МУТАНТЫ, СОТВОРЁННЫЕ ЛЮДЬМИ 6 страница

Помощник капитана штабного теплохода рассказывал, как люди, желающие избавиться от своих четвероногих, отвозят их куда-нибудь подальше и бросают. Если бросают в черте города, кошки и собаки группируются вокруг помоек, дающих им хоть какое-то пропитание. Когда собак отвозят в глухие места, подальше от города, они сбиваются в стаи и добывают себе пропитание, нападая на живность. И на людей, особенно одиночек, нападают. Собаки эти — пострашнее волков. Они стараются подстеречь подраненную или выбившуюся из сил жертву, набрасываются на неё одновременно. Сбившиеся в стаи, бездомные, озверевшие собаки пострашнее волков ещё и потому, что они лучше волков ­знают повадки людей и ненавидят их. Они — злые на людей, охотиться на дичь, как волки, у них опыта нет, на людей — есть.

Особенно страшно, если в стае такой окажется хоть одна собака, которую тренировали нападать на человека.

У меня была собака, и я тоже водил её в собачью платную школу. Там среди прочих упражнений по выполнению всяких команд есть и упражнение по нападению на человека. В собачьей школе помощник инструктора надевает на себя ватное пальто с длинными рукавами и собаку учат на него нападать, кусать с остервенением. Если собака хорошо выполняет упражнение, её за это поощряют, лакомство дают. Вот и доупражнялись, умники.

Интересно, есть ли хоть одно существо на белом свете, кроме человека, которое занималось бы обучением других видов существ в нападении на себе подобных?

Окружившие меня собаки сжимали кольцо. Подумалось: “Надо как-то показать им, что я живой ещё, могу двигаться, обороняться”. Я поднял короткую палку и швырнул в большую ближайшую и облезлую псину. Собака увернулась от палки и снова залегла. Палок поблизости больше не было. Тогда я достал из рюкзака две жестяные банки с консервами. Пока доставал, самая маленькая собака — болонка — подкралась сзади, рванула меня зубами за штанину и отскочила, остальные собаки наблюдали. Наверное, остальные собаки смотрели, какая у меня будет реакция на нападение болонки.

Я швырнул одну банку в крупного ближайшего пса, другую в болонку. Больше бросать было нечего. В сознании наступила какая-то безысходность.

Я представил, как собаки будут рвать моё тело и жрать его куски, а я при этом, некоторое время в сознании находясь, буду видеть всё, корчиться от боли, потому что мгновенно собаки убить не смогут. И у меня с собой ничего нет такого, чтоб умереть быстро, без длительных мучений.

Ещё жалко стало, что рюкзак с подарками для Анастасии от читателей не донёс и для сына в рюкзаке разные детские штучки, необходимые для маленького ребёнка, тоже не донёс.

Полрюкзака занимали письма от читателей с вопросами, просьбами. Много писем. Необыкновенных писем. О Душе они, о жизни, и стихов много. Может, непрофессиональные стихи, не всегда в рифму, но чем-то хорошие. И вот теперь пропадёт всё. Сгниёт здесь. И тут как-то само собой придумалось. Решил написать записку и вложить в целлофановый мешок с письмами. Записку! Если кто найдёт рюкзак, пусть заберёт себе всё содержимое, и деньги тоже заберёт. А письма читателей, дочери моей, Полине, перешлёт. И написал в записке, чтобы она издала их, когда гонораров за книжки на то достаточно накопится. Нельзя допустить, чтоб столько стихов искренних зря пропало. Многие вообще, может, первый раз стихи написали, от Души они получились. И их единственное в жизни стихотворение пропадёт.

Записка эта с трудом писалась. Руки дрожали. От страха, наверное. И чего человек за жизнь так цепляется, даже в ситуации, когда абсолютно ясно, что всё кончено? Но я дописал записку, вложил её в целлофановый пакет с письмами и обвязал пакет потуже, чтоб влага не попадала. И тут увидел, как окружившие меня псы, подобравшиеся уже совсем близко ко мне, вдруг начинают совершать странный манёвр. Они один за другим переползали от меня. Некоторые привставали и смотрели в другую сторону, не на меня, и снова залегали, как в засаде. Я встал на ногу, чтобы посмотреть, что их отвлекло. И увидел... Увидел, как вдоль ручья стремительно бежала Анастасия.

