Глава 18. Конопля и экстрасенсы

В конце сентября маме захотелось в Париж. В тысячный раз, наверное! Но её вторая половина подобные желания не обсуждает, так что родители за день собрались и уехали.

Лурдес ненавидит пустой дом, поэтому напросилась на пять дней к Габи вместе с Аннабель, ну а я терпеть не могу отцовскую бывшую. Ну вот не перевариваю я её! Поэтому осталась одна, если не считать раз в день забегающую Эстеллу – мне-то одной почти ничего не нужно.

За два дня полного одиночества одичала даже я – человек, особенно сильно ценящий личное пространство. Но и от привычки ведь никуда не уйдёшь: наша семья всегда была большой и всегда шумной. Даже в огромном родном доме мы умудряемся, порой, друг друга доставать! Поэтому когда Кейси предложила пару дней потусить у неё, моё одиночество поспешило согласиться. Её предки, вернее бабушка с дедом, не очень приятные собеседники, но зато отец – прикольный чувак! Он так много знает о людях и их слабостях, любит рассказывать истории из своей адвокатской практики, особенно о бракоразводных делах. Кейси называет его экспертом в любовных вопросах, говорит, отец может определить, чего стоит каждый из супругов по одному лишь своему взгляду на них, а уж когда рот открывают, так и вовсе разложит их семейную жизнь на молекулы.

Первый день в доме Кейси прошёл как обычно «на ура» – мы играли в покер с её отцом, слушали его рассказы, забавные и не очень, он варил нам какао с зефиром по старинному рецепту своей тётушки и учил печь панкейки, потому что хорошие жёны всенепременно обязаны уметь это делать. Интересный эксперт, ни разу не женатый - подумалось мне.

На второй день мы с Кейси поссорились. Сильно. Она назвала Эштона ублюдком…

Ну не то чтобы я слишком уж рьяно придерживалась обратного мнения, просто никому не позволительно называть членов моей семьи подобными словами! Эштон – мой сводный брат, а значит, моя семья, а «наших» обижать недопустимо!

В общем, я сказала много нехороших слов про Джейсона, парня Кейси… И меня выгнали. Сказали:

- Всё, вали домой к своему братику!

Пришлось выполнять, получив вдогонку:

- И не забудь помолиться на его фотку перед сном!

Домой я ехала, размышляя над этими словами, и, очевидно, эти мои думы сопровождались таким угрюмым лицом, что Стэнтон даже поинтересовался, всё ли со мной в порядке!

Да в полном! Если не считать того, что мою одержимость видно уже невооружённым глазом.

Запах МарьИванны ударил в мой нос прямо с порога. Сперва я подумала, что родители вернулись раньше запланированного. Но музыка и смех на террасе никак не подтверждали эту версию – у нас никогда не бывает вечеринок с чужими людьми. Я уже и не помню почему, но в какой-то момент Алекс ввёл такое правило.

На нижней террасе у бассейна обнаружилась компания с участием обоих моих братьев: и родного и не родного. Кроме них на шезлонгах развалились ещё двое парней и четыре девицы примерно моего возраста. Всем отдыхающим было ну очень весело, а мне ну очень сильно пахло коноплёй. Сей факт, наложившись на моё и без того неблагоприятное настроение, вывел меня из равновесия:

- И что тут происходит?! – возмутилось хозяйское Я.

Эштон обжёг меня взглядом, а брат тут же расплылся в улыбке, то ли от радости, то ли от искреннего желания меня убить, чтоб не сдала родителям.

- О! Сестрёнка наша пришла! Знакомьтесь, София! – заявляет гордо.

Здороваюсь со всеми, заметив при этом, как пристально уставились на меня голубые глаза одного из незнакомых парней. После формальной части тащу брата в дом:

- Ты совсем одурел, придурочный! – это посторонним людям нельзя говорить плохие слова на моих братьев, а мне можно.

-Эй, полегче, Софи! Ты не забывай, пожалуйста, я старше!

- Ты сейчас обкурен, так что мы на равных! Если ещё я не лучше тебя соображаю! Ты какого чёрта тут устроил, ты же знаешь, что Алекс…

- Он в курсе, Соня. Расслабься уже. Сам разрешил.

- Это с какого перепугу?

- Ну дом ведь всё равно пустой, в него, кстати, гостям заходить нельзя, и мы, как видишь, это уважаем.

- Да?! А почему тогда в гостиной такая вонь стоит?

- Это мы с Эштоном накурили. Потом друзей решили позвать.

- Слушай, брат, тебе своего дома мало для беспредела? Тебе ведь 26 уже! Не пора ли за ум браться, а? Жену там, детей заводить?

-Вот уж не думал, что яйца курей жизни учить начнут! Ты о себе больше беспокойся, а я как-нибудь сам разберусь, окей?! Давай лучше купальник свой ищи и выходи к нам, повеселимся.

Что я и делаю. Думаете, мне нужно это их веселье? Тем более, что количество собравшихся девиц кратно числу озабоченных особей мужского пола, а я там буду девятой лишней! Ни разу мне не интересна эта обкуренная компания незнакомых лиц, но вот один из них – Эштон… Поэтому купальник я напяливаю быстро.

Выходить к ним страшно, но нужно. Лицо моё выражает, очевидно, печаль всего Иерусалима, потому что брат решается на преступление:

- На вот, сестрёнка, курни и расслабься!

- Слышали бы тебя сейчас родители! Особенно мама!

- Да ладно тебе!

Наклоняется ближе к моему уху:

- Они сами покуривают иногда… Чем мы хуже?

- Я знаю, что покуривают, только несовершеннолетним не предлагают!

Да, это правда, они курят травку. В основном по субботам, когда никого нет дома, потом наивно полагают, что запах выветрился. А он стоит… На террасе, в их спальне, у бассейна…

Однажды я психанула на свою испанку и ушла с урока, домой вернулась раньше обычного. Эти двое были… слишком весёлые и чрезмерно активные: часа два искали мамин красный купальник, нашли, перерыв весь дом, потом пошли загорать на пляж… В апреле! День был солнечный, тёплый, но всё-таки апрельский!

Мне было жутко интересно посмотреть на обкуренных профессора и финансового магната… Непередаваемое зрелище: они то ржали как кони не ясно над чем, то кидались целоваться точно также безо всякой видимой причины. Слава-те-Хосподи, хоть на секс их не потянуло! А ведь могло же…

Валяясь головой к голове на покрывале с собственной кровати, раскурили ещё одну на двоих, после чего вдруг посерьёзнели, поговорили немного о жизни, замёрзли, стали обниматься, покурили ещё, Алекс что-то промямлил и их снова накрыло по полной… Дальше я смотреть не стала.

И вот я думаю: если такие умные и уважаемые родители ведут себя как придурки от этой травы, то что же будет со мной?!

Решаю не курить.

И я такая одна – все остальные в деле.

Но, надо заметить, никакой непристойности и распущенности, ничего из того, что я уже привыкла наблюдать на вечеринках у брата, не происходит, даже несмотря на то, что все участники посиделок полураздеты, поскольку в центре всего мероприятия - бассейн! Никаких обжимашек, сальных разговоров, слишком откровенных жестов. Собравшаяся обкуренная молодёжь обсуждает серьёзные темы: рост смертности от передозировки фентанилом, бесплатно раздаваемым властями наркоманам Сиетла. Благородные цели предпринимаемых обществом шагов по контролю роста числа наркозависимых в городе становятся сомнительными в свете нашумевшей на прошлой неделе публикации: проведённые исследования обнаружили фатальную загрязнённость фентанила, раздаваемого бесплатно. Если пять месяцев назад токсичные вещества были найдены в крови только 40%, то сегодня 100% наркозависимых, получающих бесплатный опиоид, показывают наличие в своей крови одного и того же токсичного вещества. Растущая на этом фоне смертность среди уличных наркоманов наталкивает на страшные мысли.

- А что здесь удивительного? Общество очищается от нарыва на своём теле, это нормально. У животных слабые особи попросту не выживают, трусливые самцы не получают возможность воспроизвести потомство и пустить свой ген дальше. Это элементарные принципы выживания вида! – доводы светловолосого Ральфа кажутся убедительными, несмотря на своё кощунство.

- А как же гуманность? Разве это не отличительная черта человека разумного в сравнении с животным миром? – я впервые позволяю себе вмешаться.

