Между теократией и неоцезаризмом

Труды Григория VII и его предшественников на папском престоле, если и не потерпели крах, как могло показаться после смерти того, с чьим именем связывают «григорианскую» реформу, то и не привели к скорому результату. Но, как это часто случается, время жатвы все же настало, и плоды были собраны через каких-нибудь два десятка лет после того, как семя было брошено в землю. Поэтому XII и XIII века предстают перед нами как вершина средневекового христианства, его апогей, его «полдень», по выражению Леопольда Женико¹¹³. Однако в данном случае следует быть весьма осторожным: для верующего в связи с этой эпохой речь идет лишь о подъеме цивилизации, безусловно, вдохновленном христианством и достойном восхищения, но отнюдь не единственном и исключительном за века существования Града Божия. Что же до историка, то он должен избегать идеализации предмета своих исследований и различать за внешним благолепием недостатки конструкции, трещины в стенах здания, которые со временем будут только расширяться, разрушая временное равновесие. Противоречия XIV и XV веков уже намечаются в XII и XIII веках - в эпоху монастырей и кафедральных соборов.

Апогей христианского мира

Похоже, что Церкви удалось в какой-то мере сублимировать инстинктивную тягу средневекового человека к сражениям и воинским подвигам посредством поразительного института рыцарства, который позволил представителям благородного сословия найти свое христианское призвание. Вдохновляемое человеческими идеалами доблести и щедрости, знаками отрешенности и великодушия, рыцарство на самом деле уходит корнями в мистицизм, о чем свидетельствуют поиски Грааля, которые стали сюжетом для целого направления средневековой литературы. Речь здесь идет о братстве «рыцарей круглого стола», которые отправляются на поиски Чаши с Кровью, истекшей из тела распятого Иисуса Христа. Паломничество, поиски Евхаристии, стремление к причастию - вот истинное, мистическое измерение рыцарства, наиболее наглядно выраженное в обычае ночного бдения в часовне и при оружии накануне посвящения в рыцари. Даже в начале XV века Конрад Витц, великий художник из Базеля, в сцене встречи Авраама и Мельхиседека изобразил патриарха одетым в доспехи, а таинственного священника - несомненный символ Церкви - преподающим рыцарю Святые Дары.

Великие деяния Средних веков с полным основанием можно рассматривать в свете рыцарского идеала, не забывая, однако, о социальном и даже экономическом контексте эпохи. Запад в те времена переживал демографический подъем, начавшийся в конце XI и продолжавшийся вплоть до XIII века. Считается, что в период между 1150 и 1250 годами прирост населения в Европе составил почти двадцать миллионов человек, то есть к середине ХIII столетия в латинском христианском мире обитало около шестидесяти миллионов человек¹¹⁴, тогда как прирост населения за предшествующий век не превышал четырех миллионов. Важно помнить об этом демографическом взрыве, когда мы говорим о крестовых походах.

Непонятые и осуждаемые, имеющие свои отрицательные стороны, крестовые походы, которые растянулись на два столетия (1096-1291), были одновременно военным предприятием и паломничеством во имя освобождения Гроба Господня. В них проявились отличительные черты странствующего народа, пришедшего и Компостеллу, а затем и в Рим, но прежде всего они предстают плодами грандиозных усилий Церкви, направленных к установлению и поддержанию мира. В течение долгого времени Церковь призывала к тому, чтобы как можно чаще устраивать перемирия, которые назывались «Божьим миром»: в определенные периоды богослужебного цикла, а также с четверга по воскресенье. Она осуждала смертоносные турниры (на II Латеранском соборе в 1139) и использование наемных армий (на III Латеранском соборе в 1179). Крестовые походы стали, таким образом, титанической попыткой обуздать и направить в иное русло скрытую тягу к насилию, порожденную непрестанными конфликтами между королями и сеньорами, как бы заключенными в своих землях, слишком тесных, чтобы прокормить столько ртов...