Она бежала своим красивым бегом, от которого развивались её золотистые волосы.

Сначала я залюбовался этой картиной, но вдруг меня осенило: собаки! Они почувствовали, что добычу их могут отобрать, и готовились к нападению на стремительно приближавшуюся к нам Анастасию.

Изголодавшиеся, озверевшие псы будут с остервенением драться за свою добычу до конца. Одна Анастасия ничего с ними сделать не сможет. Псы её растерзают, и я закричал, насколько сил хватило:

— Стой! Стой, Анастасия! Собаки. Псы здесь озверевшие! Не беги сюда, Анастасия! Остановись!

Анастасия услышала, но нисколечко даже не замедлила своего стремительного бега. Только руку вверх на бегу подняла и помахала. “Что она наделала? — подумал я. — Теперь и явление это необычное помочь ей не сможет”.

Быстро-быстро я достал из рюкзака маленькие стеклянные бутылочки с соком для детского питания. Стал метать бутылочки в собак, пытаясь отвлечь их на себя. Одной бутылочкой я попал, но собаки не обращали на мои попытки никакого внимания.

Понимали, наверное, псины, кто для них реальная угроза. Псы бросились на Анастасию одновременно с разных сторон, как только она вбежала в их круг. И тут... Эх, эту картину нужно только видеть. Анастасия всю энергию своего бега превратила во вращение. Она вдруг со всего разбега резко закружилась волчком, как балерины на сцене делают, только быстрее. Ударившись о вращающееся, как волчок, тело Анастасии, собаки разлетелись в разные стороны, не причинив ей вреда, но тут же стали готовиться к новому нападению на остановившего своё вращение человека.

Я пополз навстречу Анастасии. Она была одета в своё короткое лёгкое платьице. Если б хоть телогрейка была на ней, телогрейку труднее собакам прокусить.

Анастасия припала на одно колено. Она стояла в кругу озлобленных, полу- взбесившихся от голода собак, но лицо её не выражало страха, она смотрела на меня и быстро говорила:

— Здравствуй, Владимир. Ты только не пугайся. Ты отдохни немножечко. Расслабься. Ты не беспокойся, они ничего не сделают мне, эти голодные собачки. Не беспокойся.

Две здоровенные псины снова с разных сторон бросились на стоящую на одном колене Анастасию. Не переставая что-то говорить, она молниеносным движением рук, одновременно двумя руками, во время их прыжка схватила каждую собаку за переднюю лапу и перевернула собак в воздухе, чуть отклонив своё туловище, давая собакам столкнуться друг с другом и шлёпнуться на землю.

Псы снова залегли, наверное, обдумывая новую атаку, они готовились к атаке, но не нападали.

Анастасия встала, взметнула руку вверх, потом резко опустила, два раза шлепнув себя по ноге.

Из-за ближайших зарослей кустов мгновенно выскочили четыре матёрых волка. В их стремительных прыжках была такая решимость, что, казалось, они не будут разбирать, в каком количестве и какой силы перед ними противник. Они вступят с ним в бой.

Собаки поджали хвосты и бросились наутёк. Волки пронеслись мимо меня, обдав горячим дыханием. Следом за волками, изо всей силы пытаясь не отстать и оттого мельтеша частыми мелкими прыжками, мчался совсем молодой волчонок, похожий на щенка овчарки. Поравнявшись с Анастасией, он вдруг затормозил всеми четырьмя лапами, даже перевернулся. Вскочил и два раза лизнул на босой ноге Анастасии свежую царапину.

Анастасия быстро схватила волчонка поперёк туловища и приподняла от земли:

— Ты куда это? Рано тебе. Мал ещё.

