессе. Византийс­кая цивилизация так и не приняла этот склад мыш­ления; то же самое относится и к другим православ­ным культурам.

Западную культуру нельзя назвать просто хрис­тианской. Как известно, книги по истории пишут победители; этим объясняется столь частое исполь­зование термина «христианский» для описания на­шей культуры. Я хочу восстановить справедливость. На самом деле отделение христианских (и иудейс­ких) влияний в нашем наследии от языческих вли­яний представляет очень трудную задачу, более того, само христианство по-разному смотрело на роль прогресса и истории в человеческой жизни. Бе- * зусловно, раннее христианское средневековье не было пучиной абсолютного невежества, но идеи прогресса в те времена не приветствовались. Новые веяния появились лишь в эпоху Возрождения и по­лучили широкое распространение в эпоху Просве­щения, причем зарождались они не в лоне церкви.

В эпохи Возрождения и Просвещения расцвет западной науки и искусства был тесно связан с воз­рождением интереса к античной языческой культу­ре и философии. Такие люди, как Монтень, Воль­тер, Монтескье, Юм и Адам Смит восхищались античными язычниками — Платоном, Аристотелем, Цицероном и Сенекой. Основатели американской демократии тоже придерживались высокого мнения об античных мыслителях. Это мнение выражалось в использовании многими образованными американ­цами античных имен в качестве псевдонимов. Алек­сандр Гамильтон, Джеймс Медисон и Джон Джей писали под псевдонимом «Публий», выступая в за­щиту американской конституции в своем блестя­щем эссе о федерализме.

В самом деле, философия американской консти­туции уходит корнями в концепцию закона приро­ды, который Монтескье почерпнул из языческих убеждений Плутарха: Бог во вселенной — это ис­точник надежного порядка, а не высшее существо, часто вмешивающееся в человеческие дела посред-

ством чудес. Существует неопровержимая связь между достижениями античной цивилизации и главными ценностями современного западного об­щества. Западное мышление находится по крайней мере в таком же долгу перед античными язычника­ми, как перед христианством.

С учетом всего сказанного, есть существенные различия между христианскими и языческими взглядами на роль прогресса и временных циклов. Языческая духовность подчеркивает циклическую природу внешнего мира. Люди могут развиваться как в личном, так и в общественном отношении, но, поскольку божественное явлено в окружающем мире, на самом глубоком уровне происходит цик­лическое повторение и обновление схем божествен­ного порядка. Мы развиваемся в мире, который включает в себя всевозможные перемены, но сам не претерпевает фундаментальных изменений. Эти вечные схемы являются знаками святости всего су­щего, поэтому и они сами, и мир, в котором они проявляются, не рассматривается как нечто пороч­ное, несовершенное и нуждающееся в исправлении. Следовательно, прогресс ни в коем случае не подра­зумевает обесценивание прошлого и настоящего. С этой точки зрения истинный прогресс требует по­чтения к прошлому и уважения к настоящему.

Когда внутренний смысл окружающего мира оказывается забытым и мы сосредоточиваемся толь­ко на прогрессе, ценность настоящего измеряется лишь величиной его вклада в будущее. Ожидается, что все хорошее в настоящем будет улучшено и превзойдено в будущем. Все сравнивается с этим еще не существующим будущим и объявляется не­совершенным. Культ молодости принижает пожи­лых людей, потому что молодые родились «еще дальше» на пути прогресса. Такая близорукая сосре­доточенность на прогрессе и пренебрежение к на­стоящему приводит к потере смысла жизни. С язы­ческой точки зрения, в прогрессе нет ничего плохо­го, но настоящее само по себе обладает ценностью • и привлекательностью. Давайте развиваться, но при этом будем чтить время и место, в котором мы находимся сейчас.