Все присутствующие тут же обращают свои взоры на меня, включая и Эштона, что сразу заставляет пожалеть о несдержанности. Я не люблю быть в центре внимания, если только речь не о совсем небольшой компании, а здесь слишком много людей и притом чужих!

- Гуманность превращает хорошего хирурга в плохого, - сообщает Эштон совершенно ровным голосом. – А люди хотят, чтобы их лечили лучшие врачи.

Молчание виснет на некоторое время, и я вдруг обнаруживаю, что присутствующие нарочно не вклиниваются в диалог – все ждут моей реакции, моего ответа.

- Лечить человека и исцелять общество – не одно и то же. Причинять боль во имя спасения и убивать, чтобы обеспечить комфорт и безопасность для тех, кто считает себя лучше – так же не одно и то же. Хирургу не нужно делить пациентов на плохих и хороших и затем причинять боль плохим, чтобы помочь хорошим.

- А ты что-нибудь слышала о триаже и очередности оказания медпомощи? В первую очередь спасают взрослых, и уже после них – детей. И в самую последнюю очередь – стариков. Потому что молодые взрослые более перспективны с точки зрения воспроизводства. Называй, как хочешь, но деление есть.

Мне нечего сказать: сколько бы ни читала, ни стремилась себя развивать, он всегда будет оставаться намного умнее меня. Он – мужчина, он – Эштон.

Беседа возобновляется, простимулированная очередной шуткой моего брата – что-что, а разряжать обстановку и насыщать её позитивом он умеет, да у него просто талант в этом! Внимание переключается на Тони и Ральфа, шуточно подначивающих друг друга.

Тони - забавный темноволосый парень с голубыми глазами. Брат не раз упоминал его имя при мне, чаще в деловом контексте – Антон бизнесмен, и как следует из тех обрывков информации, какие пылятся в моей голове, вполне успешный. И он – русский, сын иммигрантов, родился и вырос в США, но родители умудрились передать ему не только родной язык без акцента, но и часть менталитета – Тони умеет дружить, развлекаться и пить алкоголь. Последнее нравится моему брату намного больше, чем умение делать деньги.

Я бы не уделяла столько внимания этому парню, если бы не заметила его взгляды в свой адрес.

Вообще, уже через час после того, как я стала неожиданной частью этой компании, мне стало ясно, что тут нет ни единой пары. Все эти люди встретились на нашей террасе с целью общения, отдыха в шикарном бассейне и, вероятно, в надежде получить one night stand[2] как минимум, а там уже как пойдёт. То, что, по крайней мере, Эштон в этом стопроцентно заинтересован, как и мой брат – факт не подлежащий сомнению.

Хотя, по поводу брата я не уверена. Одна из четырёх присутствующих девушек по имени Марго явно привлекает моего Лёшку. Он смотрит на неё слишком часто, слишком пристально и слишком странное имеет при этом выражение лица.

- Вы встречались раньше? – спрашиваю между делом Маргариту.

- Нет. Сегодня впервые познакомились, - отвечает Марго с улыбкой, и эта улыбка мне кого-то напоминает.

Я удивлена: Марго не самая красивая девушка из присутствующих, она – самая непривлекательная, блёклая, неинтересная. Скорее блондинка, нежели шатенка, Марго носит свои слишком сильно кудрявые волосы туго стянутыми в узел, и я догадываюсь почему – если она их распустит, будет похожа на одуванчик. Её голубые глаза также не назовёшь красивыми, но вот взгляд необычен – она производит впечатление умной женщины, даже глубокой. Смотрит в глаза, улыбаясь, и ты чувствуешь, что говорит с тобой, хотя рот её не произносит ни звука. Фигура у Маргариты не подарок, но к своей печали отмечу, что мы с ней в этом плане схожи – у нас слишком широкие не модные бёдра. У моей матери такие же, и отец безумно тащится от этого, но Алекс уникален во многих смыслах и в этом тоже! Остальные, чуть не сказала нормальные, парни предпочитают стройные ноги, плоские животы и модельные бёдра. Я знаю это наверняка – именно таких всегда выбирает Алёша, и именно так выглядела та девка на вечеринке, которую Эштон затащил в спальню брата, и именно к этой категории фигур можно отнести оставшихся троих девиц в нашей компании.

Эмма… Если бы я была парнем, то абсолютно точно запала бы на неё сегодня и наверняка не могла бы совладать со своим либидо в её присутствии. Похоже, именно это и происходит со ВСЕЙ мужской половиной нашей компании. Да, моему брату не слабо флиртовать с одной, но при этом кидать заинтересованные взгляды на другую. Хотя Лёха заигрывает со всеми, если быть до конца честной. Единственная дама, кому посчастливилось не быть целью его любовных флюидов – я. Мне везёт!

Эмма – высокая стройная мулатка, с потрясающе красивым лицом – огромные миндалевидные глаза, безупречная кожа, чувственные пухлые губы, неестественно яркого розового цвета, и даже немного курносый нос, доставшийся ей от африканских предков, нисколько не портит идеальный образ, лишь добавляя ему пикантности.

Эмма не только красива, она к тому же ещё и очень умна, как следует из её реплик и замечаний, одарена несравненным чувством юмора, уже не раз заставившим нас хохотать до колик в животе, но при этом сдержана, спокойна. Всё, что она делает, пронизано подчёркнутым достоинством.

Я бы всё отдала, чтобы и внешне, и внутренне быть похожей на неё. Во мне нет такой силы, нет подобной уверенности в себе, умения так тонко флиртовать и так искромётно шутить.

Интересно, как эти четверо собираются делить её?

Эштону тоже нравится Эмма: желание радирует из-под его приопущенных ресниц всякий раз, как он окидывает её своим вожделенным взором, затягиваясь сигареткой с вонючей травой. И я готова утопить в бассейне их обоих…

Моя наивность уже поняла, что этот вечер кроме боли и разочарования мне ничего не принесёт. На что я надеялась? Вот на что? Вопрос риторический.

- Так, ну ладно. Пойду сделаю ещё по коктейлю. Эш, поможешь? – интересуется мой гостеприимный брат.

- Угу, - отвечает тот, находясь сознанием и глазами в бассейне… или где-то за его пределами.

Удивляюсь, сколько он выкурил этих косяков, если выглядит таким странным?

Братья уходят в направлении гостевой кухни, что расположена в торце левой части нашего дома, а все оставшиеся молча смотрят на их удаляющиеся спины. Внезапно Ральф поднимается, одним резким движением скидывает свою футболку, оставшись в одних лишь шортах, и ныряет в бассейн прямо с бортика. Антон присоединяется к нему, а дамы, исключая меня, наблюдают за этим зрелищем.

Даже мне понятно, зачем эти парни ринулись в бассейн – чтобы обратить на себя внимание, впечатлить своими оголенными торсами, обеспечив себе своего рода карт-бланш, пока двое других отсутствуют.

Но им, глупцам, невдомёк, что дамы уже сделали свой выбор:

- Эти братья такие классные, что я никак не могу понять, кто из них мне нравится больше! - заявляет красотка с разбавленными корейскими генами по имени Эйпл.

- Беленький круче, у него такие мужские руки!!! – закатывает глаза Мэнди.

Мэнди – худосочная американка англосакского происхождения – местная, короче. Мне нравится её милирование и белозубая улыбка. И да, она немножко красивее меня. Больше ничего примечательного в ней нет. Но даже при таком наборе активов что, ради всех святых, она нашла привлекательного в моём брате?

Задумываюсь на пару секунд и, призвав всю свою объективность, отмечаю, что таки да – брат не уступает Эштону, просто он не в моём вкусе. И да, я согласна с Мэнди и Эпл: мои братья – самые интересные во всех смыслах.

Одна только у меня проблема: они мои братья!

Эмма усмехается, затем запрокидывает голову и затягивается сигаретой.

- Софи, поделись секретом, чем привлечь твоих братишек? – Эйпл заглядывает в мои глаза со странноватой улыбочкой.

 И вот мне не жалко поделиться информацией, но этот её белозубый оскал…!

- Ну… Эштон любит скромность, девственность и недоступность, - отвечаю с умным видом. – А Алекс обожает быть снизу… ну не только в прямом смысле, главное – в плане доминантности!