Волчонок весь задёргался в руках Анастасии, заскулил, как щенок. Ему удалось вырваться, или она сама его отпустила. Только оказавшись на земле, волчонок быстро ещё раз лизнул царапину и припустился догонять волчью стаю.

— Ну почему? — стал я говорить подбежавшей ко мне Анастасии. — Почему ты сразу волков не позвала? Почему?

Анастасия улыбалась, быстро ощупывала мои ноги, руки. Чистым, успокаивающим голосом говорила:

— Не волнуйся, пожалуйста. Собачкам показать необходимо, что человек всегда сильнее их. Волков они и так боятся. А на человека нападать стали. ­Теперь не будут на человека... Ты не ­волнуйся. А я, когда почувствовала, поняла, что ты идёшь... Побежала навстречу. Зачем ты так рисковал? Пошёл... А я потеряла тебя сначала, потом догадалась...

Анастасия отбежала в сторону, сорвала какой-то травы, потом поискала в другом месте и снова сорвала траву. Она растирала траву в своих ладонях и осторожно тёрла влажными ладонями больную ногу. И говорила не останавливаясь:

— Пройдёт. Быстро пройдёт. До свадьбы заживёт.

Я заметил, она употребляла разные поговорки, и спросил:

— Ты откуда поговорки наизучала?

— Слушаю иногда, как разные люди говорят. Чтоб научиться больший смысл во фразе короткой отобразить. А тебе не нравится?

— Невпопад у тебя иногда получается.

— А иногда всё же впопад? Здорово, когда впопад?

— Какой “впопад”?

— Так ты же это слово первый произнёс. Я повторила только.

— Скажи, Анастасия, далеко ещё до поляны твоей?

— Ты половину пути проделал, мы вдвоём теперь быстро дойдём.

— Быстро, наверное, не получится, нога пока болит.

— Да, ещё немножечко болеть может. Пусть отдохнёт нога, а пока я помогу тебе идти.

Анастасия легко подняла тяжёлый рюкзак, повернулась ко мне спиной, опустилась на одно колено и предложила:

— Ты за меня хватайся. Садись на меня. На спину, — она говорила так быстро и решительно, что я и залез ей на спину, обхватив руками за шею. Анастасия быстро встала и легко, вприпрыжку побежала. И всё говорила, говорила на бегу.

— Тебе не тяжело? — спросил я через некоторое время.

— Своя ноша не тянет, — ответила Анастасия и ещё добавила со смехом:

— Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик.

— Стой. Дай слезу. Сам попробую идти.

— Но мне не тяжело. Почему сам?

— А что ты про мужика? “Я и баба и мужик”?

— Так это же просто поговорка такая. Не к месту проговорила её, да? Ты обиделся?

— Неважно, просто сам хочу попробовать идти. Ты только рюкзак понеси ещё немного.

— Если самому идти, тогда надо отдохнуть твоей ножке хотя бы час ещё один. Ты посиди пока, я быстро, я сейчас. — Анастасия убежала на некоторое время. Вернулась с пучком разных трав и снова стала втирать их в ногу около ступни. Потом присела рядом, хитро как-то и с улыбкой смотрит на рюкзак и вдруг спрашивает: — Скажи, пожалуйста, Владимир, что в рюкзаке твоём?

— Некоторые письма читателей. Подарки тебе от них же. И я купил кое-что для ребёнка.

— Ты мог бы сейчас, пока отдыхаем, показать мне подарки?

— А ребёночка, сына, ты мне покажешь? Не будешь говорить, что не должен он меня видеть, пока не очищусь?

— Хорошо. Я покажу тебе нашего сына. Только не сразу. Завтра покажу. Сначала ты поймёшь немножко, как общаться с ним. Ты быстро поймёшь, как увидишь.

— Пусть завтра.

Я развязал рюкзак и стал доставать сначала подарки для Анастасии. Она брала бережно в руки каждую вещь, с интересом рассматривала её, гладила. Стала звонить в валдайские колокольчики, которые подарила ей Ольга Сидоровна. А когда я подал ей красивый большой цветастый платок, подаренный тоже очень доброй женщиной Валентиной Ивановной, сразу понял: женщины есть женщины, много в них одинакового.