Пренебрежение настоящим во имя будущего, по моему мнению, является мощным фактором в раз­витии тысячелетней утопии, которая поразила за­падное общество и привела к огромным страданиям и кровопролитиям. Первая жестокая западная рево­люция, нацеленная на изменение наших представ­лений об окружающем мире, возглавлялась англий­скими пуританами. Часто считается, что наиболее радикальные утописты эпохи Просвещения и более поздние философы — от певцов Французской рево­люции до современных коммунистов — находятся в оппозиции к церкви. Но, хотя античные писатели помогли им освободиться от бездумного согласия с религиозными догмами, их собственные привычки и схемы мышления по-прежнему находились под глубоким воздействием христианского воспитания. Их вера в полное разрушение старого порядка, за которым последует рай с молочными реками и ки­сельными берегами, представляет собой лишь свет­скую интерпретацию христианских апокалипсичес­ких представлений об Армагеддоне и втором при­шествии Христа. Такое мировоззрение было совер­шенно не свойственно античным язычникам.

Невнимание к проблемам окружающей среды — еще один пример пренебрежения настоящим во имя воображаемого будущего. Уничтожение лесов, загрязнение атмосферы, рек и морей обычно сопро­вождается доводом: «нельзя остановить прогресс». Но что это за прогресс? Этот жизненно важный вопрос редко задается и мы не можем в полной мере осознать ценность того, что имеем.

Когда языческие философы обсуждали природу Божественности, явленной в мире циклических из­менений, они часто наделяли ее атрибутом неиз­менности. Согласно альтернативной концепции, божественное начало рассматривается как вечно творящее и созидающее, но не в том смысле, что более поздние творения лучше или хуже ранних, они просто иные. Как говорится в одном колдовс­ком песнопении: «Она меняет все, к чему прикаса­ется; все, к чему Она прикасается, меняется»*. Так или иначе, прогресс является одним из аспектов великого целого, ни одна часть которого, включая будущее, не обладает абсолютной ценностью, по­этому язычники рассматривают мир как уже свя­щенный, уже достойный восхищения и уважения.

Акцент на значимости повторяющихся циклов приводит большинство язычников к вере в пере­воплощение или некую другую форму загробной жизни. Как и все остальное в природе, человеческая жизнь представляет собой цикл рождения, смерти и возрождения. Однако, в отличие от некоторых школ буддизма, большинство язычников рассматривают этот бесконечный цикл не как проблему, которую нужно преодолеть, а скорее как процесс, требую­щий гармонизации и совершенствования**.

Это соображение можно расширить. Поскольку все существует в контексте Священного, ничто само по себе не является абсолютно полным. Не будучи олным, ничто не может обойтись без перемен, поскольку все вещи существуют и поддерживаются благодаря своим взаимоотношениям, а все отноше­ния подвержены переменам. Однако любые переме­ны происходят в изначальном, которое в нашем восприятии всегда описывается в терминах боже­ственного, безупречной любви и тому подобное. В этом смысле перемены похожи на изменения света на рассвете или на закате, когда от движения рож­дается новая красота, и не являются признаком все­общего упадка и разложения.

Эта истина часто отражается в языческих симво­лах и ритуалах. К примеру, неоязыческое Колесо года обозначает вечный цикл рождения, роста, зре­лости, упадка, смерти и возрождения. Фазы года символизируют этот процесс, повторяясь снова и снова. Цель большинства язычников заключается не в освобождении этого Колеса и не в его уничтоже­нии, а в гармоничном сосуществовании с ним.

Языческие взгляды на цикличную природу вре­мени приводят к большему сосредоточению на про­цессе, а не на конечной цели, на преемственности, а не на источнике происхождения.

ЗЛО И ДУАЛИЗМ

Помимо красоты в нашем мире существует мно­го страданий. Каждому человеку приходится стра­дать, а некоторые находят удовольствие в причине­нии вреда другим или еще хуже того/Часто страда­ние кажется абсолютно не связанным с жертвой и не заслуженным какими-либо поступками с ее сто­роны. Духовность помогает нам бороться со страда­нием, и в этом заключена глубокая тайна. Встреча со Священным всегда наполняет нас чувством кра­соты, любви, гармонии и божественного порядка.