Девицы охают, Эмма ржёт в голос, но я стараюсь звучать убедительнее:

- У него в детстве травма была… ну, психологическая, он с тех пор предпочитает отдавать инициативу в женские руки. Путь к его сердцу лежит через плёточку и БДСМ!

Эйпл и Мэнди смотрят на меня некоторое время, пытаясь сообразить, правду я говорю или стебусь, но мои глаза выражают собачью искренность, и эти клуши ведутся: скидывают майки и плывут попытать счастья с двумя другими объектами охоты. Пару минут спустя Марго присоединяется к ним, я жду, что и Эмма начнёт раздеваться, но этого не происходит.

Мулатка затягивается, затем медленно выпускает дым, не отрывая от меня при этом своих сощуренных глаз.

- Интересно наблюдать за тем, как образовываются пары… - задумчиво изрекает она. – Одно из самых таинственных и восхитительных действ…

- Что именно? – уточняю.

- То, как две энергии находят друг друга. Как распознают, как стремятся слиться в один поток…

Ничего себе, думаю, глубина личности! Я уже почти хочу Эмму себе в подруги!

- Хуже всего, когда на одну энергию приходится две или более соперничающих…

Так. К чему это она клонит?

- Эти самки уже выбрали своих самцов, - снова усмехается, указывая кивком головы в сторону бассейна.

Изображаю мину недоверия, но моя собеседница никак не реагирует на проявленное неуважение.

Вдруг она резко вскидывается, хватает кисть моей руки и буквально ударяет меня своим взглядом. Но я не отскакиваю – Эмма держит мои глаза так крепко, что я буквально чувствую, как её горячий взор сканирует моё сознание, выворачивая всё сокровенное, неприглядное, постыдное наружу… Колючий холод ползёт по моей спине, я хочу вырваться, но не могу даже пошевелиться…

Спустя время, которое я почему-то не могу осознать и измерить, цепкая смуглая рука отпускает меня так же, как и миндалевидные зелёные глаза. Эмма продолжает меня рассматривать, но теперь её взгляд ничем не отличается от обычного человеческого.

- Легко заметить очевидное, но самое интересное глубоко спрятано от посторонних глаз.

- Что, например?

- Всё то же.

- Уточни! – прошу.

- У нас тут неплохая компания подобралась: интересные девушки, достойные парни. Роскошное место, приятный совместный отдых…

Ага, ну да, в доме моих родителей, на их террасе, куда они никогда не пускают посторонних!

- Каждый из присутствующих меньше всего заинтересован в судьбе несчастных наркоманов, ежедневно помирающих на грязных улицах Сиетла, вдали от нежных глаз обеспеченной прослойки. Для всех нас эта тема – лишь повод проявить себя и привлечь своим огнём мотылька… Каждый, независимо от глубины ума и своего содержания, в первую очередь жаждет одного – обрести пару. И не важно, на одну только ночь или на весь свой жизненный путь, но это- первое, что нас заботит.

- Это нормально. Такова природа человека…

- В природе человека – заблуждаться, совершать тысячи больших и маленьких ошибок, большую часть которых кому-то придётся прощать, но есть и такие, простить которые нельзя, невозможно…

Она опять затягивается… И вот не знаю почему, но почему-то мне это кажется странным. Затянулась – выдала мысль, затянулась – высказала суждение, и так по кругу, словно ритуал какой-то!

- Никто из девяти пребывающих в добром сознании людей не отдаёт себе отчёта в том, что среди них уже есть целых две истинных пары.

Мои брови взлетают:

- Серьёзно? Кто?

- Алекс и Марго.

Меня сострясает внезапный нервный смешок:

- Мой бабник-брат не сводит своих глаз с тебя! Так что, это всё полная чушь.

- Алексу нужна сильная женщина, намного сильнее его. Издеваясь над незваными гостями, ты и сама не знала, как метко обозначила мужскую суть своего брата. Он в поиске и уже давно, но его цель не так проста в достижении: образ матери.

- Что?!

- Он ищет женщину, похожую на свою мать. Уникальную женщину, такую, которая станет его колыбелью мягкости и нежности, но при этом будет достаточно сильной, чтобы взять первенство в их паре.

Холод теперь уже растекается у меня внутри.

- Марго – такая женщина, и он это уже ощущает, чувствует притяжение, но стереотипы держат его слишком крепко, чтобы отпустить. Но Марго будет его женщиной. Не скоро, примерно через два года. Два года ему потребуется, чтобы осознать и принять свой выбор, неожиданный для него - это и будет тот момент, который мы называем влюблённостью.

- А вторая пара какая? – и на этот раз в моём голосе нет и тени иронии.

- Ты и Эштон.

Я чуть со стула не упала.

- С чего ты это взяла? Он даже не смотрит в мою сторону!

Теперь её очередь рассмеяться.

- Вот и ты тоже в плену своих стереотипов, а от этого слепа! Смотрит! Ещё как смотрит! И не только глазами, сердцем смотрит и видит своё отражение!

- На тебя он смотрит… - мне кажется, или мой голос дрогнул?

- И на меня смотрит, но только своим членом. Да все они, все четверо видят меня через него. Я привыкла, это даже льстит, в каком-то смысле! – снова смеётся.

Ещё раз её глаза ловят мои, несколько мгновений я нахожусь в состоянии, похожем на транс, и она выдаёт:

- Вы переживёте боль... Он сделает нечто, что заставит тебя очень страдать, но ещё больше пострадает сам…  Ваша кровь сольётся в один поток, гены соединятся, будет новая жизнь, много новых жизней, но это лишь в одном из путей, а выбирать его будешь только ты. В твоих руках перо судьбы, только в твоих… - она приподнимается, вглядываясь в мои глаза, лицо её вытягивается, словно в ужасе. – Он отдаст всю свою власть тебе, всю силу и весь свой смысл вложит в твою ладонь, и будет у тебя только два пути: его смерть или много новых жизней…

Боюсь пошевелиться, произнести хоть слово, Эмма пугает своим глазами и голосом, словно и не она вовсе говорит всё это:

- И он будет любить тебя всю свою жизнь… как отверженный… как неразумный, медленно умирая… Боже! Впервые вижу так много боли и отчаяния в одном человеке!

- Ты что? Грёбаный экстрасенс? – подпрыгиваю, переполненная эмоциями.

Эмма тут же откидывается в шезлонге:

- Я - нет, моя бабка была шаманкой, людей лечила, будущее предсказывала, сны толковала, - всё это сказано таким обыденным тоном, словно мы маникюр её обсуждаем, а не экстрасенсорные способности. – А я только когда обкурюсь, начинаю нести всякую чушь, - улыбается. - Ему, кстати, - тычет пальцем в приближающегося с коктейлями в руках Эштона, - всё время сны снятся. Весьма и весьма интересные! - снова смеётся. 

Внезапно делается серьёзной:

- У тебя будет хороший мужчина, намного лучше этого сгустка злобы, ревности и ненависти, и тебе придётся выбирать между ними.

- Кого я выберу?

- Не знаю. Не вижу. Это то, что можно изменить, что будет определено только твоим решением. А от него, от этого решения, будет зависеть твоё счастье. Абсолют твоего счастья.

- Абсолют?

- Да. Степень счастья, достижимая лишь в том случае, если две предназначенные друг другу души соединятся!

- Эштон? Это он мне предназначен?

- А это, моя дорогая, можешь знать только ты и никто более. Ни один шаман не скажет это лучше тебя, - улыбается.

Эштон уже близко, но я должна успеть:

- Кого из них ты бы выбрала?

- Его, - кивает на мою ненаглядную звезду.

Он подходит к нам, в каждой руке зажато по два наполненных бокала. Эмма тянется, чтобы помочь ему, и они соединяют свои взгляды. Я, как истинный мазохист, ищу в его глазах то, что может ранить меня, но … не нахожу. Взгляд Эштона пустой и холодный: ни одной эмоции, ни единой частички своей души он не собирается дарить королеве бала, и она это отмечает своим протяжным выдохом.

Эштон ставит один из бокалов передо мной, даже не взглянув, затем неторопливо раздевается, аккуратно сложив футболку и джинсы на своём шезлонге. Я любуюсь его плечами, сохранившими остатки бронзового испанского загара, гордыми линиями мужской спины, и память заполняют сладкие воспоминания…

- Мне не положено алкоголь! – заявляю, не столько из вредности, сколько желая обратить на себя хоть пару секунд его внимания.