Анастасия взяла платок, развернула его. Потом она проделала с платком массу манипуляций. Повязала платок себе на голову так, как на шоколадке с картинкой “Алёнушка”, и ещё на разный манер.

Анастасия, смеясь, завязывала платок на талии, как цыганка, набрасывала его на плечи и прохаживалась передо мной в каком-то народном танце. Потом свернула аккуратно платок и положила на выложенные на траве подарки, сказала:

— Ты, пожалуйста, скажи, Владимир, каждому человеку. Передай от меня слово “спасибо” каждой женщине за тепло их Души, присланное с этими вещами.

— Передам, кого увижу. Но больше мне показывать тебе нечего. Остальное не для тебя. Для сына. Всё необходимое. Ты этим пользоваться не можешь, я тебе сам на месте покажу, как придём.

— А сейчас почему не хочешь? Всё равно же сидим, отдыхаем. Мне очень интересно посмотреть.

Я не хотел показывать Анастасии то, что купил для сына, потому что помнил её слова, которые она сказала ещё при первой нашей встрече: “Тебе захочется приобрести для сына всякие бессмысленные побрякушки, но они ему не нужны, они нужны тебе. Для самоудовлетворения. Какой я хороший, заботливый”. Но всё же решился показать, потому что и самому было интересно, как она отнесётся к достижениям нашей цивилизации в заботе о детях. Я стал показывать Анастасии подгузники и рассказывать, как они эффективно действуют по впитыванию влаги, когда ребёнок в них мочится, и от того кожа ребёнка не преет. Рассказывать всё то, что видел в рекламе по телевизору. Питание детское показал.

— Видишь, Анастасия, это питание детское, оно — просто шедевр. В нём есть все вещества, для ребёнка необходимые, витаминные добавки в нём тоже есть. А главное, готовить его можно без проблем. Разбавляй в теплой воде — и каша готова. Поняла?

— Поняла.

— Ну вот, не зря, значит, трубы за­водов дымят нашего технократического ми­ра. Есть среди прочих и трубы заводов, которые выпускают такое вот питание для детей, упаковку. Видишь, на упаковке ребёнок какой красивый, розовощёкий, улыбающийся изображён?

— Вижу.

Самым последним я показал Анастасии детский конструктор и сразу прокомментировал:

— Это конструктор детский. Конструктор — не бессмысленная погремушка. Здесь написано, он специально разработан для развития ребёнка. Можно из него машину сделать, как на этой картинке, можно паровозик, самолётик, дом. Ну, он чуть попозже сыну пригодится. Сейчас, конечно, ещё ему осмысливать рано, что как движется, летает.

— Почему — рано? Сейчас как раз он это и осмысливает, — ответила Анастасия.

— Вот видишь. Конструктор ему в этом и поможет.

— Ты так считаешь? Уверен в этом?

— Тут не только моя уверенность, Анастасия. Так и многие учёные считают, психологи, которые детскую психику изучают. Видишь, они в аннотации своё заключение пишут.

— Хорошо, хорошо, Владимир. Ты не беспокойся. Сделаешь сам всё, как нужным считаешь сделать. Только ты, пожалуйста, посмотри сначала, как живёт наш сын. Сам и определишь тогда, что ему необходимо в первую очередь.

— Ладно. Как скажешь, — обрадовался я, что не стала оспаривать Анастасия необходимость привезённых мною вещей, — сам посмотрю и определю.

— А пока давай спрячем рюкзак твой. Потом, как определишь, какая вещь нужна в первую очередь, я сбегаю и принесу её или весь рюкзак принесу. Сейчас тяжело его нести. Нога ведь болит у тебя, а на меня садиться не желаешь.

— Ну ладно, давай пока спрячем, — согласился я. — Только письма заберём. В них вопросов к тебе много. Я их все и не запомнил.

— Хорошо, письма заберём, — согласилась Анастасия. Она взяла пакет с письмами. Я опёрся на её плечо, и мы пошли в сторону поляны Анастасии.