Тогда почему в нашей повседневной жизни так много боли и страдания, почему мы так редко об­наруживаем в себе любовь, свойственную Боже­ственному? Большинство из нас не испытывает на себе божественного благословения в повседневной жизни, но если этот трансцендентный опыт рас­крывает природу Божественности, почему мы изо­лированы от его постоянного восприятия? Почему мы страдаем? Почему мы причиняем страдания другим людям?

Мир языческих традиций предлагает различные ответы на эти вопросы. Однако все они без исклю­чения, в отличие от вероисповеданий, подчеркива­ющих существование единого трансцендентного творца, не находят места для Сатаны, или Дьявола, и не рассматривают страдание как доказательство некой изначальной порочности окружающего мира. Они не считают мир ареной титанической борьбы между добром и злом. Подобные интерпретации присущи монотеистическим вероисповеданиям и тому есть веское основание.

Когда бесконечно добрый, всемогущий и всезна­ющий Бог создает мир, там вроде бы нет места для страдания. Поскольку все же страдание существует, оно должно происходить из другого источника. В монотеистических традициях преобладают два глав­ных объяснения. Согласно иудейским, христианс­ким и исламским представлениям, подчиненная бо­жественная сила некогда восстала против Бога и все последующее страдание в мире стало результатом этого восстания. Согласно альтернативному гности­ческому представлению, Бог, создавший этот мир со всем его страданием, находился в подчиненном положении по отношению к более совершенному Богу, абсолютно отдельному от мира. Люди рас­сматривались как духи, скованные во плоти этим злым Богом, а спасение требовало избавления от плотской оболочки и возрождения в духовном мире. При этом подразумевалось, что все мы так или иначе уже находимся в аду. Зло рассматрива­лось как нечто отдельное от абсолютного Бога и вечно противостоящее ему. Наиболее крайней раз­новидностью этого представления является теологи­ческий дуализм, в котором принципы добра и зла являются порождениями одной и той же силы, веч­но сражающимися друг с другом. Наша духовная задача состоит в выборе правильной стороны. , Языческая духовная традиция отрицает наличие фундаментального зла, действующего во вселенной как сила или принцип. Действительно, в мире есть духовные силы, которых стоит избегать. Некоторые из них довольно ужасны или даже смертельны, но ни одна не занимает центральное место в духовной реальности, как христианский Сатана. Ни одна сила, эквивалентная Сатане, не находится в первич­ном противостоянии с Божественным. Поскольку эта тема имеет первостепенную важность, я вернусь к ее рассмотрению в последующих главах.

[1]   Я говорю о «Боге» мужского рода, когда имею в виду иудейскую, христианскую и мусульманскую идею Божественного. Более общий термин «Божественное» (и другие сходные термины) используется для обозначения абсолютной духовной реальности.

[2] Весьма смелое утверждение автораJ Боюсь, «экзистенциальная тоска» это участь большинства людей современного мира.

[3] [3] Жизненно важная роль любви, или агапэ, по-видимому, является общей чертой для всех мировых религий. См. Peggy Storkey, «Agape: A Christian Criterion for Truth in the Other World Religions» International Review of Mission, vol. LXXIV, N 296, October, 1985), а также «Я и Ты» Мартина Бубера (русский перевод В. В. Рынкевича в книге «Два образа веры», издатель­ство «Республика», 1995).

[4] За последние годы в научно-популярной литературе сло­жилось увлекательное направление, развивающее дискуссию о глубинном смысле достижений современной науки. Для нача­ла я рекомендую книгу Ника Херберта «Quantum Reality: Beyond the New Physics (New York: Anchor, 1985).

Физика — не единственная область современной науки, демонстрирующая совместимость с анимистскими представле­ниями. См. также книги Ильи Пригожина и Изабель Стэнгерс «Order Out of Chaos: Man's New Dialogue With Nature» (New York: Bantam, 1984) и Пола Дэвиса «.The Cosmic Blueprint: New Discoveries in Nature's Creative Ability to Order the Universe» (New York: Simon & Shuster, 1988). Все авторы, упомянутые в этом примечании, являются известными учеными, однако я не утверждаю, что они придерживаются анимистских взгля­дов.

[5] [5] Это имя называется в молитве благословения гарднериан ской традиции Викки.