- Твой безалкогольный, - отвечает, всё так же не глядя.

- А может ты перепутал бокалы, и мне попался с алкоголем! Напоишь меня и в тюрьму сядешь!

- Только в твоём есть чёрная оливка, в остальных – зелёные, - ну наконец-то, взглянул на меня, но лучше б не смотрел…

Почему он так ненавидит меня? За что?

Так больно, что скрывать эмоции получается слишком с большим усилием.

- Я какао хочу, а не эту бурду с оливками…

- Так иди и сделай!

С этими словами разбегается и ныряет в бассейн так изящно, что даже не создаёт брызг…

Эштон плавает так же, как и водит: уверенно, мягко, никуда не торопясь, предпочитая плавные и уверенные движения резким и хаотичным. Эштон – мистер благоразумие, порядок и тотальный контроль.

- Почему его? – спрашиваю я у Эммы, не отрывая взгляда от грациозных взмахов сильных рук.

- У него одна из самых мощных мужских энергий, какие я встречала. Бурлящий поток, необузданный, дикий. Это неизменно отражается в сексе – с таким мужчиной забываешь дышать…

Спустя время добавляет:

- Он один из тех, кого называют «альфа-самец». Люди идут за ним по собственной воле. Но, ему нужна любовь. Много мягкой, окутывающей теплом любви, очень много, тогда он, возможно, успокоится… Ему нужна женщина, способная усмирить его гнев, укротить необузданный нрав, унять его боль, но не силой, а женственной понимающей и прощающей любовью. Мало кто на это способен… - сообщает задумчиво.

- А я бы тоже от такой дамочки не отказался! – признаётся мой улыбчивый брат, незаметно нарисовавшийся с остальными бокалами в руках.

- Много любви ещё никому не мешало! – поддерживаю я его мысль, стараясь скрыть улыбкой ту пробоину, которую разворотили в моей душе предсказания этой зеленоглазой экстрасенши...

В тот вечер не образовалось ни одной пары. Ни единой. Маргарита уехала первой, за ней последовали и все остальные гости, расходясь не романтичными парами, а так же, как и пришли: девочки с девочками, мальчики сами по себе.

Эштон и Алёша останутся на ночь в родительском доме, потому что пили алкоголь, и оба приехали на своих машинах. А утром в доме не будет уже обоих, и я даже в какое-то мгновение решу, что вечеринка и вовсе мне приснилась. Особенно учитывая идеальную чистоту на террасе и в доме! Но лишь один взгляд в мусорных бак, полный пивных банок и стеклянных бутылок из-под рома, которые вчера мешали в коктейлях, подтвердит мою полную вменяемость.

Глава 19. Abuse

Гордость… Один из библейских грехов, один из семи смертных, между прочим! Мистер Стюарт, наш препод по науке, однажды долго вещал на эту тему, а после заставил вывести в тетради  её определение: «гордость –грех сатаны, первая страсть, появившаяся в мире еще до сотворения людей». 

И этой страсти слишком сильно подвержена моя мамочка – так считает Алекс:

- Твоей матери поубавить бы этого напитка в её крови, и наша жизнь с ней была бы намного проще!  Ну, в юности я имею ввиду… - оглядывается на её нахмуренные в осуждении брови.

Да, в юности, а сейчас – куда уж проще и куда счастливее? Разве можно желать большего, чем у неё уже есть? Да мне на ум не приходит ни одно женское имя, связанное с такими же достижениями и удачами, как у моей матери! Everything is going for her[3] – кажется, так говорят в подобных случаях. И это правда! Самая любимая, самая боготворимая, самая носимая на руках, самая избалованная вниманием, заботой, деньгами, вообще всем, что только можно себе представить. Одни ежедневные букеты чего стоят!

Или это её: «Алекс, мне в Рим захотелось…», и он тут же срывается звонить своей помощнице, чтобы та освободила ему четыре дня:

- Не знаю как, это не моя работа, а твоя, вот и выполняй её! Ты ведь за это зарплату получаешь?

Да, вот так отец разговаривает со всеми остальными женщинами в своей жизни, со всеми, кого не зовут Лерой, и которые не являются его ненаглядной женой. И эти все остальные завидуют моей гордой матери самой чёрной завистью. Одна так сильно завидовала, что даже распорола ей живот. Четырежды!

И вот я думаю: сколько вокруг меня не гордых, а ведь ни у кого нет ничего подобного, что есть у моей грешной мамочки… А был бы Алекс так одержим ею, не будь она собой? Слишком гордой, сдержанной, зажатой,  пекущейся о том, чтобы не стать обузой, не навязываться, никому не мешать и не надоедать?

Вся проблема в том, что у меня нет этой гордости. Вот не дал мне Бог этого ценного греха, не отвесил и ста грёбаных граммов!

Я преследую объект своей безответной любви - как ни прискорбно это осознавать, но факт остаётся фактом. Вряд ли только мне заметна слишком очевидная внезапность моей любви к материнскому Институту – раз в полгода вдруг стал разом в неделю!

И в каждый свой визит я лихорадочно ищу темноволосую голову в длинных коридорах кампуса, в материнской аудитории, а иногда, если очень повезёт, мы можем столкнуться у дверей её кабинета или прямо в нём.

Они часто встречаются… Эштон страшно любит математику, как выяснилось! Вот только не понятно, какое отношение эта наука имеет к хирургии: там вроде как органическая химия, биология и анатомия руководят всем процессом…

Часто вижу их склонёнными над материным столом, одержимо ловящими за ускользающий хвост решение какой-нибудь непростой задачи. Порой, оба бывают так увлечены, что даже не замечают моего появления, но я ведь не гордая – могу и прокашляться достаточно громко или чихнуть, если понадобится! Тогда они поворачиваются, оба раздражённые нежданной интервенцией, но мамин взгляд всегда делается мягче и теплее при виде меня, а вот Эштон наоборот – леденеет ещё больше.

Странный эффект я произвожу на него… Он как будто злится, нервничает и едва сдерживает себя, чтобы не взорваться потоком отрицательных эмоций! И я в недоумении – ведь никакой ссоры или даже совсем небольшого непонимания между нами не было, тогда в чём дело? С чего вдруг такая резкая перемена? То дружим, делимся сокровенным и даже целуемся под ёлкой, а то вдруг один лишь мой, да согласна, не слишком впечатляющий вид откровенно его раздражает и даже почти выводит из себя! Но он всегда сдерживается. Может фыркнуть, резко подхватить свой рюкзак с книгами и нервно вылететь из материного кабинета, так и не сказав ни слова, даже такого совсем маленького «Hi» в мою сторону!

- Что это с ним? – спрашиваю у матери, она ведь у нас кладезь проницательности, если верить папочке на слово.

- Лекции, наверное, уже начались, а мы тут увлеклись поиском решения и… Эштон терпеть не может опаздывать!

- Почему?

- Потому что это проявление слабости и неорганизованности: опаздывающий человек не может договориться сам с собой о простых вещах – например, встать пораньше или продумать заранее маршрут и планы. Ну и когда входишь в аудиторию – невольно становишься центром всеобщего внимания, а причина неуважительная. Даже постыдная!

- Это ты так считаешь? Или он?

- Мы оба так считаем.

Понятно?! Оба они так считают! Оба любят математику, оба как одержимые погружаются в свой мыслительный процесс, забыв обо всём на свете, кроме друг друга и идиотской задачи, оба сходят во взглядах на простые и сложные вещи и понятия.

Я вот, например, часто опаздываю, если не всегда… И это не моя вина: Лурдес вечно копается со своим макияжем и нарядами! И я, и Аннабель – просто заложники своей непунктуальной сестры. И что же теперь сразу нас в список слабовольных засандалить?

Но я не об этом. Я о гордости и маятнике.

Теперь уже, будучи значительно взрослее, чем год назад, я начинаю понимать некоторые не только простые вещи, но и сложные. Моё чувство, вернее его упорность, болезненная интенсивность и устойчивость, наталкивают на мысли о том, что так не должно быть! Девочки не должны влюбляться настолько сильно, чтобы вся душа болела, а если кого и угораздит, то у всех, абсолютно у всех наваждение так же быстро проходит, как и началось!