Только к позднему вечеру пришли мы на поляну Анастасии.

Как и прежде, ничего на ней не было. Никаких построек. Даже шалаша не было. Но ощущение складывалось, будто бы пришёл в родной дом. Даже настроение поднялось, и успокоенность какая-то наступила. Уснуть захотелось. Наверное, оттого, что с Александром всю ночь проговорили. “Надо же, — подумалось мне, — абсолютно ничего нет на этой поляне, а ощущение возникает такое, словно в дом пришёл.

Видно, ощущение дома не в том, какая у тебя по величине квартира или даже замок, а в чём-то другом”.

Анастасия сразу подвела меня к озерцу и предложила искупаться. Купаться мне совсем не хотелось, но я подумал, что лучше её пока слушаться во всём, чтоб сына быстрее посмотреть.

После купания, когда вышел на берег, холоднее, чем в воде, стало. Анастасия ладонями согнала с меня воду, травой какой-то потёрла, и тело словно горячее стало. Потом протянула своё платьице и говорит со смехом:

— Надень, пожалуйста, Владимир, это будет рубашка для тебя ночная. Я одежду твою намочу, постираю. Запах от неё сильный.

Я надел платье Анастасии, потому что понял: надо уничтожить запах.

— Это для того, чтобы сын не испугался?

— И для него, — ответила Анастасия.

— Но в платье одном мне будет холодно спать.

— Не беспокойся, я всё уже сделала. Ты выспишься, тебе не будет холодно. Под голову положишь с письмами пакет, подушечку заменит он тебе. Я всё придумала, ты выспишься и не замёрзнешь.

— Опять медведицей обогреваться? Не буду спать с медведицей, лучше сам как-нибудь.

— Я так всё постелила, что не будет холодно или жарко тебе.

Мы подошли к той землянке, где раньше я спал. Анастасия раздвинула нависшие над входом ветки. Я ощутил приятный запах трав сухих, залез в землянку, погрузился в травы, сон приятной истомой окутывал всё вокруг.

— Можешь укрыться кофточкой, но и без неё тебе не будет холодно. Если захочешь, я тоже потом рядом лягу. Обогрею тебя, — сквозь сон услышал я слова Анастасии и ответил ей:

— Не надо. Ты лучше к сыну иди, обо­грей...

— Не беспокойся, Владимир. Наш сын уже во многом самостоятельно спра­вляется.

Как же он может самостоятельно, он же маленький...— Больше я ничего говорить не мог, погружаясь в глубокое, спокойное блаженство.

НОВОЕ УТРО КАК НОВАЯ ЖИЗНЬ

Проснулся утром. А настроение такое необычно хорошее, что лежу и думаю, не буду пока двигаться, чтоб вдруг не ушло такое настроение. И что это за ночь была такая? И почему так утром оказалось, как будто ночью этой тело и сознание словно в Любви купались. При свете дня мне стало ясно, почему ни холодно, ни жарко ночью не было. Я лежал, погружённый в сухую траву и цветы, они источали приятный запах и грели. Читатели спрашивают часто, как Анастасия зимой, в морозы лютые сибирские, не замерзает, а ведь как просто всё: в стог сена если закопаться, никакой мороз не страшен. Правда, она ещё каким-то образом обогревается, ходит полуобнажённой даже всего при пяти градусах тепла и не мёрзнет и даже купается при такой низкой температуре и не дрожит, как из воды выходит.

Ещё я подумал, когда лежал в блаженстве на сухой траве: “Вот утро настаёт, иль новый день пришёл, а впечатление такое, будто новой жизни начало наступает, вот если бы всегда так было, каждым утром, тогда за жизнь одну как будто тысячу прожил веков и каждый век прекрасен, как это утро. Но как так сделать, чтоб каждый новый день прекрасным был, как это утро?”

Подниматься я стал только, как услышал весёлый голос Анастасии:

— Если рано кто встаёт, тому Бог мно­го даёт.