Но вместе с тем крестовые походы нарушили шаткое равновесие между тремя монотеистическими религиями, исподволь сложившееся в Европе. Самый парадоксальный пример такого равновесия являла собой Испания. Реконкиста, то есть борьба с Исламом, проходила постепенно, и в Испании еще очень долгое время существовали области, где бок о бок жили христиане, мусульмане и иудеи. «Королем трех вер» прозвали Кастильского короля Альфонса VI Мудрого, правившего в промежутке между двумя ключевыми для истории Испании датами: 1094 - взятием Валенсии Сидом Кампеадором; 1212 - годом победы при Лас-Навас-де-Толосе. Однако именно к эпохе крестовых походов относится начало гонений на евреев, до этого мирно живших не только в Испании, но и по всей Европе, в частности, на севере Франции, где находились их знаменитые интеллектуальные центры. Для того, чтобы самому утвердиться, христианство исключало других.

Если какой-либо один человек может считаться олицетворением эпохи расцвета латинского христианства, то это, конечно, св. Бернард Клервовский (1091-1153). В 1146 году и Везеле он призывал ко второму крестовому походу, и он же покровительствовал первым тамплиерам, символизировавшим собою всю дерзновенность XII века. Тамплиеры - орден одновременно военный и монашеский - видели свою миссию в защите паломников в Святую Землю. Хотя св. Бернард и не был основателем цистерцианского монастыря Сито, в который поступил в 1113 году, именно он вдохновил последующую реформу монашеской жизни, проводимую под знаменем самоотречения и добровольной бедности. Цистерцианцы ранее отделились от Клюнийского ордена: в его тяжеловесном литургическом обиходе и благотворительности, питаемой доходами от огромных владений, они видели признак упадка, тогда как сами во главу угла ставили полное удаление от мира и погружение в тишину мистической жизни. Известно, что поиски Грааля проходили под влиянием цистерцианства.

Св. Бернард, подобно гиганту, возвышается над своим веком. Он присутствует во всех сражениях, всегда вступает в борьбу там, где, по его мнению, христианство оказывается под угрозой. Этот рыцарь, монах и священник, полный энергии и силы духа, самоотверженно сражается как за истинного Папу против узурпатора Анаклета, так и за истинную веру против Абеляра. Этот последний - блестящий вольнодумец, предвосхищающий более диалектическую и более рациональную теологию, - по праву назван о. Шеню «первым человеком Нового времени». Скандальная известность Абеляра несколько затмила величие той, чье имя неразрывно с ним связано - ученой Элоизы, судьба которой заставляет задуматься об участи женщины в средние века.

О чем же говорит огромный успех монастыря Сито? Своим существованием цистерцианский орден свидетельствует о том, что призыв григорианской реформы возвратиться к евангельской бедности был услышан. Церковь обновлялась изнутри, показывая, что любовь к Богу главенствует над любовью к миру. Но значит ли это, что и другое направление григорианской реформы, цель которого состояла в том, чтобы отказаться от соблазнов феодализма и сохранить независимость Церкви перед лицом светской власти, принесло весомые плоды? «Убийство в соборе» в Кентербери архиепископа Фомы Бекета, совершенное в 1170 году по не слишком тайному приказу его царственного друга Генриха II Английского, ставшего его злейшим врагом, говорит о том, что напряженность по-прежнему существовала. В свою очередь Папа Александр III (1159-1181), канонизировавший Фому Бекета через три года после его убийства, был как раз тем Папой, против которого столь яростно выступал германский император Фридрих Барбаросса (†1190). Если Церковь и могла противостоять постоянному вызову государства, то лишь потому, что с григорианской реформой к ней вернулось здоровье. Этому способствовало и следование сформулированному св. Бернардом¹¹⁵ принципу двух мечей, духовном и мирском, которые держит в своих руках Папа, а также личные качества нескольких Римских Понтификов подряд.

Та важная роль, которую сыграли люди, стоящие во главе Церкви, особенно видна в первой половине ХIII века. Среди трех Пап - Иннокентия III (1196-1216), Гонория III (1216-1227) и Григория IX (1227-1241 ) - первый, несомненно, оставил самый глубокий след в истории Церкви. В век стремящихся ввысь готических храмов, «чуда стрельчатых сводов», собора Сен-Дени в Париже, «безумно задуманного и мудро исполненного»¹¹⁶, и в других сферах жизни воздвигаются гармоничные здания. После того как в середине XII века каноническое право было приведено в стройный порядок болонским монахом Грацианом¹¹⁷, IV Латеранский собор (1215), на который собрались епископы всего христианского Запада, досконально разработал пастырское законодательство, что было совершенно необходимо в эпоху укрепления и возвышения городов¹¹⁸.