 У всех, кроме меня…

Потому что есть нечто такое, что держит моё сознание прикованным к кареглазому предмету воздыхания подобно зависимости… А любая зависимость подпитывается дозами!

И вот я, может быть, и остыла бы через годик… ну в крайнем случае через два, если бы не эти дозы! Когда случилась первая – понятно, вторая – в Испании, когда я обрабатывала его раны на лице, а он положил свою руку поверх моей, это был не просто физический контакт, это был энергетический взрыв, коллапс в моей голове, сердце, теле, во всём!

Третья доза стала «точкой невозврата».

Ноябрь – месяц сразу двух важных событий – Дни Рождения отца и сына… Святого Духа только не достаёт!

Алекса мы чествуем 25 ноября, а вот Эштон своё 27 число скромно замалчивает. И я, может быть, просто позвонила бы ему с заранее подготовленной речью и пожеланиями быть счастливым, любимым и здоровым, если бы ни брат со своим длинным как у ящерицы языком: оказывается, у Эштона запланирована вечеринка… Ох лучше бы он молчал, и лучше бы у меня был хоть напёрсток маменькиной гордости, ну вот почему её у меня нет?! Ну, вот почему?

Лёха долго от меня отмахивался, пришлось даже слезу пустить, в итоге брат не устоял – не выносит женских слёз, как и Алекс, и все мы, дамы, я имею в виду, активно этим пользуемся. Ну, кроме мамы – она типа честная у нас и справедливая: плачет исключительно по делу.

Впрочем, у меня в этот раз тоже имелось очень важное дело, наиважнейшее – попасть к любимому на вечеринку в День его Благословенного Рождения!

Место отталкивающее: слишком много нетрезвых людей, слишком недоброжелательны их взгляды, неприятные запахи, большей частью от раскуривания «МарьИванны», серые блёклые стены, отсутствие любого намёка на уют. Не понимаю, как Эштон со всей своей тягой к лучшему, к красоте, умудрился выбрать это место для празднования своего Дня Рождения?

Замечаю его в окружении компании парней и девушек – он в центре внимания не только сегодня, люди интуитивно ощущают в нём магнитный стержень, образующий центробежную силу. И хотя Эштон – самый закрытый человек из всех, кого я знаю - он никогда не демонстрирует своих эмоций так же, как и не совершает лишних телодвижений, около него всегда отмечается хаотичная Броуновская суета.

Своей молчаливостью, манерой смотреть на мир с чуть прищуренным изучающим взглядом, больше слушать и меньше говорить, он привлекает не только меня – сегодня это становится более чем очевидным.

Мы с Лёшей протискиваемся сквозь тесно стоящих людей и, наконец, добираемся до Эштона. В его взгляде, нехотя скользнувшем по моему лицу, я успеваю уловить тень раздражения, но он приветствует меня так же дружелюбно, как и брата, и, блаженны верующие, касается моей щеки гладко выбритой своей…

Мы не виделись два месяца, но даже эта скупая и, по сути, ничего не стоящая ласка даёт мне очень многое – я словно выплываю на мгновение из своего болота, поднимаюсь на поверхность и делаю один только небольшой вдох, насыщая лёгкие кислородом, позволяя крыльям расправиться, встрепенуться и наполнить мою душу жизнью, чтобы сразу же за этим снова утонуть в отчаянии.

Я купила ему мольберт, чтобы рисовал, как раньше, когда между нами ещё не было этой пропасти непонимания. И ещё я подарила ему лошадь. Нет, не настоящую, хотя могла бы, хе-хе… Плюшевую с такой, знаете, непропорционально большой головой, коротенькими ножками, свободно болтающимися на забавном тельце и малюсенькими как две семечки глазками. Но главное – её премилейший выпирающий животик и пупок на нём. И грива, да грива тоже ничего! Её можно расчёсывать! Не то, чтобы Эштону когда-нибудь захотелось это делать, но может я бы взяла на себя такую незамысловатую обязанность, как регулярно появляться в его квартире и расчёсывать белую гриву подаренной мною же лошадки? В качестве кого я бы там появлялась? Девушки, конечно! Его девушки! Постоянной и навеки вечные.

- Спасибо, конечно, - благодарит, вполне искренне улыбаясь. – А можно к подарку и просьбу присоединить?

- Ну разумеется! Сегодня же целиком твой день! – веселюсь, в надежде на ещё хоть капельку светлейшего внимания.

- Можешь взять эту милую лошадку к себе на содержание? А то меня вечно дома нет, некому будет за ней приглядывать… Кормить, поить, развлекать…

- Эштон, - говорю обиженно, - подарки нельзя возвращать, это некрасиво…

- Я не возвращаю, я как раз наоборот…

И далее следует фраза, которая убьёт весь этот вечер с самого его начала:

- Кто-нибудь из девчонок рано или поздно обязательно стащит её у меня, она действительно такая прикольная...

Слёзы почти брызнули из глаз, но достоинство! Я всё ещё помню о нём, усилием воли растягиваю губы в улыбке, потому что когда улыбаешься, паршивые слёзы уже не так легко выкатываются из глаз:

- Тогда, пожалуй, я соглашусь! Заберёшь, когда трафик уменьшится!

- Договорились, - подмигивает и просто сваливает…

Приняв наши поздравления, Эштон тут же переключается на друзей, оставив меня в полном забвении. Лёша в любой компании «Лёша»: и пятнадцати минут не пройдёт, как каждый участник этой вечеринки будет знать его по имени и ржать над его шуточками, а к концу вечера большинство станут считать его своим закадычным другом и уверенно вещать, что знают «этого парня тысячу лет».

Случайно замечаю жест: Эштон хочет уединиться с моим братом на пару слов. Они двигаются в одном им известном направлении, а я за ними. Иногда лучше оставаться в неведении. Иногда предпочтительнее держать свой нос при себе и не совать его туда, куда не просят. Иногда… И это был как раз такой случай:

- Зачем ты приволок её сюда?

- Эш, не будь такой сволочью, она просто поздравить тебя хотела!

- Поздравила! Теперь вези её обратно, потом возвращайся!

- Так нельзя, Эштон. Даже моё ветреное сердце стонет, глядя на неё! Я никуда её не повезу. Сделай это сам, если так приспичило!

Эштон молчит.

- У тебя девка что ли есть на сегодня? – интересуется мой брат.

- Есть…

Я срываюсь в туалет, не столько чтобы прореветься, сколько в целях сокрытия факта подслушивания – я, в отличие от некоторых, не умею виртуозно скрывать свои эмоции. Они всегда выдают меня.

Смываю боль ледяной водой, попугаем повторяя свою мантру: «Я больше никогда к нему не подойду. Я больше никогда не посмотрю в его сторону. Сейчас уеду и забуду его на всю оставшуюся жизнь!».

Соню сильно обидели. Соня плачет и не может остановиться. Глупая, глупая Соня…

- Вот возьми, - передо мной возникает бледный лик девицы, похожей на привидение.

Опускаю глаза на её ладонь – таблетка. Круглая, белая, маленькая.

- Отлично помогает.

- От чего?

- Не ты одна по нему сохнешь. Тут больше половины таких как мы. Я уже в стадии принятия, сообщает спокойным, лишённым каких-либо эмоций, голосом.

Бледное лицо, под глазами и на веках синие прожилки, жидкие тонкие волосы небрежно заправлены за уши. Таких как она называют серыми мышками, но этот экземпляр можно использовать в качестве наглядного пособия – поношенные китайские кроссовки, джинсы не первой свежести и чёрный батник с изображением спайдермена. На запястье браслет с именем Эштон…

- Отвали, - говорю, возвращаясь к своему занятию.

- Как хочешь, - отвечает.

Снова холодная вода в лицо, ещё раз, и ещё, но легче мне становится не от этой процедуры – бледная блондинка уже выбила меня из цикла горя. В туалете этого недоклуба отсутствуют бумажные полотенца, я копаюсь в своей сумке в поисках подходящей салфетки и вдруг замечаю на безобразной зелёной столешнице умывальника ту самую белую таблетку.

Виновник торжества переместился в укромный угол этого притона с компанией наиболее близких ему друзей. На коленях у Лёхи уже восседает какая-то рыжая нимфа, но и Эштон вниманием не обделён: красивая блондинка вжалась в него, закинув шикарное бедро ему на ноги, и не сводит глаз с его лица.