Я вылез из прекрасной ночной спальни. Она стояла наверху, у входа сразу. Золотистые волосы были заплетены в косу, а внизу коса травинками обвязана, как бантом. Новая причёска ей тоже очень шла.

— Пойдём к озеру, умоешься, оденешься, — предложила Анастасия, перебрасывая косу вперёд, как кокетка.

“Надо же, женщины есть женщины”, — подумал я и говорю ей вслух:

— Очень красивая у тебя коса, Анастасия.

— Красивая. Да? Очень, очень красивая? — засмеялась она, перекруживаясь.

Мы побежали к озеру. На берегу, на ветках у кустов висели мои рубашка, брюки, майка, в общем, всё, что вечером оставил. Я потрогал, они оказались уже высохшими.

— Как же они успели высохнуть так быстро?

— Я помогла им, — ответила Анастасия. — На себя надела и побегала немножко в твоей одежде, она и подсохла быстренько. Теперь ты искупаешься и наденешь её.

— А ты будешь купаться?

— Я всё уже проделала, необходимое для встречи дня.

Анастасия перед тем, как я зашёл в воду, натерла моё тело какой-то кашицей из травы. И когда я нырнул, вокруг вода зашипела, тело защипало немножко, но, когда из воды вышел, здорово было. Как будто все поры тела интенсивно сами задышали, и каждая сама воздух вдыхала. Дышать вообще стало легко, свободно.

Анастасия, весёлая, игривая, стала снова, как вечером, руками капельки с тела обтирать. Когда со спины стирала, я вдруг почувствовал, как по спине моей что-то горячее неожиданно полоснуло. Раз, второй, я резко повернулся, а она, двумя руками надавливая свою грудь, пустила мне струйку горячего грудного молока прямо в лицо, потом из другой мне струйку в грудь пустила. И давай с хохотом растирать быстро-быстро.

— Ты зачем такое выделываешь? — спросил я, как оправился от неожиданности.

— А затем! А затем! — хохочет Анастасия, потом подала мне брюки и рубашку. Они тоже пахнут не так, как раньше, я сразу это заметил, когда надевал. И сказал твердо Анастасии:

— Всё я сделал, как ты хотела. Теперь давай показывай сына.

— Хорошо. Пойдём. Только ты, Владимир, пожалуйста, не пытайся подходить к нему сразу. Ты сначала понаблюдай за ним, понять его попробуй.

— Хорошо, понаблюдаю, ладно. И пойму.

Мы подошли к знакомой уже мне полянке. У кустов на краю поляны Анастасия говорит:

— Здесь посидим тихонечко, посмо­трим, он сейчас будет просыпаться, и ты его увидишь.

У дерева на краю поляны лежала на боку медведица, но никакого ребёнка я не увидел. Волнение всё больше охватывало меня, и сердце странно биться стало.

— Где же он? — всё больше волнуясь, спросил Анастасию.

— Смотри внимательней, — ответила она. — Вот его головка и ножки из-под лапы у медведицы торчат. Он спит на ней, в паху её, там мягко и тепло, над ним она и лапу свою держит, не прижимает, только прикрывает его лапой чуть.

И я увидел. Крохотное тельце малыша покоилось в густой медвежьей шерсти. В паху огромного зверя, под его чуть приподнятой передней лапой. Медведица лежала на боку, не шевелясь, и только головой из стороны в сторону водила, озираясь. Малюсенькие ножки зашевелились в глубокой шерсти, и сразу медведица лапу немножко приподняла. Малыш просыпался. Когда ручкой двигал, медведица подымала лапу, когда опускал ручку, она его снова прикрывала. Только лапой и водила да головой, а туловище не шевелилось.

— Она что же, так и лежит, не шевелясь, ей же неудобно всё время в одной позе?

— Она так долго может лежать, не шевелясь. И совсем ей это не трудно. Она от восторга млеет, когда он заползает в свою кроватку. И вообще, теперь она вся из себя важная такая стала. Ответственная. Даже дружка своего к себе не подпустила, когда время настало своим потомством обзаводиться. Это не очень-то хорошо. Но когда наш сын подрастёт немножко, она подпустит к себе дружка.