Папа Иннокентий III сумел упорядочить мощное движение возврата к евангельской бедности, которое, после относительного спада цистерцианства, захватило всю Европу, принимая самые разные формы: от достойных восхищения (как, например, отшельничество) до самых странных и сомнительных. Он осознавал опасность, исходящую от вальденсов, ставивших под сомнение религиозную обрядность и дисциплину. Но эти реформаторы были относительно умеренными; Церковь могла спорить с ними, пытаться вернуть их в свое лоно. Катары же - секта, распространившаяся на юге Франции и в Италии, - используя евангельскую и христианскую лексику, впадали в старую манихейскую ересь: они отвергали материальный мир и творение. Иннокентий III предоставил полную свободу действий двум замечательным людям, современникам и друзьям, чьей дружбе не мешали разительные отличия в складе характеров: итальянцу св. Франциску Ассизскому (1181-1226) с его мирянской духовностью, давшему обет бедности, и кастильцу Доминику (1170-1221), основателю ордена проповедников, вскоре тоже ставшего нищенствующим.

В движении евангельской бедности папство мудро различало истинных поборников подлинно церковного идеала; оно также поддержало независимость и самостоятельность университетов, возникших в Париже, Оксфорде, Болонье. Благодаря этому в конце века взаимовлияния новых нищенствующих орденов, францисканского и доминиканского, и многочисленных университетов привели к возникновению нового варианта «кафедральных соборов» - теоретических построений, объединявших догматику и этику: это так называемые «суммы теологии». Если генерал ордена францисканцев (с 1273 года) св. Бонавентура (1221-1274) придерживался наиболее традиционной, августинианской линии в богословии, то св. Фома Аквинский совершил настоящую интеллектуальную революцию, интегрируя в теологию учение Аристотеля, открытого благодаря переводам, сделанным иудеями и мусульманами. Он проделал титаническую работу по усвоению аристотелевых понятий, которые дали ему инструмент, способный выразить Откровение при строгом разграничении веры и разума, благодати и природы.

Вполне можно утверждать, что апогей латинского христианства - в том, что касается развития цивилизации и истории человеческой мысли, - приходится на конец XII и большую часть XIII веков. У истоков этого неоспоримого успеха Запада стоят многочисленные факторы, но, с точки зрения теологической и философской, его можно связать с умением различать и удерживать равновесие. Рассматриваемая эпоха почти чудесным образом соответствует идеалу гармонии тех сфер, которые в то же время тщательно различаются, чтобы их можно было соединять и воссоединять: гармонии веры и разума, сверхъестественного и естественного, Бога и кесаря, созерцания и действия. Фундаментальное богословие творения, отличного от нетварного Бога-Творца, позволяет в духе оптимистического, укорененного в Боге гуманизма следовать заповеди «владычествовать над всею землею» (Быт. 1:26), данной человеку, созданному по образу и подобию Божию. Вместе с тем очевидно, что подобный синтез, зиждущийся на равновесии стольких частей, не мог просуществовать долго; и, тем не менее, он навсегда оставил след в западной мысли, придав ей основополагающий оптимизм, заразив ее энергией технического поиска и возбудив в ней миссионерские устремления. Понятно также, что эта эпоха синтеза всегда восхищала своих почитателей, разрывающихся между ностальгией и попытками подражания.

Этот синтез предстает перед нами в самых разнообразных формах. В смелом построении «суммы теологии» конца XIII века, одновременно утонченном и ученом, можно увидеть подобие прекрасной игры форм современных ей соборов: Шартрского, начала века; Парижской Богоматери, середины века; Реймского, конца столетия, которые в свою очередь отражают согласие, царившее в обществе. Эли Фор говорит в своей поэтической манере: «Собор и все готическое искусство являют момент равновесия девственных народных сил и монументальной метафизики, обрамление для которой на протяжении десяти или двенадцати веков подготавливала христианская философия. Но эти силы, развернувшись во всю мощь, разбивают обрамление»¹¹⁹.