Я злюсь. Довольно странно злюсь и тут же принимаю приглашение внезапно нарисовавшегося парня. Ну как, парня… на вид ему лет тридцать. Злюсь так сильно, что меня не смущают его полностью покрытые татуировками руки – даже фаланги пальцев стали приютом для монстров и черепов. У моего Алекса тоже много татуировок – меня этим не смутишь.

- Какая красивая девочка! - шепчет мне в ухо партнёр, но я не реагирую – мои глаза, как и все реакции, сосредоточены на Эштоне.

Его рука поднимается, чтобы провести тонкую линию по оголённому бедру своей подруги, и меня пронизывает очередной приступ боли. Взрослая девочка Соня снова плачет, но продолжает танцевать с единственным обратившим на неё внимание парнем.

Он шепчет мне на ухо дикие развратные вещи, но я не спешу отталкивать – жду, пока Эштон заметит нас. Зачем? Надеюсь, увидев меня в объятиях другого, этот бесчувственный чурбан испытает те же эмоции, что и я, любуясь тем, как он целует шею своей подруги!

Но Эштону нет до меня никакого дела, мои перемещения по периметру этого притона, как и партнёры по танцам, интересуют его меньше всего – внимание предмета моих душевных чаяний сосредоточено на губах рыжей…

Он целует её… Долго, глубоко… На пару мгновений отрывается, смотрит в глаза и снова целует…Обхватывает своим ртом её так широко, словно жаждет добраться до самого её дна…

Боль… Нестерпимая боль в груди и тошнота… Тёмные фигуры танцующих расплываются палитрой смешавшихся красок и света… Тяжёлая музыка отдаляется так, словно, я ракета, улетающая прочь от шумной Земли. Звуки, запахи, картинки исчезают из моего сознания, и я слышу лишь тихое звенящее «Э-ш-т-о-н»…

Прихожу в себя от резкой, нестерпимо сильной боли в животе. Не сразу понимаю, что меня бьют.

- Давай уже, приходи в себя, сучка! – словно издалека доносится грубый пьяный бас.

- Смотри, она открыла глаза! Я говорила – уже скоро! – этот женский голос мне знаком, но я не могу вспомнить, откуда знаю его.

Лихорадочно пытаюсь оглядеться и хоть что-то понять: я нахожусь в полумраке небольшой комнаты. Единственный источник света – беззвучно работающий телевизор. Отвратительный запах давно немытого человеческого тела, перегара и табака врывается в мой нос, тут же вызывая рвотный позыв. Механически зажимаю рот рукой, пытаясь его сдержать.

- Твою мать, да она блевать собралась! – восклицает тот же мужской бас.

Моё совершенно обмякшее и практически неуправляемое тело подхватывает чужая сила и зашвыривает в самую грязную в ванну из всех, какие я видела.

Меня рвёт, но я пытаюсь думать. Получается с трудом.

Снова проваливаюсь.

Сознание возвращается и, судя по всё тем же лицам в экране телевизора, беспамятство моё длилось недолго.

- Очухалась? – женский голос.

- Ну же, сучка, давай, приходи в себя! У меня сегодня большие планы на тебя! - мужской.

- Иен, чувак, не торопись! Говорю тебе, мне знакомо её лицо. Эта тёлка может принести денег, - ещё один мужской, этого раньше не было.

- Думаешь, если она отсосёт нам, за неё уже не заплатят?

Смех. Липкий, вульгарный хохот.

В моей голове с неимоверным трудом вырисовывается первая мысль: это похищение, и отморозки не знают, кто я. Если они так и не выяснят – у меня будет шанс выжить. Вопрос в том, хочу ли я этого?

Но инстинкт самосохранения вовремя подсовывает воспоминание о системе безопасности, которой окружил нас отец. На корпусе моего мобильного есть кнопка. Её удерживание в течение 30 секунд отправит данные с моими координатами прямиком в устройство Алексу, начальнику его службы Пинчеру и ещё каким-то людям, ответственным за мою жизнь. Мне обязательно кто-нибудь перезвонит, и если я не отвечу, они всё поймут. А если отвечу, мне нужно сказать одно только слово: «salut», затем ждать помощи.

 - Отдайте сумку… мне нужно принять таблетку…

- Ты уже приняла, сегодня с тебя хватит, - получаю ответ.

- У меня сердце… мне нужно принять свои таблетки для сердца… - вру.

На секунду воцаряется тишина. Жалкие наркоманы пытаются думать прокуренными мозгами и выдают вердикт:

- Ты гонишь!

Неуверенными руками, с полнейшей потерей способности координировать свои движения, я изображаю боль в сердце, и это, очевидно, выглядит убедительно, потому что, спустя пару мгновений, в меня швыряют сумкой.

Моя рука лихорадочно шарит в ней в поисках телефона, но его там нет.

- Не это ищешь, красавица?

Теперь я узнала её – это серо-белая мышь из туалета. Та самая, что оставила мне белую таблеточку. Пазл начинает складываться. Но проку от явно улучшившейся способности мыслить мало – мой телефон в её руках.

- Хорошая вещь, - сообщает её слабый голос. – Ты позволишь оставить его себе?

- Ты совсем дура? – ревёт злобный мужской бас. – От трубы надо избавиться, в таких игрушках могут быть неприятные сюрпризы!

- Например?

- Например, датчики передвижения, локаторы, подслушивающие устройства, - отвечает более спокойный мужской голос.

В полутьме мне совершенно не видно их лиц, но я предполагаю, что басистый грубиян – тот, кто со мной танцевал.

Внезапный стук в дверь и слышу до боли родной голос брата:

- Соня, ты здесь?

Я открываю было рот, чтоб заорать, что есть мочи, но его тут же накрывает грубая шершавая ладонь с запахом апельсина и … неясного дерьма. Но я не теряюсь: не могу орать, значит буду мычать и топать ногами и руками! Они пытаются удержать меня, все трое, но мне удаётся изо всех сил долбануть ногой в предмет некой мебели, наверное, это был комод или что-то вроде этого, и на моё счастье, этот самый громоздкий предмет с грохотом заваливается… И именно в этот момент я получаю острую боль в голову – это был удар, если не ногой, то точно мужским кулаком.

Сознание возвращается вместе с чувством тошноты. Меня никто не держит, я лежу на полу, осознавая, что жива, лишь потому, что адская боль намертво поселилась в моём теле – голове, животе, горле. Я слышу глухие звуки ударов, мужскую ругань, женские вопли – и всё это в полнейшей темноте. Внезапно вспоминаю, что в себя пришла от грохота, сопутствующего стеклянному звону – теперь мне очевидно, почему в комнате полнейшая тьма – грёбаный телек разбили!

Пытаюсь подняться, попутно вспоминая, что слышала голос брата, и теперь меня точно спасут… А спасут ли?

Страх… Именно в это мгновение мне становится по-настоящему страшно! Воображение рисует картины убиенного брата, повергнув мое избитое тело, наделённое глупыми мозгами, в непередаваемый ужас, панику, дикий неконтролируемый тремор.

- Лё-о-о-о-ша! – мой истошный вопль оглушил и меня саму, и окружающую возню разбиваемых челюстей, носов, мебели и чего-то ещё…

Несколько мгновений спустя шум стихает, и я чувствую, как чьи-то руки легко подхватывают меня, прижимая к груди, источающей до боли знакомый запах... Теперь я слышу сердце – глухие, гулкие удары, не просто частые, а бешеные, словно это не сердцебиение, а скачка галопом… Большая рука прижимает мою голову к мужской груди, растопырив пальцы так, как держат головы младенцев, и я в этот момент, наверное, действительно беспомощна как новорожденный – избита и обдолбана дрянью, не зная даже её происхождение…

Я звала брата на помощь, я слышала его голос, и он пришёл, чтобы спасти меня, но эта рука не его, не его грудь, не его запах и не его сердцебиение… Это сердце я уже слышала однажды, и тогда оно было так же напугано, как и сейчас, так же страшилось любой беды, какая могла бы приключиться со мной. И тогда я была уверена, что оно влюблено, это сердце, что плавает в сахарном сиропе рождающегося чувства так же, как моё собственное…

А потом оказалось, что всё обман, мои иллюзии и девичьи мечты, и это сердце – самое холодное и безразличное на Земле.