Я слушал Анастасию и, не отрываясь, смотрел, как снова задвигались маленькие ножки под огромной лапой медведицы. Потом лапа поднялась вверх.

Малыш двигал ручками, ножками, потягивался, поднимал головку и вдруг замер.

— Чего он двигаться перестал, опять засыпать будет? — спросил я у Анастасии.

— Смотри внимательнее, он же мочится. Опять не успела медведица опустить на траву вовремя или не захотела, балует она его. Маленький фонтанчик лился на шерсть медведицы. Она, как и малыш, лежала, замерев, даже головой водить перестала и лапой двигать, пока не прекратился этот фонтанчик. Потом медведица стала переворачиваться на другой бок, и малыш скатился на траву.

— Хорошо. Вот видишь, соображает она, что он ещё продолжит своё большое дело, наш маленький человечек, — весело сообщила Анастасия.

Крохотное человеческое тельце лежало на земле и тужилось. А над ним ­стояла огромная медведица и, казалось, ­помогала урчанием своим, словно сама с ним тужилась. Малыш повернулся на животик, задвигал ручками и пополз на четвереньках по траве. Попка его была немножко испачкана в какашках. Медведица шагнула в его сторону и лизнула маленькую человеческую попку своим огромным звериным языком, словно нянька, вытирая испачканное. Её язык толкнул малыша, и он шлёпнулся на животик, но тут же привстал и пополз дальше, а она, медведица, снова за ним и снова лизнула, хотя и так всё уже чисто было.

— Как ты думаешь, Владимир, смогла бы она подгузники снять или трусики, а потом надеть ему новые? — тихо спросила Анастасия.

— Да ладно тебе, — также шёпотом ответил я, — и так всё понятно.

Малыш перевернулся на спину, и когда назойливая медведица в очередной раз лизнула его между ног, он изловчился и маленькая ручка уцепилась за шерсть медвежьей морды.

Подчиняясь явно незначительным усилиям ручки, огромная медвежья голова легла на землю у ног малыша, он взял её за морду, второй ручкой подтянулся и стал карабкаться по голове зверя вверх.

— Куда это он?

— К глазкам медведицы. Блестят у неё глазки, ему интересно, он всегда их потрогать хочет.

Малыш лежал животиком на медвежьей морде и рассматривал её глаз, потом попытался пальчиком потрогать его, но медведица тут же зажмурилась. Пальчик ткнулся в веки. Ещё немножко подождав и не увидев больше блестящего глаза, малыш стал вниз сползать с медвежьей морды, прополз немножко по траве и замер, что-то рассматривая в ней. Медведица встала и два раза рыкнула.

— Это она волчицу зовёт. Ей самой почиститься, поесть нужно. Сейчас ты увидишь, как они между собой дружно разговаривать будут, — прокомментировала Анастасия.

Через некоторое время на краю поляны появилась волчица, но медведица встретила её появление совсем не приветственным, а грозным рычанием. И волчица повела себя отнюдь не дружелюбно. Она осмотрела всю поляну. Пружинистой походкой прошлась немного по краю поляны, залегла, потом вдруг сделала сильный прыжок, снова залегла, будто готовясь нападать.

— Где же дружелюбие их? — спросил я. — Чего медведица позвала, а сама рычит на неё? И волчица тоже грозно ведёт себя?

— Так они поговорили между собой. Медведица рычанием остановила волчицу, чтобы посмотреть, всё ли с ней в порядке. Не больна ли чем-нибудь, не опасно ли её подпускать к ребёнку человеческому. Достаточно ли сильна, чтобы суметь охранять его. Волчица показала, что с ней всё в порядке. На деле показала, не словами. Ты же видел, и прошлась, и прыгнула достаточно высоко.

Медведица действительно, понаблюдав за волчицей, спокойно заковыляла с поляны. Волчица легла на траву невдалеке от маленького. Малыш ещё некоторое время что-то разглядывал, трогал в траве, потом, заметив волчицу, пополз к ней. Когда подполз, ручками стал трогать её за морду, гладил пальчиком зубы в открытой волчьей пасти, хлопал ладошкой по языку. Волчица лизнула его в лицо, потом маленький Владимир подполз к брюху, потрогал соски волчицы, обсосал свою руку и поморщился.