Неудивительно поэтому, что в 1274 году на II Лионский Собор, имевший целью примирить христианство Запада и Востока, были призваны два крупнейших мыслителя XIII века: св. Фома, который умер по дороге, и св. Бонавентура, скончавшийся по прибытии. Тот же идеал единства и защиты Церкви вдохновлял французского короля Людовика IX Святого, умершего накануне крестового похода (1270), чья одновременно деятельная и смиренная жизнь, казалось, укрепила союз духовной власти и светского могущества; его можно считать истинным мирянином в Церкви, жившим накануне «мирского» XIV века.

Однако, чтобы рисуемая нами картина не показалась слишком радужной, надлежит, в противовес Людовику Святому, упомянуть и о другом современном ему суверене, который заставил Запад осознать хрупкость здания христианства: это германский король, а впоследствии император Фридрих II Штауфен (1194- 1250), крестник папы Иннокентия III, проявивший себя как один из самых предприимчивых и непредсказуемых средневековых правителей. Он предпочитал крестовым походам переговоры и не скрывал своих симпатий к исламу, с которым столкнулся на Сицилии, где уживались латинская, византийская и мусульманская цивилизации. За независимую политику его несколько раз отлучали от Церкви. Этот в своем роде гениальный и неоднозначный человек стал предшественником тех правителей, которые вынудили Церковь принять новый вызов, обычно называемый вызовом «секулярного духа»¹²⁰: государство как секулярная институция выступало против равновесия «двух градов», которое желала восстановить Церковь; кроме того, в XIV и XV веках появились и другие факторы, изменившие ситуацию.

Потрясения

В 1284 году рухнули дерзновенные своды собора в Бовэ: за простой ошибкой строителей многие тогда увидели знамение того, что вековой идеал вскоре будет поколеблен.

Действительно, в конце XIII века даже новые нищенствующие ордена способствовали приближению кризиса. Для более успешного подавления ересей Папа, епископы и суверены учредили процедуру инквизиции, вскоре, в 1230-1235 годы, превратившуюся в трибунал. Инквизиция была отдана в исключительное ведение нищенствующим братьям - доминиканцам и францисканцам, поскольку она считалась своего рода проповедью: цель ее заключалась в том, чтобы привести уклонившихся от веры к признанию своих ошибок, несоответствия своих взглядов христианскому учению. Никто в средние века не был слишком поражен ни самой этой процедурой, ни санкциями, которые могли из нее вытекать, но введение се, бесспорно, означало, что Церковь приготовилась к активной обороне.

Надо сказать, что источник францисканства, столь чистый и ясный у св. Франциска и св. Клары, порой сильно замутнялся у их преемников. Целая ветвь францисканских братьев обратилась к апокалиптическому спиритуализму, опиравшемуся на идеи Иоахима Флорского, и в XIV веке практически выродилась в своего рода секты (типа Фратичелли).

Светские профессора университетов, среди которых прославился философ Гильом де Сент-Амур (†1272), резким неприятием встретили новые ордена, подчиненные непосредственно Папе и тем самым угрожающие епископальному или поместному устройству Церкви. Любопытно отметить, что император, в соответствии с единственно возможной для него логикой противодействия папству, поддержал движение францисканцев-спиритуалистов, выступавших против Рима во имя идеала совершенной бедности, который они усматривали в буквальной интерпретации завещания св. Франциска.

В конце XIII века положение усложнилось. Раздраженный королем Франции Филиппом Красивым, Папа Бонифаций VIII (1294-1303) составил документ, вновь с крайней суровостью утверждавший «теократию». Булла Unam Sanctam 1302 года основывалась, как ясно из ее названия, на идее единства христианского мира, представленного одним главой, «а не двумя, как у монстра: Христос и, Петр - викарий Христа и преемник Петра». Даже в области светских дел Папа обладает первенством, «если земная власть заблуждается».

Рубеж XIII-XIV веков, казалось, был отмечен гегемонией Папства, проявившейся в огромной волне паломников, хлынувших в Рим, так что Бонифаций VIII объявил 1300 год Святым Годом - Юбилеем с полным отпущением всех простительных грехов. Данте, который, возможно, в тот год был в Риме, упоминает об этом (Ад, XVIII, 29). Однако собственная эволюция Данте, как она прослеживается в «Монархии» (1312-1313) и в «Божественной Комедии», показывает нам противоречия, с которыми предстояло столкнуться Церкви после духовного триумфа Юбилея.