Но разве может так биться сердце, которое ничего не чувствует?

Сознание снова покидает меня, и на этот раз, кажется, не из-за ударов или ядовитой химии, попавшей в мою кровь, а по причине внезапно нагрянувшего расслабления, уверенности, что всё будет хорошо, я в безопасности, потому что в самых надёжных и желанных руках в мире…

Открываю глаза и вижу прямо перед собой довольную Лёшкину морду:

- Ну как, жива? Дебютантка! – посмеивается.

- Да вроде, - отвечаю.

- Как тебя угораздило так наклюкаться-то, а? Даже я так не умею!

Протяжно вздыхаю, осознавая, что тайна белой таблетки ещё не раскрыта, и мне по любому лучше унести её в могилу.

- Помнишь, что случилось то?

- Помню… - вяло отвечаю.

Брат гладит меня по руке:

- Алекс тут всю ночь с тобой просидел, вышел кофе попить, настраивайся, у него к тебе разговор, сестрёнка!

Мои глаза раскрываются шире, я паникую, но брат беспощаден:

- Да-да! Кажется, наступила и твоя очередь отхватить по полной! А я, кстати, своё уже получил! – сообщает довольно.

- За что?

- За то, что притащил девочку в чёртов клуб! Ты же его знаешь… отца, я имею в виду. Кстати, родной наш отец тоже к тебе придёт сегодня. Так что готовься: двойная порция пендюлей светит тебе, сестра!

Снова вздыхаю, рассматривая уютную палату: стены закрыты деревянными панелями, высокие узкие окна в пол, напротив моей широкой больничной койки ярко красная вместительная софа и на ней подушки и плед Алекса, те, что я видела у него в машине.

- Как вы поняли, где я?

Брат многозначительно поднимает брови:

- Это Эштон. Ты же его знаешь: вечно следит за всем и всеми, изучает. Он видел с кем ты ушла.

- Ушла?

- Да вроде так он сказал: «Ушла с подозрительным типом. Давай проверим?…».

Я точно помню: мой герой ни разу не взглянул на меня, пока лизался со своей девицей. Когда успел заметить?

Брат, словно услышав мою мысль, предлагает ответ:

- Прикольно, да? Не смотрит, но всё видит, за всем сечёт… Все-то у него под контролем, под колпаком «всевидящего ока»! Слушай, и ты знаешь, он мне и раньше нравился, но после этого случая…

Лёша некоторое время молчит, потом добавляет, отвернувшись в сторону:

- Мне стыдно перед тобой, Сонь. Это я - твой брат, и это я не доглядел. Мальчишка какой-то оказался внимательнее и взрослее меня, если б не его привычка «шкелить» за всем происходящим… боюсь даже думать, что было бы…

- Я тоже боюсь. А привычка эта у него от Алекса, он ведь тоже вечно держит руку на пульсе. Разве не «контроль» было его любимым словом, всякий раз как он тебе мозги промывал за косяки?

- Плохо промывал! Бить надо было! – брат уже улыбается, склонность к рефлексии никогда не была его слабостью.

- У Эштона совсем отца не было… Его и не били, и нотаций не читали, и советов не давали…

- У Эштона - порода, сестрёнка. Мы с тобой попроще будем, оттого и косячим так. Дурында! Ну надо ж было так вляпаться! - треплет волосы на моей голове.

Алекс долго смотрит, насупившись. Когда его брови сведены вот так, как сейчас, это означает только одно – он неимоверно рассержен. Смотрел он так своими умными карими глазами в мои бестолковые синие минут пять, потом просто спросил:

- Ну как? Таблетка была вкусная?

- Нет, - отвечаю как на духу.

- Будешь ещё?

- Нет! – искренне и с чувством.

- То-то же. Собирайся, домой поедем.

- У меня всё болит! – ною.

- С трещиной в ребре можно и дома поваляться. ПОД ПРИСМОТРОМ! Так доктор сказал, так что вставай, хватит разлёживаться!

- Лёшка сказал, отец приедет…

- В другой раз он приедет, а через пару дней ты и сама сможешь к нему поехать.

В тот день – день моего позора, Алекс не произнёс больше ни слова о моём падении. Мама причитала долго и упорно, опробовала на мне с десяток методов промывки мозгов о том, как должны и как не должны себя вести приличные девочки, съехав в итоге на тему адекватности и обдуманности принимаемых решений. Я со всем согласилась, вот абсолютно с каждым её словом. А чего спорить? I definitely messed up[4]…

Но ни один потраченный матерью час на апгрейд моих мозгов не имел такого мощного влияния, как один единственный не такой уж и длинный разговор с отцом. Случилась наша беседа спустя недели, когда страсти вокруг моего «падения» поутихли, Лурдес и Аннабель почти перестали стебаться, а брат Лёшка всякий раз обнимать… Перепугался до чёртиков братик мой! Вот так вот в такие моменты и понимаешь, как дорог ты для своих близких…

Отец проник в мой мозг незаметно, ненавязчиво, неожиданно, когда я не ожидала, не была готова, а потому не успела закрыться своими тинейджерскими заслонами:

- Я был однажды по ту сторону, Сонь. И знаю, что это такое не из книг, журнальных статей или чьих-то слов - проверил всё на себе, будучи на самом дне. На самом что ни на есть, Сонь. Вылезти оттуда нелегко, почти невозможно.

Я молчу, потрясённая его словами. Отец много рассказывал о себе… но больше о своём отношении к моей матери, совершённых ошибках… Но никогда не признавался в том, что был наркоманом. Не знаю почему, но мне вдруг становится жутко…

 - Меня угораздило вляпаться в это дерьмо из-за уверенности в полнейшем своём неисправимом одиночестве. Мне было тридцать лет, и за эти годы я умудрился  запороть все до единого шансы на главное – семью…

Отец медленно наливает в белые чашки цветочный чай – для себя и для меня, затем продолжает:

- Всё, что было мне нужно – знание, что в месте, называемом домом, меня ждёт хотя бы один единственный человек. И такой на мою удачу неожиданно нашёлся. Как ни странно, это была не твоя мать, хотя я уже давно привык связывать с ней не только всё самое лучшее в своей жизни, но и просто хорошее. Но в тот момент, это оказалась не она, а совсем другая женщина.  Совершенно чужой человек, казалось бы не значимый, не имеющий для меня какого-либо веса, стал тем, кто вытащил безнадёжно отчаявшегося мужика из самого отвратного места, какое только можно себе представить. И я понял, что даже в те моменты, когда, казалось бы, ситуация видится беспросветной, появляются люди, которым ты важен, нужен, и которым будет бесконечно больно от твоих эгоистичных решений, убивающих, как ты думаешь, только тебя… Это иллюзия, Сонь. Мы не принадлежим себе, как хотим думать, мы часть тех – кто нас любит, и кого любим мы. И я понятия не имел, прозябая в притонах и потеряв человеческий облик, упиваясь собственными мечтами о несбыточном, как сильно в это самое время твоя мама любила меня, как жила воспоминаниями о том времени, которое мы двое щедро выделили себе в юности…

Алекс смотрит в мои глазами своими тёмными, проникая так глубоко, доставая, кажется, до самого дна моей души, а у меня от его слов и признаний в буквальном смысле истерика…

- Соня, меня в квартире, которую я заставлял себя считать домом, ждал только один человек, тебя ждут и любят пятеро. А сколько ещё любящих тебя раскидано по свету? Принимая любые решения, которые касаются только тебя самой, помни о том, какую боль принесут их последствия твоим близким. Поразмысли, как скоро они смогут её пережить, и у всех ли вообще это получится. У меня вот точно нет, потому что мы с тобой родственные души, так ведь?

- Так… - меня душат слёзы, и я, пожалуй, впервые осознаю до самого конца, что именно сотворила.

- Помни, всегда помни о том, как сильно я люблю тебя, как болит мамино сердце о твоих ошибках и промахах, и что будет с ней и со мной, если один из них вдруг окажется фатальным. Подумай о том, какую выбоину это событие оставит в сердцах сестёр и брата, бабушки с дедушкой, твоего родного отца… Ты видишь, сколько людей ждут тебя? И это не случайные люди, как было у меня, а твои самые родные, роднее не бывает, понимаешь?