— Нашему сыночку кушать время настаёт, — снова заговорила Анастасия. — Но он ещё не настолько проголодался, чтоб у волчицы молоко есть. Я сейчас отойду ненадолго, а ты с краю на полянке посиди, если он увидит и заинтересуется, приползёт к тебе. Только сам его не хватай. Он человек уже, хоть и маленький на вид, бессмысленные улюлюканья он не поймёт. К тому же насилие свершится, если без согласия на ручки его взять. Не поймёт он тебя, если схватишь помимо воли. Даже если из хороших побуждений, но помимо воли. Неприятное впечатление о себе оставишь.

— Хорошо, не буду я хватать. Так посижу. А волчица не тронет меня?

— У тебя сейчас запах такой, что не тронет.

Анастасия два раза хлопнула себя по бедру, волчица встала, посмотрела в её сторону, на ребёночка, снова заигравшегося с какой-то букашкой, и подбежала к Анастасии.

Анастасия встала ко мне вплотную и подозвала волчицу подойти ближе и лечь ей жестом приказала.

— Может, мне погладить её, чтобы подружиться окончательно, — предложил я.

— Не понравится ей покровительственная фамильярность с твоей стороны. Она всё поняла и не тронет тебя, но и показного превосходства не потерпит, — ответила Анастасия. Отправила волчицу снова на поляну и побежала по каким-то своим делам, пообещав скоро вернуться.

Я вышел из-за кустов, откуда мы с Анастасией украдкой наблюдали за происходящим на поляне. Вышел и сел на траву метрах в десяти от маленького Владимира. Так и сидел на траве минут пятнадцать. Он на меня ноль внимания. Я подумал, если я буду продолжать тихо сидеть, он на меня никогда внимания не обратит. И я щёлкнул раза два языком.

Малыш повернул головку и увидел меня. Сын! Мой сын с интересом неотрывно смотрел на меня, и я на него с волнением смотрел, даже тело от волнения нагреваться стало.

Хотелось подбежать, схватить на руки маленькое тельце, потискать, прижать его к груди. Но просьба Анастасии, а главное, присутствие волчицы сдерживали.

И тут мой маленький сын медленно пополз ко мне. Смотрит на меня неотрывно и ползёт. А в груди у меня сердце так забилось, что слышно его стало, и чего бьётся оно так? Может малыш испугаться, как оно колотится.

А он полз, полз и снова чем-то в траве заинтересовался, стал ручкой тянуться за какой-то букашкой. Потом рассматривать стал что-то ползущее на своей ручке. Три метра. Всего три метра не дополз до меня мой маленький сын.

Из-за какой-то букашки. И что за мир в этой траве, что за жизнь, так его интересующая. Ну и порядки, ну и правила тут лесные. Перед ребёнком отец родной, а его букашка больше интересует. Не должно так быть. Должен понимать ребёнок — отец важнее букашки.

Вдруг малыш снова поднял голову в мою сторону, улыбнулся беззубым ротиком и быстро, шустрей обычного, пополз. Я уже приготовился схватить его, но увидел, он полз мимо, не обращая внимания на меня.

Я оглянулся и увидел: сзади, чуть в стороне от меня, стояла улыбающаяся Анастасия, она присела и положила на траву руку ладонью вверх. Улыбающийся малыш лез к материнской груди. Анастасия не схватила его, а лишь слегка ­помогла долезть, лишь слегка помогала ему добраться к своей груди. Малыш уже лежал на её руках, хлопал своими ручонками по обнажённой материнской груди и улыбался Анастасии. Потом он потрогал и погладил сосок её груди, прильнул к нему губами и стал сосать упругую грудь Анастасии. Анастасия лишь один раз взглянула на меня, и то палец к своим губам прижала, показывая, чтоб молчал. Я и сидел молча всё время, пока она кормила сына.