Я киваю, как игрушечная собачонка, потому что не в силах произнести ни слова – в горле одни рыдания. Отец обнимает меня обеими своими ручищами, и на груди у него так хорошо, так спокойно… Я больше никогда, никогда-никогда не прикоснусь ни к одному наркотику…

Глава 20. Мир без НЕГО

Я не имела даже отдаленного представления о том, к чему приведёт выходка в клубе. Если б только мой глупый девичий мозг мог это предвидеть…

Понимание содеянного не дошло до меня, даже когда мама как бы невзначай сообщила за ужином, что Эштон принял решение вернуться домой, в Париж, к матери.

- В Сорбонне готовят не худших бизнес-специалистов, нежели в нашем Университете!

- А как же медицина? - расстроено интересуется Лурдес.

- Ну, это уж он сам решит: если захочет, поступит и на медицинский!

А я не могу разжать рта. Горе. В моей душе горе выжгло пустыню в считанные секунды осознания этой новости.

Я приняла свою кару покорно. С понурой, можно сказать, головой.

Но никто и никогда не остановил бы меня, если бы ни та его фраза: «зачем ты приволок ее сюда?».

Подлая, ненавистная фраза, разрушившая надежды, уничтожившая мечты и меня. Я не нужна ему. Не интересна. Безразлична. Даже докучлива, если хотите.

Это известно всем, и именно поэтому мне так заботливо помогают излечиться от болезни, создавая буквально тепличные условия. Я не виню ни отца, ни мать, потому что знаю: будь у меня хоть малейший шанс на взаимность, они никогда не совершили бы ничего подобного.

И я только-только начинаю догадываться, что мои чувства - не единственная причина «самостоятельного» решения Эштона вернуться на Родину. Ведь не существует абсолютно чёрствых людей, напрочь лишенных возможности любить, зато уж точно есть заблуждения и слепота некоторых наивных девочек…

Отсутствие в моей горемычной жизни парня по имени Эштон имеет свой ожидаемый эффект: мне становится легче. Я не вижу его, ничто кроме немецкой лошади с пятнами его крови не напоминает о нём, и моя обычная жизнь, в которой когда-то были иные интересы помимо одержимой любви, постепенно возвращается. Это мой последний год в старшей школе, и спустя ровно два месяца после случившегося в клубе, отец мягко просит уделить особенное внимание учёбе, ведь мне в этом году поступать! В планах родителей всегда была Европа…  поэтому я с остервенением вгрызаюсь в науки.

Оценки удаётся выправить достаточно быстро и легко, особенно учитывая тот факт, что моим персональным тьютором по математике и французскому является профессор лучшего в штате Вашингтон университета – моя мать, а по английскому, испанскому и наукам – отец. Моё поступление в высшее учебное заведение является настолько важным событием для них обоих, что в этот период зимы-весны последнего учебного года они ни разу не отлучаются из города. Отец даже пренебрегает командировками, отрядив эту свою обязанность Алёше, потому что его лучший друг и заместитель дядя Марк пребывает на каком-то необитаемом острове, делая свою киношную карьеру, и застрял там, похоже, надолго…

Мои дни и часы расписаны по минутам, и только поздними вечерами моё влюблённое сердце получает долгожданную возможность побыть наедине с собой и собственными думами, мечтая о том, что в теории могло бы стать реальностью… Но, к сожалению, только в теории.

Каждую свою ночь я сплю с лошадью – той самой, которую дарила ЕМУ в День его Рождения. Она испачкана его кровью, и эта кровь – единственное, что у меня осталось – несколько маленьких частичек человека, который неожиданно стал для меня самым главным существом на планете. Я целую её, каждый раз желая ЕМУ спокойной ночи, и сплю всю ночь в обнимку с игрушкой, представляя на её месте его руку, шею, голову, не важно, что. И также точно, начиная в шесть утра свой трудный, тяжёлый, перегруженный учёбой день, я желаю Эштону хорошего дня, добрых людей и удачи в каждом запланированном им на сегодня деле. И я стараюсь не думать о том, с кем он встречается, кто удовлетворяет его «потребности», и, не дай Бог, владеет его сердцем.

Я просто живу, прохожу каждый свой день, представляя себя, что он там, в далёкой Европе, в своём родном Париже так же одинок, как и я, и может быть даже иногда вспоминает обо мне и искренне жалеет о том, что не дал нам даже шанса.

Так легче, так проще, так безопаснее. Постепенно эмоции и боль становятся не такими острыми, переживая заново все произошедшие события, я понимаю, насколько была неправа и глупа, навязывая Эштону своё чрезмерное внимание. Мне стыдно перед ним за то, что случилось в клубе, но тяжелее всего осознавать свою эксклюзивную вину в том, что ему пришлось уехать. Ведь он сам приехал к нам, значит ему нужно было быть здесь, именно здесь, рядом с отцом, сёстрами, а не кем-то ещё. Больше всего мне хочется заглянуть в его карие глаза и попросить прощения, но увы, это невозможно. Я не могу даже написать ему - его нет в соцсетях, никто не открывает мне его Парижский номер телефона, я не знаю его адреса. Стена, самая настоящая Китайская стена между нами.

Таких оценок как в последнем из трёх лет хайскул у мня не было за всю историю моего обучения. И я кардинально меняю свои намерения: желание быть архитектором, как отец, нещадно растоптано стремлением лечить людей…

Родители немного в шоке от такой кардинальной перемены в моих планах на жизни:

- Соняш, выбор профессии слишком важное решение, чтобы принимать его под воздействием эмоций! – возмущён отец.

Ну да, ему очень нравилось моё увлечение архитектурой и раньше он мог часами рассказывать мне о стилях, их истории, о технологиях, о современных тенденциях. Теперь, когда я собираюсь посвятить ближайшие девять лет изучению медицины, чтобы стать в итоге детским онкологом, о чём мы будем с ним говорить? Какие у нас будут общие темы для бесед?

Спустя месяц отец пробует войти в мою эмоциональную голову с другой стороны:

- Сонь, ты даже не представляешь себе, насколько тяжёлую профессию ты выбрала. Эта работа – одна из самых сложных, но важно делать её хорошо! От твоих решений будут зависеть жизни! Детские жизни, Сонь! Они будут умирать, несмотря на все твои старания, они всё равно будут умирать, и я не уверен в том, что ты сможешь это вынести! Ты ведь очень эмоциональный, ранимый человек, разве в тебе есть достаточно чёрствости и хладнокровия, чтобы реагировать адекватно, чтобы не разрушиться самой под тяжестью этой профессии?

Слова отца задели за живое. Конечно, я знала, что американская медицина, которую считают лучшей в мире, ещё не придумала способа излечивать все виды онкологии и на всех её стадиях, но я никогда не проводила параллели между своими эмоциями и способностью делать своё дело хорошо.

«Они всё равно будут умирать…». Страшная перспектива. Уродливая сторона профессии. Они будут страдать, мучаться, спрашивать меня о смерти, и всегда кто-то из них будет обречён. Сколько силы нужно человеку, женщине, чтобы продолжать делать своё дело, невзирая на этот неподъёмный груз?

Я сомневаюсь, но отец не давит. Отец направляет мысли в то русло, какого избегает мой наивный мозг. Я не была в розовых очках, но никогда не думала, что не смогу делать всё возможное для их жизней из-за своих эмоций, из-за своей неспособности управляться с ними.

Мама просит меня хорошо подумать, всё взвесить, разумно оценить свои способности и возможности.

- Нет, не умственные, конечно! – уточняет она.

Да, мам, я знаю. Уже поняла: речь о возможностях моей души, о способностях моей эмоционально неустойчивой личности. Если справиться с чувством  первой любви к мальчику оказалось для меня такой непосильной задачей, то как же я собираюсь всю жизнь волочь на себе груз детской боли, которую не смогу унять, и смертей, которые могли бы быть жизнями, если бы я старалась лучше. Ведь всегда можно лучше! Всегда!

И я решаю доказать им обратное: я не бесполезное женское существо, паразитирующее на успехах родителей. Я не девочка, родившаяся с серебряной ложкой во рту. Да, я эмоциональна, да неустойчива. Но эмоциональность поможет мне в моём деле, я буду сопереживать и дети, чувствуя это, будут легче переживать свою большую-маленькую катастрофу. А неустойчивость – повод работать над собой, причина стремиться стать лучше. Главное, чтобы цель была убедительной.

Родители соглашаются: